Мечтают ли татары об электропопе? Спецматериал к переизданию самобытной татарской пластинки фирмы «Мелодия»

11 июня фирма звукозаписи «Мелодия» при участии Центра современной культуры «Смена» и интернет-издания «Инде» выпустила две оцифрованные пластинки с альбомами Ильгама Шакирова и Рифката Сайфутдинова. Если первый — «соловей татарского народа», то второй не настолько известен в Татарстане, хотя его сборник «Җыр мәхәббәт тормыш юлында» («С песней любви по жизни») — редкий образец татарского электропопа 1980-х.

Рифкат Сайфутдинов родился в 1948 году в Москве, но его родители были родом из Татарстана. В 1960-е он играл в джазовом оркестре клуба имени Горбунова, потом участвовал в ансамбле «Эврика», писал музыку для разных поэтов-песенников — Владимира Харитонова, Андрея Дементьева, Онегина Гаджикасимова; в том числе татарской эстрады — Рената Ибрагимова, Альберта Асадуллина, Риммы Ибрагимовой. В республике Сайфутдинов больше известен работой с музыкальным ансамблем «Байрам» — в 1986 году Московская областная филармония задумала создать «татарскую банду» (от английского band, конечно) и пригласила Сайфутдинова руководить ею. Из этой же группы вышла и татарская народная певица Хания Фархи.

В этот период Рифкат Сайфутдинов и издал свой единственный авторский диск «Җыр мәхәббәт тормыш юлында»: он написал музыку, поэт Гарай Рахим — слова, а спели и исполнили всё участники «Байрама». В 1991 году композитор передал управление ансамблем Хание Фархи и больше не работал в Татарстане. Редакция «Инде» перед онлайн-релизом нестандартной для позднесоветской татарской музыки пластинки докопалась до Рифката Сайфутдинова: узнали о том, как джаз сделал возможным появление диска, почему музыка не была похожа на тогдашнюю татарскую эстраду и о чем на самом деле песня «Жигули».

Прежде чем мы поговорим о пластинке, расскажите, что мотивировало вас заниматься эстрадой? В детстве и юности вы интересовались самолетами и даже поступили после восьмого класса в авиатехникум — кажется, музыка все это время была на втором плане.

Школьником я увлекался авиамоделизмом — мы делали модели самолетов, планеров. Я даже мотор купил — до сих пор помню, назывался МК-16. А когда мне было 11 лет, меня отдали в музыкальную школу на отделение скрипки. Первый класс я прошел нормально, потом программа пошла сложнее. Я ее осилил, но решил, что после экзаменов больше не буду этим заниматься. Как ни странно, отец купил немецкий аккордеон, и мне понравилось на нем играть — я стал понимать музыку так, как не понимал ее на скрипке. И на школьных вечерах играл на аккордеоне танцевальные песни — «Песенку шофера», «А у нас во дворе есть девчонка одна» и другие. Так что музыку я не бросил, аккордеон мне очень понравился.

В авиационном техникуме в 1963 году на вечере, посвященном годовщине Октябрьской революции, мы пришли на выступление самодеятельности. Один парень подошел и сказал, что не хватает номеров. И я пошел: к тому моменту я уже выучил одну сложную пьесу — «Флик-фляк» Альберта Фоссена. Там был югославский красный аккордеон, тяжелый такой оказался. Но я сыграл — и тут просят на бис, никак не отпускают. В первый раз я испытал это чувство — отдачу от зрительской аудитории.

На следующий день меня попросили прийти в комитет комсомола на четвертом этаже. Там сидел Виталий Шеманков (российский джазовый альт- и сопрано-саксофонист, флейтист, руководитель ансамблей. — Прим. «Инде»). Он учился на четвертом курсе, играл джаз на саксофоне, руководил ансамблем в техникуме и предложил сыграть вместе импровизацию. На аккордеоне у меня это получилось легко. Мы с ним подружились, он ввел меня в мир джазовой музыки. Так у меня пошла другая жизнь, музыкальная — настолько у меня в голове все перевернулось, что отошли на другой план техникум, учеба, самолеты… Я просто понял, что мне нужна эта джазовая музыка, я на ней помешан.

