Историк моды Людмила Алябьева: «Я надеюсь, что мода на бодипозитив никогда не пройдет»

За два дня Летнего книжного фестиваля, проходившего на Черном озере 10-го и 11 июня, 16 тысяч посетителей купили 12 тысяч книг и прослушали почти два десятка лекций. Одна из них — «Мода и визуальная культура: от модной гравюры и фотографии к „парадам манекенов“ и кино», которую шеф-редактор журнала «Теория моды: одежда, тело, культура» Людмила Алябьева прочитала при поддержке издательства «Новое литературное обозрение». «Инде» поговорил с историком моды о том, почему кутюрье уже третье столетие борются за право называться художниками, кто виноват в том, что мы носим кроссовки с платьями, и где проходит грань между плагиатом и цитированием в масс-маркете.

Что такое теория моды и чем она отличается от истории моды?

Разница очень простая. История моды — это «что» и «когда». Теория моды — «почему», «зачем» и «как», то есть немного другой уровень вопросов. Это научная дисциплина, которая начала развиваться в 1980-е годы как ответвление cultural studies и сегодня, мне кажется, может вполне претендовать на роль самостоятельного, интенсивно развивающегося научного поля. Наш журнал «Теория моды» существует в России десять лет. Все это время мы ведем книгоиздательскую и образовательную деятельность. Кроме того, в 2014 году мы запустили магистерскую программу в области изучения моды, которая с прошлого года функционирует на площадке Московской Высшей школы социальных и экономических наук.

Мода сегодня — это скорее про деньги или про искусство?

Отделить первое от второго невозможно. Безусловно, в ней есть то, что неотъемлемо от искусства, но одновременно с этим мода — это большая индустрия. Начиная с XIX века кутюрье постоянно борются за то, чтобы их признали художниками — им нужно это, чтобы за модой перестали видеть исключительно коммерческую составляющую. Но и представление о моде как о творческом процессе, который непременно завершается блистательными показами и выставками в музеях, ограничивает спектр составляющих этого мира. Мода — это огромная работа, буквально физический труд, который должен сопровождаться пониманием рынка, индустрии. Многие молодые дизайнеры приходят учиться в профильные заведения, чтобы стать великими творцами и художниками, а на деле сталкиваются с тем, что мода — жесткий коммерческий мир. При этом мода начиная с 1970-х действительно оказалась допущена в музейное пространство — в качестве не только исторического или народного костюма, но и предметов, авторы которых вполне могут претендовать на то, что их будут рассматривать в контексте современного высокого искусства.

Вы упомянули XIX век как некую точку отсчета для моды. Что тогда произошло?

Первый вопрос, который обычно задают в связи с модой: когда она вообще началась? Люди интуитивно понимают, что одежда и мода — это не одно и то же. Говорить о моде в эпоху античности и даже Ренессанса сложно, хотя уже тогда появляются признаки того, что можно назвать модным поведением: люди начинают уделять большое внимание внешнему виду. Но как институт, как система мода складывается в XIX веке. Во-первых, это эпоха индустриализации: появляются фабрики, заводы, транспорт — все, что формирует инфраструктуру. Во-вторых, происходит мощнейшая урбанизация. В-третьих, меняется способ коммуникации — тогда же формируется жанр модного журнала. Городское пространство становится площадкой для демонстрации моды: для сельского населения город — как театральные подмостки, где можно сыграть любую роль. Сделать это раньше было практически невозможно — в ограниченном коллективе, где все всех знают, люди одевались согласно своей социальной роли.

Из года в год масс-маркет выпускает коллекции вещей, так или иначе повторяющих модели известных дизайнерских домов. Это плагиат или цитирование?

В современной моде, которая в принципе повторяет саму себя, периодически возвращается к находкам и достижениям предыдущих эпох и в целом носит релятивистский характер, говорить о плагиате и цитировании довольно сложно. Понятно, что феномен быстрой моды построен на том, чтобы делать условные копии для стимулирования продаж. Понятно, что в связи с этим возникают определенные вопросы, но с другой стороны, это явление напрямую связано с феноменом быстрой моды. И в этом, наверное, нет ничего страшного. Повторы и цитирования в большом количестве можно найти и внутри дизайнерских коллекций, так что в этом смысле само понятие плагиата теряет свою актуальность.

А история с Balenciaga и сумкой IKEA — это плагиат или цитирование?

Я думаю, что это не плагиат, а ироническое цитирование и обыгрывание. Ирония — это инструмент, который сейчас прекрасно работает в моде. Не знаю, будет ли он работать через 10 лет, но сегодня и производители моды, и потребители моды готовы к этой игре, они готовы вместе посмеяться. Это очень интересно: можно обыгрывать все, даже такие вещи, которые, казалось бы, никогда не войдут в храм высокой моды. Что произойдет через десять лет? Возможно, нас ждет новая формализация и нормализация всего, включая жесткое дресс-кодирование. Но сейчас, как мне кажется, такие игровые отношения для всех приемлемы. Все хотят быть смешными, потому что это хорошо продается и воспринимается потребителями.

