Политолог Екатерина Шульман: «Нет больше тайной частной жизни, все известно и все записывается»

В начале июня в «Смене» прошел научно-популярный лекторий о сексе Coito Ergo Sum, организованный инициативной группой «Думай!». Шесть ученых и исследователей рассказали о сексуальном поведении людей с точки зрения естественных и гуманитарных наук. Одним из спикеров была политолог Екатерина Шульман, выступавшая с лекцией «Новое викторианство: стоим ли мы на пороге сексуальной контрреволюции?». Автор «Инде» Салават Юсупов поговорил с исследовательницей о том, может ли домашний скандал стать объектом изучения для политолога, как изменилось отношение к сексуальному насилию в обществе и готово ли государство к дискуссии о допустимости домогательств.

Как и почему политическая наука изучает сексуальность, секс и семью?

Сексуальность как таковую изучают другие социальные и естественные науки, а политическая наука интересуется политическими институтами и процессами. Соответственно, предметом нашего интереса является все поле социального, в котором эти процессы происходят, и эти институты возникают, растут и гибнут. Поэтому политологи интересуются темой сексуальности и семьи с точки зрения изменений, происходящих в системе ценностей людей и в институте брака. Конечно, политология смотрит на это под своим специфическим углом: мы не можем давать советов, как построить счастливую семейную жизнь, но отмечаем и анализируем изменения в социальных институтах и социальных отношениях. При этом мы используем статистические данные. Например, помимо базовых показателей вроде соотношения браков и разводов нас интересует, как меняется уровень доверия в обществе, каковы количество и интенсивность связей между людьми, каков уровень субъективной удовлетворенности жизнью и как меняются эти показатели. Также полезно наблюдать, что обсуждают люди и что становится поводом для массового шума в социальных сетях и популярной прессе.

То есть семейный скандал может стать объектом изучения политолога?

Скандал — это вообще интересное публичное явление. Чаще всего он возникает вокруг меняющейся нормы, которую раньше принимали как данность и потому не обсуждали. Но когда эту данность начинают обсуждать, возникает взрыв публичного внимания, именно поэтому он интересен исследователю. Подобно тому как герои фильма «Люди в черном» из таблоидов узнавали о перемещениях своей клиентуры — инопланетян, так и мы, чтобы узнать, что в том или ином социуме происходит, читаем желтую прессу. Этот дешевый сегмент медиа живет исключительно вниманием читателя. Обычно там вечные темы: секс, смерть и деньги, но важно понять, под каким углом на это смотрят. Приехав в новую страну, политолог изучит, какой там политический режим, когда были последние выборы и какой политический расклад, но одновременно его интересует, чем люди увлекаются, о чем спорят и кто в этой стране знаменитости. Это во многом характеризует состояние социума.

Два года назад все обсуждали изнасилование ульяновской девушки Дианы Шурыгиной. Это была просто ТВ-жвачка для аудитории или обсуждение общественной нормы?

Я не участвовала в дискуссиях вокруг этой ситуации — мне не хватило исследовательской заинтересованности. Но, как мне кажется, люди хотели обсудить, что такое насилие и что является достаточным наказанием за сексуальные преступления. Наблюдателям может казаться, что людей интересуют возбуждающие детали, но на самом деле общество нельзя отвлечь ложной проблемой — общество обсуждает то, что его волнует. В таких случаях, как этот, довольно трудно бывает докопаться до реальной проблемы под всем этим информационным шумом и мусором.

За последние годы в российском обществе как-то изменилось отношение к сексуальному насилию?

Сегодня сексуальный контакт обрастает новыми рисками. Есть традиционные риски — физические (беременность, ЗППП и насилие) и репутационные, зависящие от общественного мнения. Раньше и первые, и вторые больше затрагивали женщин, а сейчас появляются те, которые в равной степени касаются всех участников. Риски нового типа возникли из-за изменения общественного мнения о любых видах насилия. Что это значит? Если раньше родители говорили своим дочерям, чтобы они не ходили к незнакомым парням в гости, то теперь им нужно будет говорить и сыновьям: «Не оставайся на ночь у малознакомых девушек, а то она на тебя заявление наутро напишет. И что ты будешь делать?» То есть потенциально возможны и репутационные неприятности, которые могут стать особенно опасными для людей публичных, и уголовные. Во все предыдущие века традиционное мужское поведение основывалось на том, что мужчина не виноват в сексуальном насилии, это девушка сама как-то неправильно себя повела. Но теперь норме помогает меняться нарастающий уровень тотальной прозрачности, которую мы пока еще до конца не осознаем. Мы все больше и больше чувствуем себя под постоянным наблюдением. Нет больше тайной частной жизни, все известно и все записывается. Понятно, что это сопровождается страхом перед наблюдающим, будь то государство, корпорация или общество в целом.

