Профессия: клоун. Три монолога о больничной, артистической и цирковой клоунаде

Изначально цирковые клоуны делились на несколько «видов». Клоуны-премьеры показывали полноценные номера наравне с акробатами и животными. Коверные клоуны выступали между номерами, чтобы публика не скучала, пока убирали реквизит прошедшего номера и выставляли декорации для следующего. Музыкальные эксцентрики показывают музыкальный номер, клоуны-акробаты — упражнения и трюки. Сейчас это разделение существует, но не в таком многообразии, как раньше, а в номерах коверных клоунов можно встретить элементы и музыкальных номеров, и акробатических сценок.

Смысл клоуна в том, чтобы публике было смешно, неважно, какой он — уличный, больничный, цирковой, театральный, сценический. Существует такое расхожее понятие, что цирковой клоун должен уметь все: и прыгать, и жонглировать, и петь-плясать. Но очень популярный клоун Юрий Никулин не умел это все делать. Самое главное, что должен уметь клоун, — это быть смешным. «Клоун» равно «смех». А каким способом он этого добивается? Хорошо, если клоун делает то, что свойственно ему. Если он умеет жонглировать — прекрасно, если не умеет — ничего страшного, есть масса других способов смешить публику. Конечно, владение несколькими жанрами работает в плюс, но если клоун обходится без этого, то публика и не заметит, все будут хохотать и думать, какой он замечательный.

Если, как писал Никулин в своей книге, собрать всех клоунов мира, то их наберется два троллейбуса — именно тех, которым нравится, чтобы над ними смеялись. Самое главное, на мой взгляд, человеческое качество, нужное клоуну, — он должен получать огромное удовольствие от того, что над ним смеются. Это несвойственно нашей природе, потому что любой человек тогда зажимается, краснеет, злится. А тут — прямо противоположное. Это же достаточно штучный товар.

Жить дома и работать с девяти до шести — не про клоуна, как и не про человека любой творческой профессии. У них ненормированный рабочий день, они могут ночью думать [о работе]. Я не знаю, минус ли это. Если вам подходит такая жизнь — [однозначно] нет.

Постоянно занятых в одном цирке клоунов не бывает, потому что они не могут так быстро менять свой репертуар, чтобы приходящие зрители постоянно видели что-то новое. Если в театре пьесы меняются, но актер остается в городе, то цирковой клоун все время перемещается. Программы в цирке меняются часто, от раза в месяц до раза в полгода. И клоун со своим номером, которого увидели в Казанском цирке сегодня, не может работать с ним все время. Нужно переезжать и показывать выступление в новом месте.

Только выпустившиеся из циркового училища клоуны и клоунессы могут рассчитывать на минимальную зарплату. Но если ты упорный и хочешь достичь чего-то, ты совершенствуешься, набираешься опыта. Клоун, наверное, как любой человек творческой специальности, не думает про зарплату: он хочет свое увлечение сделать работой. Если сначала думать про деньги, у тебя вряд ли что получится. Нужно эту страсть к выступлению, к тому, что над тобой смеются, сделать смыслом жизни. И делать первые шаги, учиться, приобретать навыки и не думать о деньгах. Если все пойдет хорошо, тебя заметят на цирковых фестивалях — это как некая ярмарка работодателей, куда приезжают импресарио, директора, менеджеры и присматривают артистов для своих цирков.

Это достаточно долгий путь. Как правило, проходит от трех до пяти лет до момента, когда клоун начинает что-то собой представлять, — но тебя начнут замечать, возникнет спрос, и ты можешь получать от 100 тысяч рублей в месяц. А если еще будешь ездить по фестивалям за границу, станешь народным артистом, чемпионом мира по цирку, то купишь себе трехкомнатную квартиру в Москве и ничего больше не будешь делать (смеется). Да, заработать клоунским трудом на безбедную старость можно. Но понадобятся время, упорство и талант.

Раньше я занимался балетом, а мой мастер в театральном училище на курсе эстрады Рустам Фаткуллин давал задания по пантомиме и клоунаде. Так я понял, что и в клоунаде могу существовать без слов, быть самим собой. Во многом мой образ сложился благодаря балету: у меня получился очень плавный персонаж, лирический, романтический. Все-таки танец придал какую-то мягкость моему образу.

