Burger
Существует ли интернет-зависимость и болезнь ли это? Отрывок из книги Шэрон Бегли «Не могу остановиться»
опубликовано — 22.12.2017
logo

Существует ли интернет-зависимость и болезнь ли это? Отрывок из книги Шэрон Бегли «Не могу остановиться»

Как пранк двадцатилетней давности заставил нас искать у себя психические патологии

Если я постоянно проверяю «Фейсбук», «ВКонтакте», почту и мессенджеры — значит, у меня не все в порядке с головой? Я хватаюсь за смартфон, когда выдается минута, — нормально ли это? Будет ли прогрессировать мое состояние до тех пор, пока я не смогу прожить без интернета ни секунды? «Инде» продолжает отвечать на важнейшие вопросы современности с помощью новых книг: в этом выпуске нашей регулярной рубрики для чтения на выходных мы публикуем отрывок из книги американской журналистки Шэрон Бегли «Не могу остановиться», рассказывающей о навязчивых состояниях и о том, как с ними бороться. Книга вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн».



Шэрон Бэгли (1956) в прошлом колумнист Wall Stret Journal, Newsweek и старший корреспондент отдела здоровья и науки агентства Reuters, сейчас постоянно пишет для крупного сайта о здоровье Stat, основанного The Boston Globe. У Бэгли больше 20 профессиональных наград за журналистские и научно-популярные материалы, она автор четырех книг о работе сознания, нейропластичности и особенностях поведения

В 1995 году доктор Айвен Голдберг, нью-йоркский психиатр, разместил онлайн-объявление об открытии группы поддержки для больных «интернет-зависимым расстройством» (ИЗР). Он писал, что это психическое заболевание «распространяется в геометрической прогрессии», а следовательно, требуется создание форума, где жертвы могли бы рассказывать о своей проблеме, а врачи — предлагать эффективное лечение. Голдберг определил интернет-зависимость как «дезадаптивную схему пользования интернетом, ведущую к клинически значимым нарушениям или дистрессу», и — в соответствии с форматом «Диагностического руководства» Американской психиатрической ассоциации — оговорил, что больными считаются лишь те, у кого в течение года наблюдаются минимум три из семи симптомов. Возможно, имеет место привыкание, вынуждающее проводить все больше времени онлайн, «чтобы достичь удовлетворения», или синдром отмены при отказе от интернета, включая нервозность, тревогу и навязчивые мысли о том, «что делается в сети».

Голдберг попал в самую точку. Его знакомые психиатры ставили самим себе диагноз «интернет-зависимость», сотни людей выкладывали описания своих страданий в онлайновой группе поддержки, организованной в формате информационной рассылки, признаваясь, что проводят онлайн двенадцать часов в день, пока их РЖ (реальная жизнь) рушится из-за «враждебного поглощения» виртуальной, и подумывают «провести дома вторую телефонную линию, чтобы изредка общаться с семьей».

«Понимание притягательности интернет-присутствия проливает свет на самые что ни на есть здоровые и совершенно нормальные схемы работы мозга»

И все бы ничего, если бы не одно «но». Голдберг разместил объявление в качестве розыгрыша, насмешки над привычкой психиатров искать патологию в любой избыточности. Его «диагноз» можно было получить, просто уделяя «много времени... занятиям, связанным с пользованием интернетом», покупая книги или ища что-то онлайн, проводя в сети больше времени, чем планировалось, и меньше общаясь в силу того, что предпочел редактирование статьи о цикле Кребса в «Википедии» пивному марафону в баре кампуса. Как вы, наверное, заметили, если подкорректировать диагностические критерии, предложенные Голдбергом для интернет-зависимого расстройства, под другие занятия, то миллионы людей окажутся компульсивными бегунами, компульсивными книгочеями, компульсивными слушателями выпусков новостей, компульсивными тусовщиками, компульсивными спортивными фанатами или компульсивными кинозрителями. «ИЗР — понятийное зло, — сказал Голдберг в интервью New Yorker в 1997 году. — Нелепо рассматривать любое поведение как медицинскую проблему, помещая его в номенклатуру психиатрических заболеваний».

Так и есть. Навязчивое пользование интернетом — от лазания в Facebook до обмена текстовыми сообщениями — как никакой другой пример доказывает, что компульсивность в отношении чего бы то ни было еще не означает душевной болезни. Поведение не становится патологическим только потому, что оно компульсивно. Наоборот, понимание притягательности интернет-присутствия проливает свет на самые что ни на есть здоровые и совершенно нормальные схемы работы мозга.

