Екатерина Колпинец — о том, как социальные сети эксплуатируют людей, животных и не делают мир глобальным

В этом году в издательстве Individuum вышла книга «Формула грез. Как соцсети создают наши мечты». Исследовательница Екатерина Колпинец описывает в ней социальные медиа — по большей части Instagram* — образца 2022 года. Здесь идеальные образы учат людей чувствовать и мечтать, блогеры становятся экспертами с авторскими курсами обо всем, а борьба с шаблонами превращается в еще один шаблон.

Редактор «Инде» Камиль Гимаздтинов встретился с Екатериной перед ее лекцией на фестивале «Казань философская» и поговорил об эксплуатации животных, избытке контента и репрезентации тела в социальных сетях.

Ваша казанская лекция называется «Нищета экспертизы, или Бремя публичного интеллектуала». А что это за роль вообще — публичный интеллектуал?

Человек, который получил некий социальный капитал, медийный вес. Таким, если обобщать, постоянно звонят из СМИ и просят быстро дать комментарий по любому поводу. Поэтому любой публичный интеллектуал, что особенно касается людей с гуманитарным образованием, выдает за экспертизу свою точку зрения. И сколько ни пытайся бороться с этим у нас в медиа, не получается совсем. Жанр колонки, к сожалению, никак не отдаст концы — причем что в либеральной прессе, что в консервативной. Казалось бы, все уже пережевано: когда появился блогинг, он прекрасно заменил журналистику мнений. А потом выяснилось, что нет.

Причем формально можно оставаться интеллектуалом, писать много работ, публиковать статьи, но быть совершенно непубличным. Те, кто занимается реальной экспертизой, например, государственных структур [обычно так себя и ведут]. А публичный человек все равно находится в ловушке: нужно быть удобным и говорить на понятном для потребителя информации языке. И говорить о том, что [адресат] так или иначе уже слышал или видел где-то. Поэтому [информация] будет просто ходить по кругу — ее можно сделать более убедительной, можно менее, но суть от этого не меняется.

Есть мнение, что, например, философия может быть только публичной.

Это идеальная ситуация. Но в любом случае экспертность — всегда про иерархию. Есть специальный человек, который знает, как лучше. Знает, что есть плохое искусство, а есть хорошее, есть правильная информация, а есть неправильная и так далее. И без такой иерархии знания никакая экспертиза не работает. То же самое в философии: пока есть вертикально ориентированные университеты, особенно в России, — никакой [ситуации] настоящей полемики быть не может. Все, наоборот, больше соглашаются друг с другом, принадлежа к той или иной группе интересов, поэтому с демократичностью у нас все плохо в университетах. А философы вне университетов разве где-то есть? В Telegram, может быть, сидят?

Или в Twitter.

Кстати, одно издание предложило написать о нем колонку. Я долго думала, о чем могу рассказать, потому что сама там не сижу, хоть и наблюдаю за тем, что происходит. Решила написать про перформативную сторону Twitter. С самого появления в 2006 году эта соцсеть получила репутацию самой искренней и интенсивной — в 2010-м исследовательницы Элис Марвик и Дана Бойд написали об этом статью.

Интернет-пользователи так или иначе всегда конструируют свой образ в Сети: «успешный успех» или вышеупомянутая экспертность в Facebook*, эфемерные образы идеальной жизни в Instagram*. А Twitter — для импульсивных, коротких высказываний от первого лица. Примечательно, что долгое время именно Twitter был главным медиа Кремниевой долины. Там происходило все общение, словесные перепалки, оскорбления, уколы и так далее. Это очень интересно: как за ним закрепилась, с одной стороны, репутация очень эмоционального медиа, где ты можешь показать ту сторону своей жизни, которой, как правило, нет в остальных соцсетях. А с другой — сервиса для самых прогрессивных.