Пластинку «С песней любви по жизни» вы записали вместе с ансамблем «Байрам», который предложила создать Московская областная филармония. Как появилась идея сделать татарскую группу?

Когда в 1986 году Иван Гераус, с которым мы были знакомы по Московскому объединению музыкальных ансамблей (МОМА), перешел работать в Московскую областную филармонию, он приехал ко мне и сказал: «Рифкат, сделай татарскую банду». Я согласился, попросил базу, аппаратуру. А у меня идея такого ансамбля и раньше была, но в концертную организацию устроиться очень трудно, чтобы создать группу. А тут подвернулся случай, и я набрал команду.

Вы не поверите, но первый «Байрам» — это русские ребята: Генка Терентьев, Коршак Витя, Андрюша Буйнов. Я сделал вокально-инструментальный ансамбль из русских ребят и научил их петь по-татарски. Мы до сих пор с ними перезваниваемся. Еще был клавишник, но он не всегда приходил, да и он мне не очень был нужен, потому что я сам на клавишах играл. Потом я нашел Мирсаида Сунгатуллина, солистку — Наилю Фатехову, потом пришла гобоистка из Московской государственной консерватории имени Чайковского — Гульфира Саитова.

Татарского электропопа в 1980-х было совсем немного, его звучание отличалось от тогдашней татарской музыки и эстрады. Почему вы решили попробовать редкий жанр?

Работая с Ренатом Ибрагимовым на «Мелодии», мы пробовали записывать татарские песни под мою музыку. Ренат — оперный певец, поэтому у него не очень получилось петь «обычные» татарские песни — там же «моң» нужен, в академическом исполнении это не то. И я пришел к выводу, что надо по-другому все делать. А самое главное, я следил за татарской эстрадой и видел, что она была слаба в то время. Я хотел сделать татарскую рок-группу, чтобы песни оказались приемлемы для Европы, для современности. Когда я ездил на гастроли в Америку, Англию, Германию, Францию, я специально возил записи — свои и, для сравнения, других казанских певцов. И когда я ставил иностранной публике «казанский формат» — она не воспринимала. А когда играл свое — им нравилось, они сразу реагировали.

Я начал писать музыку, с подачи редактора «Мелодии» познакомился с поэтом Гараем Рахимом, и он придумал на мою музыку стихи. Гараю я задавал темы, потому что, [придумывая мелодию], я примерно представлял, о чем она. И никогда не писал музыку на готовые татарские стихи, потому что мое творчество — специфическое и отличается от казанского тем, что оно более европейское. Так что я не совсем татарский композитор.

Как проходила работа над диском?

Я начал его записывать, как всегда, с болванки — прописываешь барабаны, басы. Самая трудная работа — это сведение, когда вся музыка записана по трекам и надо свести все в фонограмму, единый звук. И ты сидишь несколько часов. Колонки в студии огромные, мощность большая, даже если звук тихий. Постоянно идет перемотка одного и того же фрагмента, который надо срежиссировать, улучшить. После такого невозможно заснуть по ночам — в голове крутится одна и та же мелодия.

Потом я вызвал Равиля Харисова на запись. Он был молодец — с первого раза все спел, хорошо выучил, подготовился. Равиль на меня молился, благодарил за то, что я его пригласил [участвовать в записи] — у него же не было ничего тогда еще, никаких пластинок. Я дал ему четыре песни, он был такой счастливый. Потом пригласил Асадуллина из Санкт-Петербурга. А потом мы со звукорежиссером «Мелодии» Вадимом Ивановым записали в Казани Римму Ибрагимову в студии у [народного артиста Татарстана, заслуженного деятеля искусств ТАССР и радиожурналиста] Рафаэля Ильясова.

Что вам запомнилось из работы над пластинкой?