Несмотря на отсутствие доказательств, что чрезмерное пользование интернетом является психической патологией, идея тут же была подхвачена. Не прошло и двух лет с тех пор, как Голдберг выложил свое объявление, а университеты стали предлагать помощь студентам, считающим, что компульсивно пользуются интернетом (программа Мэрилендского университета называлась «Пойманные в Сети»), а уважаемая психиатрическая лечебница Маклина под Бостоном организовала службу помощи жертвам компьютерной аддикции. В Питтсбургском университете психолог Кимберли Янг в 1995 году основала центр борьбы с онлайн-зависимостью, которую призвала психиатров включить в DSM в качестве официального диагноза, чтобы побудить страховые компании покрывать лечение полисами. В 2009 году в Фолл-Сити, штат Вашингтон (возле штаб-квартиры Microsoft в Редмонде), открылась программа исцеления от интернет-зависимости reStart, впервые предложившая стационарное лечение «компульсивного пользования чатами и сервисами обмена сообщениями, а также других проявлений интернет-аддикции». В объявлении об открытии reStart утверждалось, что эта напасть поразила «от 6 до 10% интернет-пользователей повсеместно».

Примерно в то же время в Китае и Южной Корее интернет-аддикция была объявлена главной угрозой здоровью населения. В 2013 году Янг стала сооснователем стационара для интернет-зависимых больных при региональном медицинском центре в Брэдфорде (штат Пенсильвания), причем «интернет-аддикцией» называлось «любое компульсивное интернет-пользование, мешающее нормальной жизни и оказывающее сильное давление на членов семьи, друзей, возлюбленных и профессиональное окружение пациента». Далее разъяснялось, что речь идет о «компульсивном поведении, полностью подчинившем себе жизнь зависимого человека». Десятидневный курс лечения в «отделении с безопасной средой и самоотверженным персоналом», начинавшийся с 72-часовой так называемой «цифровой детоксикации», стоил $14 000. Что касается Голдберга, скончавшегося в 2013 году в возрасте 79 лет, в конце жизни он пришел к мысли, что малый процент населения страдает «расстройством патологического интернет-пользования». Эта осторожная формулировка скрывала невозможность определить, является ли такое поведение компульсией, зависимостью или нарушением контроля импульсов — либо ничем из вышеперечисленного.

«Пользование интернетом может быть компульсивным у многих людей, но это не значит, что оно патологично»

С тех пор как Голдберг подбросил идею «интенсивное интернет-пользование есть психическое расстройство», ее проверяли на прочность в исследованиях, результаты которых оказались для нее неблагоприятными. При поверхностном ознакомлении с научной литературой создается впечатление, что данное расстройство не только существует, но и почти так же распространено, как сами смартфоны. В действительности ученые все больше сходятся на противоположной точке зрения: многие люди компульсивно заходят в интернет, но их состоянию далеко до психического заболевания. Решающий удар был нанесен в 2013 году, когда — несмотря на сотни статей в психологических и психиатрических журналах, описывающих чрезмерную онлайновую активность как аддикцию или компульсию, — психиатры отказались вносить «расстройство интернет-пользования» в DSM-5 в качестве самостоятельного диагноза. Главной причиной послужило то, что люди проводят слишком много времени в интернете вследствие самых обычных ментальных процессов, и оснований объявлять такое поведение «заболеванием» не больше, чем считать душевной болезнью рационализацию после покупки («я это купил, значит, это хорошая вещь») — также свойственную почти всем когнитивную особенность. Еще одно соображение заключалось в том, что рассматриваемое поведение представляется «чрезмерным» стороннему наблюдателю, и по мере того, как все больше видов онлайновой активности становятся социально приемлемыми, само понятие «чрезмерности» меняется.

Пользование интернетом может быть компульсивным у многих людей, но это не значит, что оно патологично. Утверждать обратное — все равно что считать повсеместно распространенное поведение психическим отклонением, следствием неадекватной работы мозга.

Результаты, полученные сторонниками иной точки зрения, оказались неубедительными и не соответствовали даже минимальным критериям Американской психиатрической ассоциации, позволяющим утверждать, что возможность оценки данного поведения как психического расстройства заслуживает дальнейшего изучения. Многие исследования были настолько ущербными, что смутили бы даже студента, слушающего курс «Введение в психологию». Или, как сказал основатель информационного ресурса по психическому здоровью PsychCentral Джон Грохол: «Интернет-зависимость плохо подтверждена, поскольку большая часть посвященных ей исследований столь же плохи».

