Поэтесса Динара Расулева: «Мне хочется показать, что быть женщиной — не стыдно»

Динара Расулева родилась в Казани, много лет писала стихи, но как поэтесса состоялась после переезда в Германию. В последние пару лет она выступает на поэтических чтениях и слэмах в Берлине, Франкфурте-на-Майне, Кельне, Нюрнберге, Токио, Москве. Вместе с основателем группы «Джа Дивижн», арт-группы «ПГ» и берлинского «Панда-театра» Александром Дельфиновым Динара запустила поэтический проект #стиходвоение — в мае дуэт приезжал в Казань. По просьбе «Инде» Радиф Кашапов поговорил с поэтессой о жизни за рубежом, русскоязычной литературной сцене Германии и гендерных темах в стихах.

Про Казань и творческие волны

До 16 лет (сейчас мне 30) я жила на самом краю Казани — улице Габишева. Дальше только Салмачи и лес. Эти микрорайоны в девяностые были густо населены группировками, поэтому в моих текстах порой упоминаются так называемые «восьмовские» (группировка восьмого микрорайона. — Прим. «Инде»); это детские впечатления.

Стихи появились в моей жизни естественно. Тексты, написанные в старшей школе, стали манифестом типичной подростковой боли. Я публиковала их в дневниках и ЖЖ, они собирали редкие комменты. Не думаю, что это было ценно для кого-то кроме меня. После окончания университета у меня резко изменились стиль и проблематика: настало время абстрактных, плотных текстов, вдохновленных экзистенциалистами и работой на химическом заводе «Нэфис». В принципе, я пыталась выразить примерно то же, что и раньше, но другими методами. Это была депрессия, которую я переживала через творчество. В казанскую литературную тусовку я никогда не входила — она казалась мне закрытой, ориентированной только на своих.

Третья волна творчества наступила в 2015 году, когда я переехала в Берлин и начала писать о себе и своем прошлом. Она стала результатом моего посттравматического синдрома. Когда мне было 26, я потеряла троих близких людей: по очереди умерли мои родители и бабушка. Первые годы я не могла не то что писать, даже говорить об этом. А потом все это начало всплывать в текстах — довольно биографично и точно.

До этого мне казалось, что просто писать о себе и своем опыте — скучно, теперь, читая, скажем, Сильвию Платт (американская писательница, считается основателем жанра «исповедальной поэзии». — Прим. «Инде»), я вижу, что это давно уже было, и было прекрасно, — просто я пришла к этому только сейчас.

Писать о травмах несложно, но первое время было сложно читать вслух со сцены перед полным залом. Иногда я начинала читать текст, забывая о том, что в нем спрятан личный фрагмент. Однажды даже не смогла сдержать слезу — ну так, голос задрожал. Например, в тексте «Волосы» есть строчки: «Помнишь, у нее повыпадали волосы после первого облучения, а после второго, через десять лет, не успели». Маленький фрагмент, да и сам текст, в общем-то, не об этом, но оглушило прилично. С опытом учишься справляться с собой и читать так, как нужно, несмотря на эмоции.

Про работу

У меня лингвистическое образование. Несколько лет в Казани я проработала на заводе «Нефис» переводчиком, потом перешла в айти-сферу и работала в разработке веб-сайтов и приложений. Потом я уехала с мужем в Берлин, потому что после всех событий мне нужны были перемены в жизни — иначе я просто не смогла бы существовать в Казани. В Берлине я год ходила к психотерапевту, пыталась лечить посттравматическое стрессовое расстройство, учила немецкий язык, какое-то время не работала. Потом устроилась в офис продюсером логистических алгоритмов. Сейчас работаю в большой компании, которая занимается онлайн-шопингом — у них большие склады по всей Европе, и моя команда отвечает за то, чтобы товар после заказа пошел правильным путем. Очень скучно.

Со стихами я обычно выступаю в выходные или после работы. В этот раз из Казани мы с Александром Дельфиновым поехали в Израиль — Иерусалим и Тель-Авив, а до этого читали в Москве. Для этого мини-тура я взяла отпуск. Сейчас планируем осень: думаем о США, но к этому надо подготовиться.