Мода сейчас — это лишь повторение, интерпретация предыдущего опыта? Может ли нынешняя индустрия моды выдать что-то кардинально новое или предыдущие поколения дизайнеров уже придумали все, что было возможно?

Думаю, что вполне может. Я бы не стала смотреть на это эсхатологически и думать, что ничего нового придумать нельзя. Да, повторы. Да, много стилизаций. Время сейчас такое. Но ставить крест на творческом потенциале не стоит.

Как мы сейчас одеваемся и почему именно так? Почему мы, например, носим оверсайз и кроссовки с платьями?

Все это связано с большим комплексом явлений, в том числе социально-экономических. Кроссовки и платья — это история про изменение образа жизни и запросов потребителей. Мы преодолели излишнюю формализацию в одежде, и нам хочется, чтобы она отвечала нашему повседневному ритму. Мы везде торопимся и хотим, чтобы одежда была комфортной и удобной. Если мы посмотрим на ситуацию на рынке труда, то обнаружим, что люди все больше работают из дома или на фрилансе, и это тоже оказывает влияние на моду. Нам хочется носить то, в чем будет удобно передвигаться, бегать, прыгать, даже если мы не планируем это делать. Это сегодня описывается термином athleisure — досугово-спортивная одежда, от слов athletic и leisure.

А эксперименты с оверсайзом начались еще в начале 1990-х в работах Мартина Маржелы, который ставил под вопрос все существовавшие законы и правила моды. Посмотрите на его ранние коллекции. Вы увидите, что почти все, что тогда считалось авангардом, сегодня стало масс-маркетом и мейнстримом.

Почему дизайнеры увлечены темой 1980-х и 1990-х? Почему Запад влюбился в Гошу Рубчинского и кириллистические принты?

Что касается гоп-стайла, востребованного сейчас на международной арене, то это грамотное использование концепта: дизайнер нашел правильные решения, и за него можно только порадоваться. Российские 1990-е годы — период, представляющий особый интерес на Западе, как и эпоха конструктивизма. Потому что это поворотные моменты, когда, как кажется иностранцам, у нас происходило все самое интересное. Кириллистические принты — тоже экзотика для западного рынка. История превращения находок уличной моды в продукт началась не сегодня: процесс поглощения модой пережили еще хиппи и панки. Сегодня в нашей одежде встречаются элементы, которые очевидно отсылают к панк-стилю, — рваные штаны, футболки, — но никто об этом не вспоминает, потому что панк оказался модифицирован и коммерциализирован.

Кто определяет модные цвета? Цвет года по версии Pantone — это баловство, попытка диктовать правила в модной индустрии или результат фундаментального исследования? Почему 2016-й — это «розовый кварц», а 2017-й — цвет greenery?

Боюсь, тут я не эксперт, но в индустрии моды определенно функционируют агентства, занимающиеся прогнозированием. Они пускают своих сотрудников на улицы, те фотографируют, зарисовывают — в общем, фиксируют свои впечатления. Сейчас нет диктатуры цвета, какая могла бы быть в 1940-е или 1950-е годы, диктовать что-то потребителю проблематично. Листая страницы журналов или блоги, мы понимаем, что сегодня мода продает идею вседозволенности: можно все, ты творец. Неслучайно популярны все кастомайзинговые (от англ. customize — «настраивать». — Прим. «Инде») истории: потребитель хочет поучаствовать в процессе создания вещи, чтобы после присвоить ее себе.

Стоит ли воспринимать цвет года всерьез? Зависит от того, чем вы занимаетесь. Почему у компании BP, которая специализируется на заправках и, казалось бы, не очень задумывается об экологии, зеленый логотип растительной формы? Это связано с «зеленой идеологией», которая начала набирать обороты в конце 1970-х годов. Консультанты говорили компаниям: если вы хотите поймать потребителя и заявить о привлекательной философии, имеет смысл использовать «зеленую идеологию», потому что она становится новым «зеленым консьюмеризмом». В целом мне кажется, что цвет года — это одна из возможностей, я бы не стала к нему серьезно относиться.

Как мода влияет на кино и музыку? Или, наоборот, кино и музыка влияют на моду?

Я бы сказала, они взаимодействуют. С одной стороны, находки модных дизайнеров появляются в кино и видеоклипах. С другой, если вспомнить образы Мадонны и их активную смену в постмодернистском духе, они сами по себе оказывали огромное влияние на моду. В 1980−1990-х в зарубежных универмагах (речь о Macy’s в Нью-Йорке. — Прим. «Инде») были уголки Madonnaland, где продавались копии одежды певицы. Сказать, кто здесь первый и главный, нельзя, это тандем. Кино производило модные образы или делало их очевидными для массовой аудитории. Голливуд понял мощь этого механизма: можно показать на экране прекрасное платье, потом его промотировать, сделать копии и продавать. Эта давняя история вполне работает и сегодня — не все просматривают модные журналы, кино работает лучше. Но вообще музыка, кино и мода — это триада, они друг с другом постоянно сотрудничают и обмениваются энергией.

