Алкоголизм, онанизм, амнезия: о чем пишут новые казанские драматурги

Из-за того, что из институтов выходят дипломированные режиссеры, убежденные, что режиссура — это искусство изобретательной постановки пьес, масса современных драматургов зарабатывают не столько созданием собственных сочинений, сколько написанием инсценировок чего угодно уже существующего: романа «Бесы», рассказов Шукшина, забытых киносценариев Луцика и Саморядова и так далее. Бывает, что большие литераторы вроде Гете увлекаются формой драматического письма, и получается пьеса вроде «Фауста» — не для постановки, но для чтения. Что, впрочем, не способно остановить большого режиссера вроде Някрошюса поставить по пьесе для чтения выдающийся драматический спектакль. А бывает, что формат публичной читки становится для свежего текста самодостаточным, и никакого спектакля не нужно вовсе; драматурги Михаил Дурненков и Евгений Казачков уже помышляют о создании театра одноразовых пьес в Москве.

При всем многообразии вариантов претворения текста в действо все же есть некий условный коэффициент мастерства драматурга, от которого так просто не отмахнуться. От автора старой доброй Пьесы Пьесовны требуется создание выверенной интриги, взаимосвязь всего со всем, способность правильно развесить ружья и вовремя спустить курки; развести действие по нескольким путям, чтобы свести их воедино в финале, и так далее. Однако коэффициент этот условный, хотя бы потому, что сто лет назад пришел Антон Павлович Чехов и все испортил. Что уж говорить о футуристах, о дадаистах, об абсурдистах, о документалистах и, в конце концов, фронтменах современной мировой драматургии — от Марка Равенхилла до Ивана Вырыпаева, — порой совершенно игнорирующих и заветные три единства, и традиционное понимание конфликта, и принципы развития действия.

Нравится вам это или нет, сегодня с правилами закручивания интриги автор волен обращаться как художник с законами перспективы. И с оценками пьес сегодня дело обстоит примерно так же, как с оценками объектов современного искусства, — хочешь не хочешь, критерии восприятия и вынесения суждения определяет контекст. Попробуем его проанализировать.

Перед молодыми казанскими авторами программы PRO/log была поставлена максимально абстрактная, а потому сложная цель: написать хорошую пьесу. Для этого именитые драматурги Юрий Клавдиев, Люба Стрижак и критик Нияз Игламов познакомили участников с заветами Аристотеля и потом еще индивидуально консультировали в ходе работы.

Получилась удивительная картина. Сразу несколько текстов развертывают перед нами историю психологических патологий. Сознанием скромной школьницы завладевает фантомная бой-баба («Я — личность» Марри Ексе), мямля с порезанными венами признается психотерапевту в детских травмах («Сломанные ребра» Александры Ключниковой), порноголик влюбляется в собственную руку («Моя левая рука» Булата Минкина), а одна пьеса вообще состоит почти только из диалогов с психологом («Отражение» Эндже Гиззатовой). Авторы с большим усердием подводят героев к осознанию важности пережитого ими в детстве опыта, общению с родителями и вообще — к собственной памяти как основе собственного сознания и личности. Беда только в том, что больше одного полноценного персонажа создать ни у кого не вышло, а потому столкновения не происходит, и читателю, как правило, остается довольствоваться красотой предполагаемой идеи.

Каждая из 11 пьес с легкостью помещается на крошечную воображаемую сцену клубно-подвального характера; и форма в данном случае тождественна камерной интонации всех авторов. Если не считать хронику бунта офисной работницы («ТЗ на собственную жизнь» Юлии Колесовой), в одной из сцен у которой без особой необходимости фигурируют «около 45 человек» и которая пускает в свою пьесу сумасшедшего «Автора», предлагающего переиграть сцену то так, то этак. В остальном все авторы будто нацелились на сидячий разговорный театр для 30 зрителей и прекрасно себя в этом формате чувствуют.

Главная же — одна на всех — проблема: стилистический ужас. Страшный сон корректора, отчаяние литературного редактора, слезы всякого привыкшего к изящным оборотам человека. Даже убежденная толерантность к малограмотности, стремящаяся поощрять авторскую пунктуацию и иногда — пускай — грамматику, терпит крах при встрече с вот таким, например, оборотом: «Она крепко меня обняла и сказала, что бы я приходил по чаще» («Моя левая рука» Булата Минкина; орфография сохранена).