В один день приехал дружок мой, товарищ по городу Химки Коля Петров. Он тоже был в самодеятельности музыкантом, давно просил показать, как я работаю. У меня с собой были синтезатор и банджо — на «Мелодии» негде было оставить инструменты, приходилось таскать их с собой. У банджо очень тяжелая дека (так называют верхнюю и нижнюю доски струнного инструмента, служащие для усиления звука. — Прим. «Инде»), как у кувалды.

И вот мы идем с «Мелодии» через улицу Горького, ныне Тверскую. У перехода перед гостиницей «Москва» к нам пристали глухонемые, отвязные хулиганы, и начали драться с нами. Колю повалили, ударили по лицу, и я вот этим банджо одному по плечу заехал и, наверное, ключицу ему сломал. Понимаете, вот мы, культура — записывались на студии, а тут к нам пристало хулиганье подвыпившее. Слава богу, как-то отделались от них, отмахнулись, но банджо у меня треснуло, до сих пор трещина осталась. А в другой раз, там же, шел с гитарой с записей, поднимался по лестнице в метро, зацепился левой ногой и упал на головку грифа — сломал ребро и даже не заметил, а у гитары отломались колки. Так что музыку записывать не так просто, обязательно какие-то приключения бывают.

Потом, когда пластинку принимал худсовет [Союза композиторов СССР], в его составе в том числе Александра Пахмутова, Микаэл Таривердиев, — был смешной случай. Я за роялем, исполняю песни, и подходит очередь «Жигулей». Пою: «„Жигули“, „Жигули“…» И тут [советский и российский композитор, дирижер, народный артист СССР] Никита Богословский меня останавливает и спрашивает: «Простите, коллега, а „Жигули“ — это о чем?» Я говорю: «Про автомобиль „Жигули“», — а он: «А мы думали, о пиве». На улице стояла жара, так что мы очень долго смеялись.

Какой была реакция на пластинку? Какие вы получали отзывы?

Я приехал в Казань — в 1980-х я учился на заочном отделении Казанской государственной консерватории имени Жиганова на оркестровом отделении, — зашел куда-то, где молодежь тусовалась, — уже не помню где — и слышу, что все время крутят мою пластинку. Потом мы были с семьей в круизе на теплоходе по Волге и остановились в речном порту Казани. На улице Татарстан был музыкальный магазин. Я туда зашел и обнаружил, что продается мой альбом, — сказали, что очень хорошо его берут, уже кончается. Так что она хорошо в то время пошла, как и все другие мои пластинки.

Почему после «С песней любви по жизни» вы больше не выпускали сольные пластинки?

Я создал ансамбль «Байрам». Мы стали ездить на гастроли, и я был оторван от «Мелодии». А потом 1991 год — все рухнуло, я ничего не мог сделать. Приехал на «Мелодию», а там опломбировали все, опечатали. Даже не мог записи забрать, так что у меня они остались только на магнитофоне — среди них хранится самый первый вариант песни «Сагынам сине, Питрәч», где Хания [Фархи] сначала спела «Питаря-а-ач».

Если бы я сейчас создавал ансамбль, то собрал бы точно такую же группу. Потому что ансамбль — это вокально-инструментальное начало. Четыре музыканта, которые не просто играют, они еще и поют вместе. Мой московский «Байрам» от того, который Хания набрала уже после моего ухода, отличался тем, что он не был аккомпанирующим. В Казани никогда не приживался жанр ВИА. Единственный ансамбль у вас был очень хороший — это «Орфей». Мы подружились с его участниками, я записал с ними виниловый диск, а потом они распались, и пластинка не вышла.

Все закончилось, мы попрощались с Казанью. Но написанные мной тогда песни современно звучат и сейчас — надо только немножко аранжировку переделать, и можно спокойно давать их снова в радиоэфир. Сейчас у меня мечта издать свои новые песни — они оригинальные, их мелодии отличаются от другой [татарской музыки]. У меня свой стиль, и он сохранился до сих пор.

Обложка: melody; фото: rifkat_sayfutdin