«Людям становится сложнее, когда мы предлагаем никого не играть, а быть собой». Руководительница театральной площадки «Аулак» Эльвира Галеева — в интервью «Инде»

Два года назад «Инде» писал о проекте «Город, где я» — лаборатории театра горожан, которую провели в Татарстане магистрантки ГИТИСа. В том же 2022-м одна из них, Эльвира Галеева, вернулась из Москвы в Альметьевск. Так в городе появился «Аулак», уже полноценно действующая площадка социального театра, финансируемая благотворительным фондом «Татнефть». Еще годом позже на большом этно-модерн-фестивале «Каракуз» образовалась отдельная программа, посвященная все тому же социальному театру, — как это было, для «Инде» описала театроведка Кристина Матвиенко.

С самой Эльвирой Галеевой мы разговариваем уже в 2024-м — о том, как «Аулак» преобразился спустя два года после открытия, познакомился с собственной аудиторией и выработал «другое» понимание инклюзии.

Ты училась в ГИТИСе на целевом, верно? Вернуться в Альметьевск было твоим желанием или необходимостью отработать магистратуру для благотворительного фонда «Татнефть»?

Я об этом не думаю — как и о том, что мне хотелось бы остаться в Москве, где я училась. Альметьевск — очень душевный, его хочется развивать, делать здесь проекты и быть сопричастной к ним. Это мое дикое, огромное желание, оно по любви, и мне кажется, что все совпало. В городе ощущается очень сильная финансовая, информационная и организационная поддержка от фонда «Татнефть», а потому мысли в духе «надо вернуться и отработать» не могут возникать.

С чего начинался «Аулак»?

С небольших работ. Сначала были короткие десятидневные интенсивы — только не по актерскому мастерству. Куратор подготовил для пришедшей по опен-коллу группы людей упражнения, которые характеризовали и направляли ее. Не «сыграй нам серого волка, и мы из тебя сделаем актера»: мы брали конкретную тему для исследования, подбирали для нее занятия. Из этих встреч у нас выходил эскиз спектакля, перформанса, на который мы приглашали зрителей — те тоже становились участниками во время показа.

После зритель уже понял, что существует такая экспериментальная площадка, и мы решили создать [полноценный] спектакль*. Снова пригласили горожан, объявили тему — нефть, потому что наш город специализируется на ней и у нас много предприятий в отрасли. Заявок пришло около 30, но не все дошли до спектакля — только семь девушек. Это тоже был лабораторный формат, только мы объединяли его в сессии с драматургом, где на протяжении месяца участники встречались в Zoom и вместе придумывали пьесу, искали материалы, объединялись в группы, находили общие темы.

Ты веришь во влияние социального театра на город? Возможно что-то изменить в нем с помощью спектаклей?

Соприкосновение каждого человека с городом — уже большой шаг. Горожане приходят со своими вопросами, болями, но когда они проговаривают их — это еще не изменение, а [только] внимание к проблеме. Конечно, можно поставить определенные задачи, чтобы что-то поменялось. В прошлом году мы делали спектакль в наушниках «Променад AB» на Альметьевском водохранилище — позже локация победила во Всероссийском конкурсе малых городов, и в этом году пространство благоустроят. Я бы не сказала, что мы многое изменили, просто обратили внимание своими ресурсами. У меня есть личная уверенность, что пожелания горожан учитывались в грантовой заявке: люди говорили о кафе, местах для собаководов, детском пространстве. Мы показываем, что таких проектов должно быть больше, — не только через театр, просто он берет [социальную] ответственность на себя.

У театра горожан не может быть постоянной труппы. Что за люди приходят на проекты и как меняются их составы?

Зависит от темы. Например, если мы объявляем опен-колл для мам — что их интересует в жизни, как проходит день, пока они в декрете, — конечно, к нам придут мамы, и мы будем работать с ними. У нас есть [постоянные] участники, которые проходят практически все лаборатории — думаю, они находят тут ресурс. Есть Вика, которая хочет поступать в театральное училище на актрису, хотя вроде бы это разные направления: театр горожан, который говорит про обыденные вопросы, и традиционная сцена, где люди примеряют на себя роль. Я не нахожу тут ничего плохого — плюс площадки в том, что наш метод помогает определиться со своими эмоциями, мотивациями, целями, задачами.

Классно, что есть девочки, которые проходят все проекты от начала до конца. Но я бы хотела находить как можно больше новых участников. Задача нашей площадки — постоянная ротация людей. Одни люди пришли, мы их выпустили, другие увидели, что так можно, тоже поучаствовали и ушли. Но сами горожане не хотят прощаться и потому включаются в процесс: им надо больше, больше, больше. Наверное, те, кто приходит к нам постоянно, когда-нибудь станут основой нашего театра — уже как бренда.

Но есть и те, кто не доходит до конца даже одного проекта. Почему?

Во-первых, люди могут не успевать совмещать лабораторию с личной жизнью, хобби, работой. Это, конечно, физически сложно. Город начинает работать рано, и тяжело с 7:30 до 22:00 быть вначале в офисе, а потом в театре.

