«Вся сила в хрупкости и уязвимости, а еще в надежде и любви». Художница Нурия Нургалиева — о своем искусстве и участии в ретроспективе скульптора Елены Суровцевой

23 мая в Московском музее современного искусства открывается ретроспектива Елены Суровцевой (1952–2025). Скульптор прославилась в первую очередь своими изображениями женского тела, выполненными в дереве, бронзе, мраморе, граните, керамике. А потому и посмертная выставка сфокусирована на диалоге с пятью молодыми художницами, заявившими о себе в последние годы.

Вместе с Алиной Бровиной, Вероникой Малякиной, Алисой Смородиной и Никой Темеевой в список тех, кому предложили зарифмовать свое искусство с работами Суровцевой, попала казанская художница Нурия Нургалиева. Специально для «Инде» критик Сергей Гуськов обсудил с ней путь в искусстве и значение образа женщины в творчестве Нурии.

Нурия, что думаешь о Елене Суровцевой, в ретроспективе которой участвуешь? Близко ли тебе ее искусство?

Мне близка ее работа с женской телесностью. В скульптурах Суровцевой чувствуется особая плотность и тяжеловесность, а еще сильная связь тела с землей. Мне нравится, как она работает с материалом. Например, бронзовая скульптура «Лежащая II» (1992) из собрания Третьяковской галереи так чувственна и уязвима, но при этом сохраняет монументальность и внутреннюю тишину. Думаю, чтобы достичь такого эффекта, нужно обладать большим мастерством и глубоким чувством формы. Мне кажется, мы с ней близки в интересе к внутренним состояниям и переживаниям, в стремлении говорить о них через телесность. Но при этом наши подходы разные. В моих работах больше синтетики и прозрачности — с их помощью я показываю хрупкость тела, его нестабильность и легкость.

Образ современной женщины — центральный для тебя?

Возможно. Я сейчас много думаю об этом, кажется, даже слишком зациклена на женском образе. Раньше для меня точно была важна репрезентация женщин — я часто изображала их антагонистами, не в конвенционально удобных ролях. Мне хотелось наделить героинь злостью, агрессией, склонностью к насилию — качествами, которые традиционно считаются «неженскими». Я часто работаю с образом Лилит — в нем есть что-то одновременно притягательное и отталкивающее. Мне также важно, как героини осознают на себе взгляд зрителя, — в этом смысле «Авиньонские девицы» (1907) Пабло Пикассо близки мне по идее. И также есть кардинально противоположный образ, который я использую. Женщина превращается в объект, в исчезающее воспоминание, в образ забытой любви. Ее лицо нельзя полностью считать — это значит, мы можем додумать ее образ, проецировать на нее все что угодно. Сейчас думаю, что женские образы стали для меня скорее фоновыми. Они все еще важны, но больше как трансляторы настроения, как визуальный язык.

Какие работы покажешь на выставке в Москве?

Представлю работы из прошлых проектов. Например, черного лебедя (Machine Heart, 2023), панно из оргстекла Dance, Dance, Dance (2024), а также тканевые полотна Joe (2024). Помимо этого, специально для выставки я сделала новые объекты с оргстеклом и лентикулярной печатью. Особенно было интересно поработать с печатью, хотелось исследовать по-новому ее свойства.

Как ты пришла в искусство?

Это был долгий путь. Много лет [провела] в художественной школе «ДА-ДА» с архитектурно-дизайнерским направлением, затем училась на архитектора, пробовала себя в фотографии и иллюстрации. Помню, на четвертом курсе Казанского государственного архитектурно-строительного университета наткнулась на YouTube на лекции Ирины Кулик, и, поскольку я была очарована современным искусством, тогда меня это все сильно поразило. В то время я занималась творческими проектами — делала серии фэшн-анимаций, проводила съемки, было желание связать свою работу с модой, так я могла реализовывать свои идеи и сохранять какую-то практичность. Но я понимала, что это не то, чего я хочу. В искусстве меня привлекала чистая идея, без компромиссов. Кажется, по-настоящему я разрешила себе заниматься искусством года два назад, после длительных наблюдений за этой сферой. Забавно, что сразу же появились какие-то возможности — мастерские в ES Gallery и лаборатория в «Смене».