Получается, теперь мы живем на виду друг у друга?

Да, поэтому появляются такие вещи, как revenge porn (буквально «порноместь». — Прим. «Инде»), когда в открытый доступ выкладывают откровенные фото и видео, чтобы отомстить бывшей девушке, супругу, другу. Поэтому мы внимательно следим, что мы отправляем и кому. Однако понятно, что прозрачность никуда не денется, и нужно адаптироваться под новую социальную реальность. Мы должны будем модерировать свое поведение, держа в голове, что рано или поздно все это может стать достоянием общественности. Человек сегодня все время чувствует себя как будто на сцене.

Полезно осознавать, что во все предыдущие века, за исключением исторически небольшого периода XIX−XX веков, люди жили без приватности. Личная жизнь, как мы ее понимаем, возникла в Европе во второй половине XVIII — начале XIX века и была привилегией только небольшого слоя особых городских жителей. Крестьянство, аристократия и коронованные особы жили в больших домах, спали в общих кроватях, раздевались, ели и рожали на виду друг у друга. Поэтому, подозреваю, человечество будет страдать от нарастающей прозрачности меньше, чем ему сейчас кажется, — оно просто вернется в свое привычное состояние.

По сути, сейчас мы наблюдаем возвращение института репутации на новом техническом уровне. В предыдущие века репутация человека составлялась не только из его личных поступков, но и из истории всей его семьи. Отсюда знакомые по литературе и этнографическим свидетельствам ситуации, когда одну сестру видели с мужчиной, теперь остальным не выйти замуж, и в итоге семья спешно убивает преступницу лопатой. Аналогом этого для нас стал цифровой след, который мы все оставляем в интернете и который невозможно стереть. Только теперь о нас судят не по нашей семье, а по нашим записям на страницах в соцсетях. К счастью, в рамках общей гуманизации нравов, при всех ужасах «интернет-травли», на которую любят жаловаться наши современники, теперь обходимся без лопаты.

Но при этом есть ощущение, что обычные граждане не возвращаются к пресловутым «традиционным ценностям» и «скрепам», а наоборот — представления о «нормальности» у них расширяются.

Действительно, диапазон приемлемости расширяется. И в этом нам тоже помогает тотальная прозрачность — она делает видимыми самые разные типы поведения, стили жизни и сообщества. Мы наблюдаем за появлением новой модели семьи, когда люди живут вместе до тех пор, пока им интересно друг с другом, но даже после расставания продолжают общение и совместно воспитывают детей. Более того, общаются с родителями и родственниками бывших партнеров. То есть создается широкая сеть отношений, зачастую не связанных кровным родством, — некая safety net (англ.: «безопасная сеть». — Прим. «Инде») социализации для всех ее членов и их детей.

Выступление Екатерины Шульман на лектории «Прямая речь»

А что пошло не так в истории с депутатом Леонидом Слуцким? Почему тема сексуального домогательства не вызвала бурную дискуссию — обсуждению не дало развернутся государство из-за принципа «своих не сдаем»?