Плюс, когда началась «арабская весна» и наша история с Болотной-Сахарова, все, конечно, сидели в Twitter. Не в замшелом «ВКонтакте» или Facebook*. И самое поразительное, что, несмотря на все скандалы с Трампом, Канье Вестом или Маском, репутация и ядро Twitter остаются прежними. Для многих, особенно в России, это парадоксальным образом и токсичное место, и сейфспейс.

Тред про веган-кафе «Фрик».

Обязательно! У нас есть свои ритуалы, мемы, нюдсочетверг и специфический юмор, который человеку, не сидящему в Twitter, не понять. Интересно, что Маск с этим будет делать, но структура очень быстро появилась и во многом до сих пор остается такой.

Да, но «искренность» Twitter, честно говоря, вызывает сомнения.

Это перформативная искренность. В Twitter никто не знает, кто их читатель. В Instagram* можно посмотреть подписчиков, в VK по лайкам вычислить. Там вы никогда не узнаете, кто ваши зрители и читатели, видно только число показов твита — и все.

В соцсетях, в отличие от вузов, принято верить не только экспертам. Даже до коронавируса в WhatsApp* было немало рассылок с фейками. В России много такого было на YouTube. Вы изучали эти скрытые способы коммуникации?

Youtube-каналы, посвященные теориям заговора или плоской земле, — отдельная тема, о ней уже было некоторое количество академических текстов. Интересно, что сейчас самые дикие теории заговора распространяются в чатах. Последний пример — антипрививочники. Чаты в WhatsApp* или Telegram относятся к непубличной части интернета, так что отследить происходящее там крайне сложно.

Крупнейшие соцсети еще до ковида раскололись на публичную, перформативную часть и социальную, которая перетекла в мессенджеры. Люди перестали писать личные комментарии под постами. Как раньше было: запостил фото, и человек пишет тебе комментарий: «пошли выпьем». Но и в социальной части, как мы видим в Telegram, появляются перформативные элементы: кружки, фотографии, видео.

Социальные сети вообще изначально существовали как пространства свободной коммуникации. Каждый мог зайти к другому на страницу, поставить лайк, оставить запись на стене, написать личное сообщение.

Да, VK в первые годы.

А потом все стало меняться. Вначале разрешили скрывать фотоальбомы, потом закрывать страницу. Идея открытого пространства провалилась или все еще может откатиться обратно?

Маловероятно. Более того, [соцсети] будут дробиться на все сложнее устроенные публичные сферы — те же telegram-каналы и чаты. Сейчас это вообще главное медиа в России, особенно после 24 февраля. Я знаю массу самых разных людей, которые не читают никаких медиа: ни «Коммерсантъ», ни либеральные СМИ, ни «Взгляд». При том они подписаны на 150 каналов. Люди просто отрубают все [источники информации] — зачем им знать «Ведомости»? Если надо будет, просто подпишутся на канал какого-то журналиста и будут читать его, не выходя во внешний мир. Видео в кружке, которое снял человек, находящийся «здесь и сейчас», становится важнее объективности. Вокруг говорят про пузыри фильтров, пропаганду. Но то, что из пропаганды сделали такое чучело, привело к [замыканию] людей в своем твиттерском или телеграмном круге. Я все-таки предпочитаю считать происходящее сейчас не взаимной ненавистью, а каким-то параноидальным помутнением рассудка.

Сейчас нужно писать книгу про Telegram. Готова делать любые ставки, что это будет мировой бестселлер. Ее купят все издательства и на Западе, и на Востоке, потому что Telegram — чисто наше изобретение, такого больше нет нигде в мире. Внутри мессенджера — целый мир. Не просто «экосистема», как это называется на языке стартапов, а именно свой, уникальный мир.

Раньше в VK все активно писали комментарии, потому что пользователям такое было в новинку. Первые годы Twitter — тоже. Хотелось узнать возможности и границы. Не было представления об избытке контента. На это влияет очень много факторов — инфраструктура, например. В ЖЖ сидели по инвайту, интернет давали по карточкам! Ждешь пять минут, пока подгрузится одна картинка. Песня скачивалась за полчаса. В VK создавали альбом вообще по любому поводу и без повода, паблики обменивались музыкой. Было ощущение очень маленького, ограниченного пространства: ленту можно пролистать до конца.