На твои художественные практики повлияли умения в архитектуре и дизайне?

Думаю, да, и довольно сильно. Архитектурное образование сформировало мой вкус, мне близки минимализм и визуальная стройность. Но особенно влияет дизайн. Только недавно осознала, что дизайнерские проекты, которыми я занимаюсь для заработка, определяют, с какими образами я работаю в искусстве. Например, лошади появились после работы над музеем ипподрома, а сейчас я все больше обращаю внимание на еду — это связано с гастропроектами. Была коллаборация с «Яндекс Ultima» и «Сменой», я создала серию иллюстраций на тему татарской кухни, а, например, сейчас работаю с Московским рынком, помогаю с дизайном. Получается, работа расширяет мой визуальный инструментарий.

Ты часто говоришь о кино. Например, два года назад в интервью «Объединению» перечисляла как важный источник вдохновения любимых режиссеров: Хидэаки Анно, Луку Гуаданьино, Джулию Дюкорно, Дэвида Линча. Кино все еще влияет на тебе в искусстве?

Кино для меня несбыточная мечта, в подростковом возрасте я хотела стать режиссером, отсюда мой интерес к фотографии и анимации. Я даже как-то раз поучаствовала в школе документального кино «Рудник» в Свияжске от «Смены». Тогда поняла, что я не того формата человек: от режиссера требуются сила и упорство, а еще умение работать с людьми. Я решила искать другие форматы. Но моя любовь к кинематографу осталась, хотя сейчас в разы меньше смотрю фильмы. Помимо этого, люблю кино за эскапистские качества, особенно в кинотеатрах: ты как будто исчезаешь на два часа. Наверное, я больше всего ценю в искусстве возможность затеряться в образах, взгляде или цвете.

Расскажи подробнее об анимации. Ты как-то перенесла этот свой опыт в искусство?

Анимацией я занимаюсь примерно пять лет. Все началось с каких-то несложных отрывков, было интересно задать некое движение в картинке. Для меня покадровая анимация была сродни магии — когда соединяются нарисованные кадры, я испытываю настоящий детский восторг. Затем я уже создавала сюжеты, у меня даже есть совсем небольшая короткометражка, похожая больше на трейлер к трейлеру. Я не собиралась заниматься профессиональной анимацией, скорее просто нравилось оживлять свои работы.

Вообще на меня сильно повлияли азиатские кинематограф и анимация. Мне близко то, как они работают со стоп-кадрами, с медленным ритмом и вниманием к деталям. Через едва заметные движения — например, развевающиеся волосы или шелестящую листву — создается особое напряжение или, наоборот, происходит разрядка. Хотелось добиться того же эффекта в своих работах. Благодаря этому я пришла к лентикулярной печати, когда искала способы экспозиции анимации. Мне она напоминает некий мираж или сновидение из-за своих ускользающих изображений. Четкий ритм в движении позволяет добиться гипноза, что я, в частности, ценю. Сейчас есть желание продолжить изучать эту технику.

Какой проект с анимацией тебе особо понравился?

Одним из важных проектов была коллаборация с ночным клубом Werk в позапрошлом году — вечеринка Update, где показывали мои ролики во время рейва. Это был первый опыт вынести анимацию из диджитал-среды. Получилось круто, мне понравился результат. Думаю, я бы хотела попробовать вновь поработать с каким-нибудь пространством и совместить анимацию и музыку.

А как у тебя обстоят дела с последней?

Музыка точно для меня источник вдохновения, она помогает настроиться на проект, я часто делаю себе плейлисты. Мне нравится думать, что собираю саундтрек к своей работе. Я бы хотела в будущем вкраплять музыку в свои проекты, но, боюсь, это может быть слишком авторитарно — как будто я диктую зрителю, что чувствовать.

Вкраплять — в смысле ставить музыку на открытии выставок или создавать постоянный звуковой фон у работ?

Второе. Это позволит дополнить высказывание.