Многие авторы, игнорируя лингвистические и литературные нормы, попутно так увлекаются описанием места действия, что реплики персонажей становятся второстепенными: «Так бы они продолжали пикировку и дальше, рискуя разрушить хрустально-фарфоровый мир, хрупкий мир, установившийся между ними в последнее время, если бы не явившийся дед Рафиль, в одиночку затащивший в залу старый ковер неопределенного цвета. Он был настолько стар и грязен, что пылинки так и заплясали в солнечных лучах». В этой безумно обаятельной миниатюре под названием «Остасбика», написанной кинорежиссером Рамисом Назмиевым, две пожилые татарские женщины около десяти минут ворчат друг на друга, ожидая детей в гости. Развивать зарисовку в большую историю — значит усечь ее образность; оставить как есть — поставить крест на сценической судьбе.

Все самое интересное, как водится, — в исключениях; и они есть. Во-первых, это взрослый монотриллер «Птица обманщица», сочиненный Екатериной Егоровой, про семилетнюю девочку, заблудившуюся в лесу, разговаривающую с лесом и медленно умирающую никем не найденной. Без истерики, ребенок достоверно находится на своей волне, и в жанре телепрограммы «Устами младенца» старается поведать как так вышло, что она, семилетняя Дуня, оказалась всеми забытая в лесу одна. Это текст, один из главных хуков которого — тучи мошкары, — предполагает исполнение семилетней девочкой. Просто представьте себе это на большой сцене.

Другая отрада — детская пьеса «Рыба-тишь» Сюмбель Гаффаровой. Вкратце: немая рыба-подросток общается со сверстниками жестами, за что терпит унижения, а потом спасает всех прочих рыб от Чудища, которое оказывается закомплексованным переростком; морская звезда рубит тяжелый рок, медуза слушает тишину, тень рыбы-Пальто стремится всех накрыть. В нынешнем виде все это походит на психоделическое шоу в духе Mighty Bush, но если к каждому эпизоду сочинить музыкальный номер, выйдет отменный детский мюзикл про толерантность.

Наибольшее достижение и главное имя в списке участников PRO/log — Павел Поляков, сочинивший емкий поствербатим «Пустые бутылки». На фестивале «Свияжск Артель» этим летом мне уже довелось увидеть спектакль Регины Саттаровой по дробному минималистичному вербатиму Полякова под названием «Свияжское время»; уже тогда стало ясно, что мы имеем дело чуть ли не с казанским Пряжко.

«Пустые бутылки» — это три эпизода по три монолога о смысле жизни от трех алкоголиков в формате интервью. Парень помладше бодр, хамоват и хочет «пожить для себя», другие два, постарше, очевидно растеряны и усталы. У каждого вместо целей и смыслов имеется коллекция пустых бутылок, напоминающая им о том, с кем, что и когда было выпито. Язык живой, богатый в оттенках, достоверный в изображении лексической бедноты, будто только что расшифрованная диктофонная запись из вытрезвителя, — однако текст полностью сочинен автором. В контексте конкурса эта пьеса — самая лаконичная, эргономичная и целостная из представленных — могла бы стать эпизодом какого-нибудь большого, эстетически родственного спектакля, да и — что уж там — фильма. Но, вероятно, из солидарности с остальными конкурсантами, на полноценную самостоятельную жизнь без увесистого режиссерского вмешательства не потянет.

Неверно было бы подводить итог лаборатории определением среднего профессионального уровня участников, почти все из которых написали свои первые пьесы. Следует обнаружить силу и особенность заваренной каши; обнаружить ее нетрудно — все тексты радикально отличаются друг от друга по форме, энергии, языку и композиции; они индивидуальны. Кроме стремления к тесноте и исповедальности, объединяет всех отсутствие страха перед неправильностью. Разговор все ведут прямой, подробный и — самое главное — продуктивный. Основная тема новой казанской драматургии, мне кажется, совпадает с оптимальным вектором ее развития. Работа над ошибками.

Фото: Рамис Назмиев, vk.com/centrpervii