Про немецкую русскоязычную поэтическую сцену

В Берлине я проходила литературный курс, на котором преподаватель посоветовал мне выступить на поэтическом слэме. Я выступила, два раза выиграла, после чего меня начали звать на русскоязычные слэмы по всей Германии — во Франкфурт, Нюрнберг, Кельн, Берлин. На слэме мы и познакомились с Александром Дельфиновым, а через год создали свой поэтический проект, в котором пишем тексты на одни и те же темы и выступаем вдвоем, дополняя друг друга по стилю и энергетике. Проект называется «Стиходвоение». Все это дает мне вдохновение и мотивацию больше писать, а сами выступления заряжают эмоциями и помогают получить отдачу.

Как проходят в Германии слэмы? Иногородним оплачивают дорогу и дают вписку, призы — не шикарные, скорее символические, типа бутылки водки и соленых помидоров. Помимо слэмов тут проходят и просто поэтические чтения, и множество фестивалей с литературной составляющей, на которых авторы читают свои стихи. На такие мероприятия ходит много людей — не только литераторов, но и тех, кто просто уважает чужое творчество. Я читаю несколько раз в месяц, иногда реже. В последнее время были выступления и для немецкой аудитории. Тексты перевели с русского, и один раз стихи читала переводчица, а другой — я сама, и выступление сопровождалось субтитрами. Особо на этом не заработаешь, но однажды за 40 минут чтения я получила 350 евро и хорошие немецкие переводы.

В Германии очень большое русскоязычное литературное общество — это писатели и поэты, пишущие и издающиеся на русском и / или немецком языке. Большинство тех, кто участвует в слэмах, — любители. В обычной жизни они учителя, охранники, менеджеры и программисты. Это люди от 20 до 60 с совершенно разными бэкграундом и степенью профессионализма. Кто-то переехал в девяностые и до сих пор пишет в стол с редкими вылазками на сцену, кто-то выпустил десять сборников, кто-то ворвался в этот мир случайно и внезапно (как я).

Про «эмиграцию»

Я не хочу существовать внутри понятия «эмигрант». Берлин — это город вне Германии, думаю, даже вне немецкой культуры. Мне кажется, я была случайно заслана в Казань и теперь вернулась туда, откуда я родом — без привязки к стране.

В Берлине каждый может быть таким, каким хочет, и его в любом случае будут уважать. Здесь живут такие разные люди, что даже если ты оказался в этом городе, не имея внутри этой культуры уважения, ты ей быстро научишься. В Берлине ты можешь делать что хочешь. Можно жить на небольшие деньги — город очень дешевый. Многие выбирают жить вообще без денег — отрекаются от работы в офисах, собирают бутылки, которые сдают по 25 центов за пластик и восемь за стекло, поют на улицах песни и набирают в день около 50 евро. При этом никто из этих людей не бомж, хотя культура добровольного бомжевания тут тоже развита: панко-анархисты живут в сквотах огромными коммунами. Правда, таких мест осталось всего несколько штук — раньше было больше. Выступающие против капитализма в знак протеста живут под мостами, несмотря на то, что немецким безработным платят неплохое пособие, а тем, у кого нет возможности позволить себе жилье, обеспечивают квартиру.

Про насилие и психику

Основные темы, на которые я пишу, — пережитые потери, травмы, насилие над женщинами, нарушение прав человека (гомофобия, сексизм, национализм). Мне кажется важным раскрывать табуированные темы вроде психологических заболеваний, женской сексуальности — словом, те, о которых не принято говорить в русско- и татароязычном обществах. Скажем, многие не понимают, как вести себя с людьми, у которых биполярное расстройство или депрессия. Депрессия вообще часто воспринимается не как заболевание, а как каприз: когда люди вспахивали поля, у них никаких депрессий не было! Конечно не было: они просто умирали.

Если говорить о насилии, то это не только физическое или сексуальное, но и эмоциональное нарушение личных границ женщин и детей. Конечно, есть насилие над мужчинами, но исходит оно обычно от тех же мужчин. Я пишу о своем опыте, поэтому насилия над мужчинами в моих текстах так же мало, как и в моей жизни. Мне кажется, такие темы важно поднимать.

Мне лично было бы легче, столкнись я с такими текстами, когда у меня умерли близкие люди, когда я сама пережила насилие, когда впервые столкнулась с психическими нарушениями. Тогда мне было абсолютно непонятно, как жить. Я гуглила, искала истории людей с похожим опытом, но люди редко делятся такими историями. Я часто думаю, что было бы здорово создать курсы поддержки для людей, которые пережили потерю или насилие, страдают от панических атак, тревожности или других психических заболеваний, не поддающихся ни терапии, ни фармакологии.