Ты оформляла музыкальные мероприятия. Как тебе такое использование искусства как декорации?

Я не отношусь к этому плохо. Это своего рода совместная работа с музыкантами. Главное, чтобы искусство и музыка синхронизировались. Это создает погружение и производит куда больший эффект, чем просто висящая картина в белом пространстве. Хотя, безусловно, произведения могут быть скучными и нести в себе лишь функцию фотозоны.

В работах ты больше обращаешься к миру чувств и эмоций. Как в этой непредсказуемой стихии не потонуть и найти свой маршрут?

Если честно — не знаю, я сама в поиске своего пути. Это страшно. Помимо того, что ты уязвим перед зрителем, ругаешь себя за то, что твое искусство слишком чувственно, и пытаешься себя фильтровать. Но недавно я наткнулась на живое выступление Суфьяна Стивенса, моего дорогого и любимого артиста. Последние полгода была в какой-то стагнации и равнодушии к искусству, но как будто это выступление стало напоминанием, что мне действительно важно. Вся сила в хрупкости и уязвимости, а еще в надежде и любви. Мне в принципе близки художники-лирики, которые имеют смелость быть уязвимым перед зрителем. Единственное, надо уметь тонко подбирать образы, чтобы это все не превращалось в дешевую драму.

Но и в дешевой драме можно быть королевой! Бури эмоций страшны, когда на их основе делаются далекоидущие моральные и политические выводы, а в остальном с ними можно работать. Поэтому, конечно, интересно, как именно в этом плане ты подбираешь образы и как выстраиваешь уязвимость, о которой говоришь?

Я часто работаю на контрастах, совмещаю брутальное и жесткое с хрупким и уязвимым. Эти крайности усиливают друг друга. Все образы накоплены через мою поп-культурную насмотренность и простое наблюдение. Уязвимость — это когда ты вплетаешь личные переживания в ткань работы. Есть желание быть увиденным и неувиденным одновременно. Поэтому для меня важен элемент сокрытия, недосказанности в моих работах. Так я даю пространство для додумывания, оставляю место для зрителя и для себя.

Как ты относишься к ар-деко? Мне показалось, ты обыгрываешь этот стиль в сегодняшнем контексте.

Интересно, я об этом не думала. На формирование моего стиля точно повлияли фэшн-фотография и аниме. Но да, это что-то близкое и похожее на то, что я делаю.

Поясню: ар-деко узнается нами сейчас как стиль, внешняя форма — по изящным изгибам, угловатости в меру, облегченной авангардности. Однако у этого направления была своя идеология: никаких крайностей, люди хотят жить в технически обустроенных городах, комфортно, с удовольствием, быть модными, всегда иметь поверх необходимого что-то еще. И, кажется, сейчас в искусстве есть ряд авторов, которые обыгрывают эти идеи. А ты?

Хм, не знаю. Я думаю, мне это близко, если только мы говорим про ревущие 1920-е с их праздным образом жизни и приближающейся трагедией. Я скорее, наоборот, работаю с крайностями, чаще исследую стремление к роскоши, власти, обладанию и отмечаю деструктивность такого поведения. Мне интересны в том числе жертвы и компромиссы, на которые люди идут ради этого.

А ты вообще любишь комфорт или суровые спартанские условия? Как у тебя устроена работа в искусстве?

Скорее люблю комфорт. Я довольно долго сижу над эскизами, мне важно время — перед тем как начать работу, хочется максимально ее додумать. Cам процесс у меня диджитализирован, это ускоряет и работу, и поиск. А еще, например, я не могу сидеть и работать ночью или днями напролет. Если чувствую, что не идет, беру перерыв, стараюсь не давить на себя. Обычно я недовольна результатом, когда работа сделана в стрессе: получается что-то натянутое или скомканное.

Обложка: предоставлена Нурией Нургалиевой; фото: 1–2 — предоставлены Нурией Нургалиевой; 3 — tretyakov; 4 — wikipedia; 5–17 — предоставлены Нурией Нургалиевой; 18 — Даниил Шведов