Сначала я выступал на сцене, но за последние четыре с половиной года вышел еще и на улицу. Благодаря онлайн-лаборатории соло-перформанса / спектакля от Российского союза уличных театров и артистов у меня появилось уличное представление pandeMIA CIRCUS, где в шуточной форме обыгрывались правила пандемии — маски, расстояния, антисептики, и та данность подавалась через призму юмора, с помощью которого можно было все пережить. А потом уже возникло множество других постановок, и теперь я поровну работаю между сценой и улицей. В помещении легче — коробка, свет, звук. На улице твои партнеры — погода, природа, движение. Улица дает живость, непредсказуемость. Однажды я начал спектакль, а сзади дворник начал убирать территорию. Я к нему подошел, и мы так хорошо это обыграли, без насмешек [друг над другом]: он ушел, а я продолжил. А в Уфе три года назад мое выступление началось с солнца и закончилось ливнем — все очень быстро произошло, за полчаса. Зрители почему-то не ушли и досмотрели до конца.

У меня есть [авторские] работы, но также я делаю спектакль на средства гранта, который получил как физическое лицо. Когда постановка готова, организация покупает ее как готовое произведение. Я безумно благодарен за возможность работать с фондом поддержки современного искусства «Живой город», с администрацией Советского района, которая приглашает выступать на улицах и во дворах, с музеем-заповедником «Казанский Кремль». Еще приглашают на летние фестивали и частные мероприятия, в том числе в других городах — скоро собираюсь в Москву и Уфу, например.

Размер гонораров — сложный вопрос для меня, так как чаще всего это коммерческая тайна. Могу сказать, что на создание одного спектакля у заказчика уйдет примерно от 300 до 500 тысяч рублей — сюда входят зарплаты режиссера и актеров за их интеллектуальную и творческую работу, реквизит, костюмы, декорации и даже оплата склада. После того как у меня родилась дочка, я арендовал помещение для хранения костюмов, декораций и прочих вещей для спектаклей. Оно находится в офисном здании, где люди работают за компьютерами, и периодически в их обычный серый день вдруг врывается «Газель», и клоун заносит-выносит цветной сундук, всякие куклы, костюмы.

Производство театральной куклы — очень дорогое удовольствие. Марионетка размером с ладонь может стоит 60 тысяч, а в полный рост — меньше. Так как костюмы и куклы шьются специально под меня, я оплачиваю работу. Если бы это делалось на чьи-то деньги, по закону реквизит принадлежал бы тому, кто платит, — его нельзя было бы просто забрать с собой.

Показ спектакля может обойтись заказчику в 20–100 тысяч рублей. Такая вот большая вилка, потому что все зависит от навыков, опыта и регалий режиссера и актеров, наполнения постановки. Можно прекрасно выступить, имея только костюм, как [французский мим] Марсель Марсо, и зритель будет хохотать. Или работать как клоунесса Маша Шишкина из Питера: в спектакле про певицу у нее из реквизита маленький чемоданчик и табуретка, все! А можно наполнить сцену огромными декорациями.

Бывают проекты, когда ты все делаешь сам и работаешь в ноль, а доход приходит спустя время. Для финансирования можно выигрывать гранты — как физическое лицо или организация. Можно находить меценатов, вложить свои накопления. Либо делать спектакли на заказ для государственных и коммерческих организаций. [Отсутствие отчислений в пенсионный фонд] меня сейчас не смущает, но в перспективе — да. Для клоуна возможность работать на [зарплатной] ставке очень мала, если только при театре — например, в петербургских «Лицедеях» и «Семьянюках». Не знаю, правда, как все у них устроено с точки зрения бухгалтерии.

Сочетать творческую и финансовую часть — это о соло-артисте в современном мире. Ты должен уметь быть и клоуном, и режиссером, и бухгалтером, и маркетологом, и менеджером, и продюсером. Я стараюсь все делать сам, но иногда мне помогают друзья и знакомые, например, с договорами и маркетингом. Но «основные продажи», если уж таким языком говорить, идут через сарафанное радио и личный бренд, нежели через соцсети. Специально этот вопрос я не изучал, но мне всегда говорили, что у меня интуитивно получается продвигать свои спектакли, продавать их и себя. Как бы это плохо ни звучало, не продашь себя — не продашь и спектакль. Так что я стараюсь держать баланс на этих качелях между художником, творцом и артистом, который летает в облаках, и человеком, который понимает, где нужно заработать, а где — потратить.