Про женщин

Многие мои тексты посвящены женщинам. Помимо того чтобы раскрыть темы насилия, гендерных стереотипов и неравноправия, мне хочется показать, что быть женщиной — не стыдно. Обычные физиологические процессы табуированы в огромном количестве стран, включая Россию: думаешь, как незаметно пронести прокладку, чтобы никто не заметил, или как бы ничего не протекло через одежду, иначе позор. У меня есть текст Womenstruation про то, как воспринимается менструация в обществе. Однажды после того, как я его прочитала, ко мне подошел мужчина и поблагодарил. Мы пришли сюда с женой, сказал он, и за все годы совместной жизни мы никогда не говорили на эту тему — она стеснялась сказать мне, что ей плохо из-за менструации, или попросить купить тампоны. Во время этого текста она все время смотрела на меня и улыбалась, потому что это первый раз, когда кто-то сказал об этом как об обычном аспекте жизни, а не о чем-то скрытом синей рекламной жидкостью и миллионом эвфемизмов о «красных гостях из Краснодара».

Если говорить об эмоциональном насилии, то в последнее время меня начала интересовать тема женщины в исламе. У меня есть текст «Накормить мужчин». Когда умерла мама и мы с родными сидели с ее телом всю ночь, пока ее не увезли хоронить, всем было не до еды, а мне вдруг захотелось есть. Намекнуть на еду было стыдно, и тут кто-то предложил накормить мужчин, потому что им надо ехать на кладбище и понадобятся силы. А женщинам нельзя находиться на кладбище во время мусульманских похорон — они остаются мыть квартиру. Как и во многих традиционных культурах, главным в исламе считается мужчина, несмотря на то, что зачастую женщина трудится наравне с ним и многое вывозит на себе. Женщине полагается быть скромной и оставаться на заднем плане — не заходить в мечеть, не присутствовать на похоронах и так далее.

Мою бабушку (она воспитывалась в традиционной татарской среде) украл ее первый муж, когда ей было 17 лет. Ее выдали замуж против ее согласия, она родила ребенка от нелюбимого человека, изначально взявшего ее, как вещь. Ребенок и муж умерли во время блокады Ленинграда, а бабушка выжила. Другая бабушка любила парня из своей деревни, а ее выдали за завидного казанского жениха. Брак выглядел абсолютно счастливым, если не знать, что сам его факт был насилием над волей человека. Вот о чем я хочу писать.

Про контраст и нормативность

Живя в Казани, многое происходящее с собой и вокруг себя я считала нормой. Например отношение к человеку, построенное на его внешнем виде, национальности, ориентации и гендере, вкусах, привычках, психическом и физическом здоровье. Или отсутствие уважения к тому, что человек отличается от тебя и не вписывается в какие-то нормы. Или постоянное чувство стыда — за то, что ты куда-то не вписалась, у тебя вдруг начались месячные или паническая атака, у тебя до сих пор нет детей и семьи. Или домашнее насилие: психологическое и физическое. Я сталкивалась со стереотипами, унижающими женщин вообще («баба за рулем», «женская логика», «слабый пол»), женщин, не вписывающихся в традиционные семейные ценности («старая дева», «телка с прицепом», «часики тикают») или не соответствующих конвенциональным представлениям о красоте («тощая», «жирная»). Всю свою жизнь мне было стыдно за то, что у меня не такие волосы, пальцы, зубы, рост, я не так одета, не то ем. Потом мне перестало быть стыдно, но людям очень хотелось меня пристыдить, и время от времени я все равно задумывалась: может, и правда что-то со мной не так? Но нет никакого «так».

Есть люди, всю жизнь живущие с психическими расстройствами, и люди, всю жизнь живущие с хроническим насморком. Что по-настоящему должно волновать, так это нарушение границ другого человека. И неважно, твоя это жена (многие, кстати, не считают изнасилование внутри семьи изнасилованием, а теперь в России домашнее насилие еще и декриминализировали) или незнакомый человек на автобусной остановке.

Не думаю, что, пока я жива, общество кардинально изменится. Но мы можем говорить о проблемах и сдвигать норму в сторону ненасилия и уважения. Поэтому писать про все это я не перестану.

Фото: Регина Уразаева