Во-вторых, люди, слыша слово «театр», представляют что-то другое — реквизит, кулисы, сцену. Все хотят быть в главной роли — мечта каждого ребенка, которая идет с нами до конца [жизни]. Когда люди приходят на лабораторию, мы спрашиваем их про ожидания. И они говорят: «Я хочу роль», потому что за маской проще выражать эмоции. Людям становится сложнее, когда мы предлагаем никого не играть, а быть собой: «А как это? А почему? Я пришел в театр, почему вы мне его не даете?» И когда мы говорим, что у нас немного другой формат, некоторые, конечно, расстраиваются. Важно прямо доносить, что здесь театр соучастия, театр эксперимента. Мы предлагаем платформу, чтобы почувствовать другие эмоции. Даем поработать над собой, мышлением, телом, голосом.

Но мы не расстраиваемся, не говорим: «сегодня они ушли, а завтра будет другая лаборатория, где всем точно будет интересно». За эти два года я поняла, что у нас уже есть определенная аудитория, понимающая, что мы делаем.

А как эта аудитория менялась?

Сложилось ощущение, что, когда мы только запустились, сюда приходили наши родственники, друзья, коллеги — то есть молодые, связанные с командой площадки люди. А за последние месяцы 2023-го к «Аулаку» подключилась взрослая аудитория — женщины от 45 лет. Меня это очень радует.

Притом нарисовать портрет аудитории сложно: у нас разные проекты, и все зависит от тех, кого мы зовем на лаборатории. Например, если мы делаем их для женщин 40−45 лет, то они пригласят [в зал] своих подруг и коллег. В социальных сетях и на афишах рекламируем проекты через людей, которые будут [на сцене] — подростков или взрослых. Кажется, люди ходят на своих. Например, если студент увидит на афише студента, то придет на показ, потому что это, скорее всего, постановка про узнаваемый для него опыт.

Чтобы узнать больше об аудитории, мы создали гугл-форму для зрителей. Но ее пока неохотно заполняют — люди приходят в театр отдыхать.

Вы называете свою площадку инклюзивной — что команда «Аулака» понимает под этим?

Мы много говорим об инклюзии как включении людей в процесс участия. Например, в Альметьевске есть государственный татарский драматический театр. Я спрашиваю наших участников и зрителей: «Как вы думаете, в чем заключается его инклюзия?» Люди сразу начинают отвечать про пандусы. Тогда я объясняю, что этот театр — для людей, которые говорят на татарском языке, но в зале можно взять наушники и слушать синхронный перевод на русский. Так театр подключает аудиторию русскоговорящих. Для меня это инклюзия — включать людей, у которых нет [какого-то] опыта.

Мне важно через проекты говорить про это, объяснять, что инклюзия может быть совершенно разной — не только в виде пандусов. Так что есть сложности в понимании этого термина. Мы работали с родителями детей с синдромом Дауна — и они по-своему понимали инклюзию: что она только про их ребят. Мне важно было включать таких взрослых в наши показы и лаборатории, чтобы они увидели, что инклюзия сейчас про разное.

Есть, конечно, люди, у которых появляется отторжение, потому что для них «инклюзия» равна «инвалидности». Но, думаю, скоро мы будем чаще говорить о своем взгляде, потому что для нас привлекать людей в дело очень важно.

Какие планы и желания, поставленные на старте, не удалось реализовать?

Недавно мы проводили стратегическую сессию и я открыла план за первый год. Писала тогда заоблачные показатели — что наши мероприятия посетят около десяти тысяч зрителей. Конечно, мы не достигли таких результатов, потому что на это требуются время и ресурсы: все-таки есть городской и человеческий фактор.

Но по проектам мы сделали даже больше, чем собирались. В плане у нас не было фестиваля «Каракуз». Думаю, за полтора месяца подготовки к нему мы сильно выросли и сейчас уверены в том, что «Аулак» — уже бренд. Нас еще не все знают, но начало положено.

Маленькие лабораторные работы привели нас к полноценному спектаклю, где мы рассказали про город через сцену, звук, голоса горожан и горожанок. «Кара Сөт» вошел в лонг-лист «Золотой маски» в первый год работы «Аулака» — для нас это очень радостно. Но мы на этом не останавливаемся. В 2024-м у нас будет несколько постановок. И мы хотим дальше участвовать в фестивалях, продолжать лаборатории, сделать «народный» спектакль, чтобы его можно было вывозить на улицу.

Планируем работать со слабослышащими — пока определяемся с командами для полноценного спектакля. Такое желание появилось после «Каракуза», на котором мы проводили лабораторию для слабослышащих и глухих людей и изучали вместе с ними жестовый язык. Мне кажется, это направление важно развивать в Альметьевске: очень мало людей, говорящих на жестовом языке, ходят на улицу и в общественные места.

Еще одна большая цель — резиденция для театралов со всей России. Чтобы Альметьевск стал для них известной точкой, был на слуху. И, конечно, я надеюсь дальше проводить фестиваль в рамках «Каракуза». Мы выросли и можем дальше делать новые проекты.

Кто будет финансово поддерживать площадку?

Все так же фонд «Татнефть». Думаю, в 2024-м мы будем привлекать еще грантовые системы и другие фонды. Мы видим в этом потенциал, и, конечно, хочется делать больше мероприятий.

Фото: Vk