Любая работа артиста — большой труд, но он приносит огромное удовольствие от того, что ты делаешь: участвуешь в фестивалях, зарабатываешь, путешествуешь. Благодаря своим выступлениям я объехал около 90 городов России, от Калининграда до Владивостока. Осталось только по верхней части страны проехаться. Я так стремился попасть в тусовку фестивалей уличных театров, а теперь все уже стали родными и знакомыми: на каждом событии мы встречаемся и обнимаемся. Люди, которых ты встречаешь на своем пути, — прекрасный подарок.

Сейчас из «Золотой маски» убрали конкурс «Эксперимент», так что я закрыл для себя [наградную] тему. Остается делать свое дело, радовать людей, быть открытым, добрым, самоироничным — для меня это главное правило.

По образованию я педагог, всю жизнь работала с детьми. Даже не помню, как захотела заниматься больничной клоунадой. Возможно, посмотрела фильм «Целитель Адамс». В 2004 году я была очень наполнена, счастлива и хотела делиться этим теплом. Тогда больничной клоунады в России как явления не было: отсутствовали организации и волонтеры, а учреждения ничего об этом не знали.

Я поделилась мыслью [начать работать больничной клоунессой] с подругой из шоу-бизнеса. Она предложила сшить костюм и составить программу с песнями, танцами, играми. То, что я тогда делала, сейчас называют аниматорством. Так я проработала семь лет. Несмотря на хороший заработок, это занятие отнимало у меня много сил, ведь я шла не за этим — я хотела в больницу. И в тот день, когда я решила не работать аниматором, увидела объявление в соцсети, что в Казани открывается школа больничных клоунов. Естественно, я сразу же послала свои анкетные данные, и меня пригласили на собеседование.

[На первом этапе отбора] было больше 100 человек со всей Казани, в результате отсеяли половину. Три месяца на занятия приезжали [создатель и тогдашний руководитель АНО «Больничные клоуны»] Костя Седов и один из клоунов Вадим Ларченко. Сейчас директор Татьяна Гончарова, а художественный руководитель Илья Боязный. Мне было морально тяжело учиться, потому что я считала себя человеком с улицы. Среди учащихся были окончившие «кулек», психологи, а я — просто педагог и аниматор. Аниматорство потом из меня все три месяца обучения выбивали (смеется). Из тех, кто заявился на кастинг, в итоге отобрали 12 человек.

Наш первый выход был 1 апреля. Никто не знал, что мы идем в онкологию. Это было не для слабонервных. Несмотря на желание работать с больными детьми, мы их, по большому счету, никогда не видели, ничего о них не знали, кроме того, что получили на учебе. Одно дело — теория, другое — практика: когда ты видишь ребенка, лысого, в косыночке, маленького, который только-только начал ходить. И тогда нам было очень трудно из человека превратиться в клоуна — руки-ноги тряслись, все потело. Когда мы вернулись в гримерку, поролоновый клоунский нос можно было выжимать. Первые три месяца я, приходя из больницы, плакала — переваривала все, что видела. Я не столько работала с психологами — нам до сих пор открыты двери всех психологов ДРКБ, — сколько, как человек верующий, ходила исповедоваться к батюшке: он многое объяснял, и мне становилось легче.

Стрессоустойчивость — первое, что должно быть в основе работы больничным клоуном. Конечно, в начале работы иногда выпадаешь из образа, когда впервые приходишь в нейрохирургию и видишь маленьких пациентов с последствиями операций или травмами. Когда меня выбрали, я удивилась, потому что до последнего боялась, что меня отсеют. И умудрилась проработать 14 лет. Наверное, Костя заметил, что я именно стрессоустойчивая. Для нас нос — как защитный костюм, противогаз. Ты надел его, и все — уже не человек. Ты видишь не болезнь, а ребенка, который хочет играть, радоваться и жить, который не задумывается о том, насколько серьезно он болеет.