Могут ли российские дизайнеры стать успешными за рубежом при нынешней политической обстановке? Насколько вообще политика вмешивается в моду?

Она, разумеется, вмешивается, но мода и сама по себе политика в широком смысле этого слова. Что касается политической ситуации и успешности дизайнеров, то здесь, как мне кажется, вопрос стоит по-другому. Насколько комфортно дизайнерам работается внутри страны? Могут ли они, выпустившись из вузов, работать над собственными марками и брендами? В России пока все проблематично, потому что готовится большое количество специалистов, а индустрия недоразвита — всех трудоустроить не получается. Здесь, конечно, со стороны государства важно понимание того, что мода — это не просто шмотки. Мода — это индустрия, которая может приносить деньги, и это в конечном итоге — национальный продукт. В Великобритании мода — часть национального продукта, поэтому там существует система грантов и поддержки. У нас она тоже потихоньку формируется, но пока сказать о том, что все осознали важность этой сферы, я не могу. Или Бельгия. Понятно, что успех модной индустрии страны связан не только с Антверпенской шестеркой или Маржелой, но и с тем, что роль моды переосмыслили на государственном уровне. Произошла институционализация — к примеру, появился большой серьезный музей моды.

По поводу успешности дизайнеров — Гоша Рубчинский вполне успешен. Олимпийская коллекция Bosco di Ciliegi, которая связана с конструктивизмом, хорошо продается на Западе. Выход на международный рынок вообще ни для кого не прост — это тяжелый труд, почти все места там заняты. Нужно правильно себя позиционировать, работать — просто прийти с кокошником недостаточно. Японцы же не просто кимоно вывели на подиум в 1980-е — они переосмыслили идеологию, японскую культуру, ее специфику и стали это продвигать. Поэтому отечественным дизайнерам нужно работать над идентичностью, понять, что может быть интересно миру. Пока ясно, что ему интересна работа с наследием вроде конструктивизма и 1990-х.

Вы говорите о том, что в России не понимают важность моды. На ваш взгляд, почему так происходит?

Проблема не только в непонимании моды — проблема с культурой в целом. Те, кто принимает решения, наверное, считают, что могут съездить на шопинг в Милан, поэтому зачем думать о том, чтобы в России что-то развивать? Это требует невероятных вложений, грамотной политики, самоотдачи. Нужен абсолютно другой взгляд на вещи. Модно говорить о моде, но пока, к сожалению, этими разговорами все и заканчивается, хотя я надеюсь, что в конечном итоге все это выльется в оживление сегментов экономики. Несерьезное отношение к самой индустрии, как мне кажется, коррелирует с несерьезным отношением к теории моды — я часто сталкиваюсь со снисходительным отношением, когда говорю, что занимаюсь этим. Принято считать, что мода не заслуживает анализа, что это «женские штучки». Тем не менее мода — это то, что регулирует нашу жизнь.

Телесные практики также входят в круг тем вашего журнала. Бодипозитив — это тоже мода?

Вполне возможно, что да. Это история, которая сейчас хорошо продается. Рекламные проекты компаний про истинную красоту — это, с одной стороны, коммерция и маркетинг, но с другой — признание того, что существует разнообразие. Серьезный, монструозный глянец тоже пытается играть в эти игры. Если уже и там появляются отсылки к «другим» телам, то, видимо, бодипозитив стал мейнстримом. Мода сегодня активно капитализирует на нестандартных моделях и ненормативных телах. С другой стороны, до недавнего времени люди со спецификой тела вообще не видели себя в моде и не могли ассоциировать себя с кем-нибудь в визуальном поле. Бодипозитив — это, конечно, важный, мощный социальный ход, но и, безусловно, коммерческий тоже. Но я не считаю, что в данном случае «коммерческий» значит «плохой».

Почему в России о бодипозитиве заговорили только в последние три года? Есть ли различия в его понимании в России и за границей?

Понятно, что в России все происходит с большим скрипом — это наследство советской эпохи, когда все должны были выглядеть более или менее по нормативу. Период переосмысления долгий, но я вижу, что работа идет. Я преподаю, и то, что десять лет назад вызывало отторжение и смешанную реакцию, сегодня идет на ура. Если раньше модное открытое платье на пожилом теле казалось чем-то оскорбительным, то сегодня оно воспринимается совершенно спокойно. Люди могут даже не понять, в чем дело, и в этом достижение бодипозитива. Норма расширяется, и мода в этом смысле играет одну из центральных ролей, потому что она не только про мейнстрим и коммерцию. Это авангард, именно там и начинают работать с ненормативностью. Ее потихоньку перерабатывают, пережевывают и выдают как готовый продукт в качестве мейнстрима.

Как быстро, на ваш взгляд, пройдет мода на бодипозитив?

Я надеюсь, что она никогда не пройдет. Иначе людям, которые обрадовались и рассмотрели себя в этом визуальном поле, снова скажут «нет». Наверное, бодипозитив станет частью нормы и о нем будут меньше говорить. Мода переосмысляет и пытается нормализовать ненормативность, как это было с субкультурами. Это такая попытка приручить зверя.

Фотография: Даша Самойлова