В истории со Слуцким есть свои странности. Когда этот скандал только разворачивался, я полагала, что руководство Думы его сдаст. Ведь он идеальная жертва для правящей «Единой России»: из другой фракции (ЛДПР), старый депутат, не привязан к актуальным группам интересов, а внешнеполитически явно сохраняет стилистику 2014−2016 годов, которая сейчас сменяется на несколько другой тип публичного поведения и высказывания. Понятно, что до президентских выборов его нельзя было трогать, потому что он по думской линии отвечал за приезд иностранных наблюдателей. Но можно было предположить, что, когда выборы закончатся, его радостно «скушают». Для этого не надо было даже как-то проникаться заморской политкорректностью, а достаточно было бы переключить в своей голове рычажок на старую советскую позицию «аморалка». Те же самые тетеньки из комиссии по этике (имеются в виду депутаты Раиса Карамзина, Елена Строкова, Ирина Роднина, присутствующие на заседании комитета по депутатской этике. — Прим. «Инде») могли бы сказать, что в это тяжелое время, когда Россия окружена врагами, нельзя отвлекаться на всякую ерунду и депутат должен думать о своей работе, а не о том, как трогать женщин. А Слуцкий бы пообещал подумать над своим поведением и больше так не делать. Это был бы вполне хороший спектакль, согласующийся с той политикой, которую проводит председатель нижней палаты парламента (Вячеслав Володин. — Прим. «Инде»), — политикой дисциплинирования депутатов. Но, судя по всему, руководство Думы всей душой восприняло эту историю со Слуцким как целенаправленную провокацию, инициированную врагами государства и их лично. А если ты эту параноидальную логику принимаешь, то не можешь допустить, чтобы победили твои враги. Получается, ты оказываешься в узком коридоре, в котором можно идти только назад или вперед.

Выходит, общество готово к дискуссии о допустимости домогательств, а государство — нет?

Разумеется, люди у власти будут относиться к изменениям в этой сфере отрицательно, потому что они угрожают их привилегированной социальной позиции. В первом мире все скандалы вокруг домогательств запустил процесс перераспределения властного ресурса: кто будет обладать большей властью, а кто меньшей. В США дискуссия распространяется на культурное и медийное пространство: в Голливуде идет война между традиционалистами и феминистами. Спойлер: исход предрешен и традиционалисты проиграют, потому что глобальная феминизация не только приводит к широкому участию женщин в социальной и политической жизни, но и уменьшает общий уровень насилия и толерантность к нему. Есть те, кто аккуратно отступает и, чтобы сохранить остатки репутации и влияния, соглашается на новый порядок. Но патриархат точно не вернется, а стоять на пути объективных социально-политических процессов, до последнего отрицая, — плохая тактика. Спросите Харви Вайнштейна.

Представители власти с их традиционным миропониманием опасаются перераспределения этой самой власти — это обоснованно. Им страшно, что придется изменить свои поведенческие практики и делиться ресурсами с теми, кто проповедует другую идеологию. В нашем случае феминизация и разговоры о секс-скандалах сильно отличаются от американских, потому что Америка — страна довольно патриархальная, а женщины там стали работать исторически относительно недавно. В России же последние 100 лет все женщины работают принудительно. При этом существует «стеклянный потолок», мешающий женщинам попасть во власть. Но тем не менее проникновение женщин во все области жизни и в сферу управления у нас норма, которую, как всякую норму, никто не замечает и словами не формулирует.

Когда снижается уровень насилия, снижается и уровень толерантности к нему: вещи, которые раньше не вызывали возмущения, начинают его вызывать. Это имеет очевидный, но плохо осознаваемый медийный эффект: в публичном пространстве становится больше информации о насилии, от этого у людей возникает ощущение, что его уровень растет. Если вы читаете газету и узнаете о каких-то безобразиях, которые происходят в закрытых системах (школах, колониях, интернатах, армии), будьте уверены, что эти безобразия возникли не в тот момент, когда вам о них рассказывают. Они были всегда. Более того, скорее всего, в последнее время их стало меньше, раз общество обсуждает их как что-то ненормальное. И это касается всех видов насилия.

Получается, что государство со своей пропагандой «скреп» и защитой традиционной семьи на нас почти не влияет?

Государство не то чтобы пытается защитить семью. Точнее будет сказать, что оно проводит квазиидеологическую политику охранительства (которую можно широко понимать как «консерватизм»). И чрезвычайно смутно понимаемые «семейные ценности» входят в этот пыльный мешок традиционализма. Что это именно такое, определить при этом бывает достаточно сложно. Если под этим подразумевается нерушимость брака, то очевидно, что развод сегодня — уже давно социальная норма. В обществе сейчас всерьез не обсуждают, что развод нужно как-то ограничить или запретить. Это произносят только маргиналы, а местечковые практики принудительного урегулирования отношений в семье и губернаторские призывы ужесточить бракоразводный процесс — глупость, никакого отношения к закону не имеющая. Такие заявления вызывают возмущение у большинства, и поэтому никаких законодательных изменений на эту тему не может быть, потому что власть знает, что есть вещи, которые ей лучше не делать. Прикрываясь разговорами о сохранении традиционной семьи и нерушимости брака, государство сокращает финансирование социальных статей бюджета и сбрасывает с себя социальные обязательства, частично перекладывая эти функции на общественные организации.