Сегодня производится слишком много всего. Непонятно, зачем этот избыток при ограниченном внимании. Читаю книгу Кейт Эйхорн Content, выпущенную MIT Press, там есть тезис: «очень трудно определить, что такое „контент“, но мы настолько привыкли к нему, что было бы крайне странно проснуться однажды утром, открыть приложение и не обнаружить там обновлений — дикая ситуация в современном мире».

Еще очень важная вещь в соцсетях и Instagram* в том числе — система репортов. Нельзя: селфхарм, призывы к насилию, разжиганию ненависти, агрессию, обнаженное тело. При этом даже если ты запостил что-то нейтральное, любой человек может пожаловаться на тебя. Контент удаляется в одностороннем порядке, а [аккаунт] могут забанить на день, неделю либо навсегда.

Непонятно, кто за тобой наблюдает и может написать репорт. Люди боятся уже не полиции, а своих же знакомых и знакомых знакомых, которые давно подписаны, — в особенности если фолловеров много. Система репортов срабатывает по любому поводу. Конечно, люди не хотят рисковать и закрывают профиль.

В своем блоге вы писали, что лайфстайл в 2022-м не изменился несмотря ни на что, приводя кейс с филиалами «Щуки» за рубежом.

Мое любимое. Нам говорят: «мир уже не будет прежним», «конец капитализма». Но мы все это видели: человек приезжает [в другую страну], чего ему хочется? Сесть в коворкинге, сходить в спа, съездить в глэмпинг, выпить чашечку кофе. То есть сохраняется потребительская установка.

Не хочется, конечно, ассоциировать себя с потребительством и стремлением к комфорту вопреки всему, но люди все равно продолжают транслировать это вовне. Они могут сколько угодно говорить про колониализм, но та же «Щука», заходя на местный рынок медиа в другой стране, пишет на русском и очень коряво на английском. Для нее не существует коренного населения Еревана, Тбилиси — а зачем? «Это не наша аудитория» — это для белых людей, релоцировавшихся из Питера и Москвы: латте, глэмпинги, коворкинги, рейвы.

Очень забавно, как эти вещи сосуществуют друг с другом. Можно надавать Варламову по башке за Кыргызстан*. Однако сотни тысяч людей продолжают жить с воображаемым представлением о глобальном мире и глобальном рынке. Что куда бы ты ни приехал, везде будет Zara, IKEA, Starbucks.

Есть мнение, что гламур из нулевых и разнузданное потребительство исчезли, остался только эфемерный цифровой слепок, где все это существует в виде образов. Думаю, просто не туда смотрят. Те же люди из IT с зарплатами в 300 тысяч привыкли к определенному уровню жизни. Вам нужно тратить деньги на новом месте, вы делаете то, к чему привыкли, а не посыпаете голову пеплом из-за незнания грузинского языка.

В Instagram* гораздо важнее не где ты находишься, а как выглядишь. У Джудит Батлер в фильме «Исследуемая жизнь» была цитата о том, что мы должны переориентироваться в социальной сфере с вопроса «какое тело идеально?» на «что может каждое наше тело?». Но такое чувство, что ее рассуждение кануло в Лету, особенно с появлением соцсетей. У нас есть сегодня возможность вернуться к этой проблеме снова?

Поскольку социальные сети представляют вас и ваше тело в предельно плоском, одномерном виде, то лукизм будет процветать. Даже под видом бодипозитива — предельно коммерциализированного и капиталистического конкретно в Instagram*. Для приверженцев бодипозитива в его классическом понимании все равно, у кого какое тело, красивое оно или некрасивое. Любое тело «нормальное», и точка — оно просто есть, и все.