Больничный клоун — не аниматор, а от цирковых мы отличаемся тем, что не показываем сложных акробатических трюков. Самое сложное, что мы можем сделать, — сесть на шпагат, но умеем показывать несколько фокусов и жонглировать. У нас нет заготовленных выходов, программы, мы импровизируем в зависимости от обстановки в отделении или палате. Мы можем играть на музыкальных инструментах — например, я первое время даже с гитарой и барабаном выходила. Но все-таки это громоздкие предметы, которые тяжело пристроить в палате так, чтобы они никому не помешали.

Наш выход всегда начинается с трансмиссии: мы подходим на стойку дежурной медсестры и спрашиваем, куда можем зайти. Мы не идем в палату, если ребенок нас боится, родитель категорически против или если запретил медперсонал. Например, чтобы не занести инфекцию, нельзя заходить в отдельные палаты в онкологии, где у детей низкие анализы, в нейрохирургии, где открытый дренаж, в изолятор, если там инфекция. В таких случаях мы работаем из-за стекла — с игрушками, пузырями, танцами. Мыльные пузыри нельзя использовать в аллергологическом или лор-отделении. Нельзя доводить детей до сильного смеха в отделении челюстно-лицевой хирургии, потому что швы могут разойтись. Нельзя после ожогового отделения идти в другое, потому что ожоговые раны выделяют бактерии, которые могут осесть на одежду и перекинуться на другого больного человека со слабым иммунитетом.

Раньше мы много гримировались, но теперь чаще всего надеваем только костюмы, нос и ботинки, потому что дети чаще всего боятся гримированных клоунов, а так ты больше похож на человека. Нам даже как-то ребенок сказал: «Я знаю, вы клоуны, переодетые в людей». Такая хорошая фраза! 14 лет назад, когда мы только начали ходить по больницам, все врачи были в белом. Наши костюмы состояли, естественно, из красного носа и клоунских ботинок, но с белым халатом. Так мы вливались: медперсонал не всегда понимал, зачем мы нужны, [внедрение больничной клоунады] происходило медленно и со скрипом.

Теперь мы чаще встречаем отпор не от врачей, а от родителей — многие же до сих пор не знают, что существует организация «Больничные клоуны», и удивляются. Если мы начнем объяснять, кто мы такие и чем занимаемся, то выйдем из образа. Но бывает так, что мы устраиваем какую-то игру через дверь, за стеклом или просто на пороге, не заходя. Тогда ребенок активизируется, если он в состоянии это сделать, — у него глаза загораются, он начинает реагировать. И часто бывает так, что взрослые видят это и пускают нас. Иногда мы нужнее даже родителю, чем ребенку. Потому что ребенок-то не всегда понимает, насколько серьезно то, что происходит с ним, в отличие от взрослого. И когда мы цепляем родителя, то и ребенку становится легче и веселее через него.

До Нового года наша зарплата была две тысячи рублей за трехчасовой выход. С января повысили до трех. Первые годы мы работали как волонтеры, без зарплаты, на энтузиазме, потом много лет по договору, теперь как самозанятые. Больничная клоунада — точно не про деньги. И выходов у нас не так много, потому что мы не можем выступать чаще двух раз в неделю, чтобы не выгореть. С 15 декабря по 15 января мы находимся на каникулах, так как в больницу приходит много волонтеров, Дедов Морозов, и этого достаточно для детей. Мы подстраиваемся друг под друга — все работают [еще где-то] — и в начале месяца составляем расписание, кто в какие дни и с кем выходит, корректируемся в зависимости от обстоятельств. Мы всегда должны ходить парами, чтобы напарник мог поддержать, если другому станет некомфортно. Да и играть парой легче: один начинает, второй подхватывает. Мы обязательно настраиваемся друг на друга.

Я уже не представляю свою жизнь без работы клоуном в больнице. Мы ведь тоже получаем положительные эмоции, когда видим ответную реакцию ребенка или взрослого. Мне это много дает. Наверное, во мне всю жизнь сидела актриса, которая здесь как раз рождается на свет. Кстати, медперсонал теперь тоже нас очень ждет.