Полная запись выступления Екатерины Шульман на лектории «Думай!»

Почему вы считаете, что охранительство — квазиидеологическая политика?

Охранительство не может быть полноценной идеологией, потому что в нем нет идеологического содержания. «Давайте все оставим как есть, а еще лучше — как было» — это не идеология. Дополнительная засада в том, что это «было» — очень сложная композитная картина прошлого, которая меняется в зависимости от конъюнктуры, личности говорящего и конкретных целей речи. «Золотой век», который необходимо реконструировать, в нашем случае — многосоставная мифологема из Романовых, Сталина, атомной бомбы, князя Владимира и мультика про Простоквашино. Но нет никакой точки в истории, в которую можно ткнуть со словами: «Вот наш идеал. Мы хотим, чтоб было как тогда». Если попытаться воспроизвести этот «золотой век» исходя из представлений лиц, говорящих с верхнего этажа иерархии, то получится нечто вроде 70-х прошлого века, но при этом с потребительским капитализмом. Говорить, что это нереалистично, — избыточно, потому что это и так все понимают.

Моя мысль вот в чем: этот мутный консерватизм не является идеологической системой, поэтому он не может быть кому-то навязан — у самих навязывающих нет системных представлений, чего они хотят. Есть такой термин «идеократия»: общественно-политический строй, в котором есть главенствующая религия или идеология религиозного типа. И самое важное: есть сверху донизу выстроенная система, доносящая эту идеологию до конечного потребителя. К примеру, СССР был идеократией: выступает генеральный секретарь, в своей речи он высказывает какую-нибудь идеологему: «экономика должна быть экономной» или «а теперь мы осваиваем целину». Дальше все этажи идеологической машины берут на вооружение этот тезис и начинают претворять его в разные формы. Каждый мелкий начальник произносит такую же речь, объясняя, как на его участке выглядит реализация этого тезиса. Художники рисуют такие картины, композиторы сочиняют про это музыку, те же слова произносятся в мультиках или в театре. Все должны эту тему отработать.

Современная Россия не является идеократией — и машины нет, и идеологемы нет. В пародийном виде мы наблюдаем бледную тень этой системы в заказных постах в социальных профилях знаменитостей и так называемых инфлюенсеров. Многим нервным людям в 2014 году показалось, что пропагандистский аппарат всемогущ и может формировать общественное мнение по своему желанию. Через некоторое время выяснилось, что легко формируется мнение людей ровно по тем вопросам, которые людей не интересуют и не имеют к их жизни прямого отношения. С точки зрения социологии это сводится к тому, что люди смотрят телевизор, а потом, когда им задают вопросы, отвечают теми же словами, что слышали на ТВ. Вот сейчас посмотрим, как этой всемогущей машине удастся изменить мнение граждан о пенсионной реформе. Пока реформа еще даже не началась, а рейтинги одобрения как президента, так и правительства вернулись на докрымский уровень.

То есть, как бы государство ни старалось, глобальные тенденции вроде феминизации и растущей популярности жизни в одиночестве коснутся российского общества?

На то они и глобальные. Действительно, из-за улучшения роста уровня жизни, сервисов обслуживания и уберизации (производное от Uber. Термин, описывающий использование платформ для сделок и отказ от традиционных услуг посредников. — Прим. «Инде») житель города может прожить один и обслужить себя сам. При этом его социальная жизнь будет такой же полноценной, как у человека в паре. А еще первый секс, который раньше воспринимался как маркер взросления, случается у людей позже, как показывают статистические данные: раннее начало половой жизни стало показателем социального неблагополучия. Так же и с курением и алкогольными напитками — молодые люди ведут здоровый образ жизни, и поэтому первая сигарета или выпитая рюмка перестает быть признаком взрослости.

Фото: Регина Уразаева