На восприятие бодипозитива очень сильно повлиял чисто коммерческий императив «полюбить себя» — который в нашей стране прекрасно эксплуатируют, в том числе инфоцыгане. Важно, что, как и для адептов new age, для инфоцыган и тех, кто покупает их курсы, главное — self: все эти бесконечные «практики себя», «инвестировать в себя», «любить себя». И когда к бодипозитиву приклеился этот нарратив самолюбования, движение во многом утратило свой радикализм. От бодипозитива и вообще любого радикального движения должна исходить опасность. Ему нужно быть подрывным, а не милым или забавным.

Да и человек любого этноса и цвета кожи не обязан быть приятным, милым, улыбаться кому-то. Наоборот, [пусть будут] риск, опасность, провокация. Это и есть то самое diversity (разнообразие. — Прим. «Инде»), из-за которого сломали столько копий.

Кстати, ответ на вопрос «что может наше тело?» легко найти в официальном аккаунте Instagram*. Вот, например, фото якобы африканских женщин — но они так не выглядят. Не улыбаются на камеру, не носят дизайнерскую одежду, не снимают себя на iPhone последней модели. Вопрос даже не в телах, а в том, возможно ли вырваться за пределы их медийной репрезентации. И готовы ли широкие слои интернет-пользователей, цифровые народные массы столкнуться с радикально иным образом «другого».

Белый человек сталкивается с иной, отличной формой жизни. Приезжает в Астану: «но я же представлял себе совсем других людей, а где они, почему не такие, как я привык видеть на фотографиях?» То же самое с животными. Когда видишь красиво снятого кота и его же живьем без кольцевой лампы и постобработки, думаешь, что тебя обманули. Нет реальности, которая соответствует [картинке]. Это действительно политический момент: реальный мир — где неравенство, бедность и расслоение.

В Instagram* все время выставка собак: никаких конфликтов, никакого Ирана. «Надо мыслить позитивно», как сказал бы Финеас Куинби — основатель американской секты «Новое мышление». Надо быть на позитиве, думать позитивно, как пела группа «Кровосток» (смеется. — Прим. «Инде»).

Вы много пишете о перформативности отдыха в Instagram*. Может ли она быть связана с утратой ценности отдыха самого по себе? Я могу посмотреть мир откуда угодно на экране, и интерес к путешествию реализуется в чем-то другом.

Мне кажется, ценность отдыха, наоборот, очень сильно возросла. Классический левый тезис: нет больше разделения на досуг и работу, особенно после пандемии. За компьютером вы отдыхаете, работаете, спите и делаете вообще что угодно. Поэтому возможность выехать в экзотическую страну и наснимать там контента на полгода вперед все еще остается мечтой и идеалом. Поймать энергетическую волну, получить инсайт, начать трансформацию, как говорят инфоцыгане.

Но сама репрезентация отдыха стала тяжким трудом. Это особенно хорошо видно в сегменте Instagram* с животными. Мой любимый пример — с аккаунтами карликовых ежей, о котором я писала в книге. Вам показывают, как ежики беззаботно проводят время. А потом один умирает, хозяин покупает другого, третьего, но название учетной записи остается тем же, что и кличка первого животного, которого уже давно нет.

Сейчас в «НЛО» вышла книжка Кати Крыловой «Рынок удобных животных». Среди прочего она пишет, что целые виды, особенно «питомцев-компаньонов», выводятся, чтобы быть удобными для людей. Никто не думает, сколько кадров с котом сделал контентмейкер, — все хотят, чтобы контент был каждый день.

Люди обрабатывают терабайты фотографий, снимают сторис, как коты спят, лежат и едят. Это тоже адский труд. Форма жестокого обращения с животными и конструирование образа беззаботной жизни. Ощущения благости: у нас все так хорошо, мы отдыхаем. Cats live their best life — даже животные должны жить лучшую жизнь, иного не дано.

Фото: предоставлены Екатериной Колпинец


*Instagram, Facebook и WhatsApp — деятельность на территории РФ запрещена