Насколько плохи? Оценки распространенности патологического интернет-пользования по результатам 39 исследований, проведенных с 1990-х годов, отличаются огромным разбросом, утверждает группа ученых из университета Нотр-Дам под руководством Марины Блэнтон в отчете, опубликованном в CyberPsychology & Behavior. Начать с того, что отсутствует общеупотребимое определение предполагаемого заболевания. В некоторых исследованиях использовался единственный критерий — время, проводимое в интернете. По милосердной формулировке Блэнтон с коллегами, этот подход имел «серьезные ограничения». Например, охватывал миллионы людей, не испытывающих особого желания находиться в интернете, но вынужденных делать это по работе и, следовательно, испытывающих зависимость от сети не в большей степени, чем, скажем, от печатания текстов. Другие исследования опирались на диагностические опросники из 32 вопросов с вариантами «верно» и «неверно», из 13 вопросов с ответами «да» или «нет» или что-нибудь еще, совершенно в ином духе, и ничто не доказывало, что человек, «соответствующий» (или не соответствующий) критериям одного опросника, был бы признан больным (или здоровым) в соответствии с другим. Отсутствие валидизации налицо. Практически ни одно исследование не подтверждало точности описания изучаемого поведения, а методы поиска участников во многих случаях приводили к серьезным ошибкам отбора. Ученые искали добровольцев, интересующихся интернетом, что оборачивалось раздутыми оценками распространенности интернет-аддикции. Это равнозначно попытке оценить распространенность алкоголизма, опрашивая завсегдатаев пивных.

«Пользователи, которые идут в сеть ради порнографии, тотализатора или шопинга, чувствуют настоятельную потребность смотреть порно, делать ставки или покупать. Их притягивает не интернет как таковой»

Главной проблемой, разумеется, является то, что критерии из большинства опросников по интернет-зависимости позволяют что угодно назвать патологической компульсией. Пребывание в сети «дольше, чем вы намеревались», пренебрежение домашними делами, «чтобы провести больше времени онлайн», завязывание отношений по интернету, проверка электронного почтового ящика «прежде других дел», жалобы домочадцев или сослуживцев по поводу того, сколько времени вы проводите в интернете... Что ж, поставьте сюда любое занятие, которое общество считает более достойным, и увидите, насколько это нелепо.

Кроме того, исследования компульсивного интернет-пользования не смогли отделить контент от формы. Пользователи, которые идут в сеть ради порнографии, тотализатора или шопинга, чувствуют настоятельную потребность смотреть порно, делать ставки или покупать. Их притягивает не интернет как таковой. Интернет лишь место, где все больше людей смотрят порно, играют на деньги и делают покупки. Аналогично, если ваши друзья общаются посредством текстовых сообщений, вам остается наловчиться набирать тексты большими пальцами либо выпасть из общения, и подобное использование цифровой технологии не свидетельствует о компульсивном поведении.

Я попросила Нэнси Петри, психолога из Коннектикутского университета, возглавлявшую группу экспертов Американской психологической ассоциации по изучению поведенческих аддикций, которые претендовали на включение в DSM-5, подытожить аргументы против того, чтобы считать проблемное пользование интернетом психическим расстройством. Она ответила 11-минутной речью. Это состояние невозможно однозначно оценить, «и если по разным диагностическим тестам распространенность нарушения колеблется в пределах от 1 до 50% населения, проблема очевидна». Во многих опросниках используются нелепые критерии, например, недосыпаете ли вы из-за выходов в интернет поздно вечером или есть ли у вас из-за этого «невыполненные домашние дела». «90% подростков и молодых людей ответят на эти вопросы утвердительно» — как и большинство людей, любящих читать, слушать музыку или проводить время с друзьями, — «но это не свидетельствует о психиатрическом заболевании», по мнению Петри. «Анкеты задают слишком низкий порог — достаточно подтвердить наличие лишь нескольких симптомов, причем без каких-либо доказательств их клинической значимости. Следует отличать психиатрические заболевания от обычного неумения распределять время, расставлять приоритеты или в целом соответствовать жизненным требованиям».

Важно развенчать миф о болезненном интернет-пользовании или интернет-зависимом расстройстве, поскольку необоснованные заявления о распространенности этого «заболевания» и даже о его существовании имеют пагубные последствия. Они превращают обычное поведение в патологическое, таким образом обесценивая само понятие патологии. Крохотный процент людей действительно имеют компульсивную потребность жить виртуальной жизнью в ущерб реальной. Объединять их в одну категорию с подростком, рассылающим 300 сообщений в день, — в старые добрые 90-е годы прошлого века многие люди вели в день не меньше личных, лицом к лицу, разговоров — означает низводить их серьезную проблему до пустяка.

Кроме того, как и в отношении видеоигр, есть все основания полагать, что в чрезмерном пользовании интернетом повинна не зависимость от интернета как такового, что это проявление или симптом другой проблемы, например социальной тревожности или депрессии. «Если вы проводите много времени в Facebook, является ли это психиатрическим отклонением само по себе или имеет место нечто иное, скажем, желание всегда оставаться на связи с друзьями, скука, одиночество, стеснительность или просто потребность бездумно отвлечься?» — спрашивает Петри. Объявлять интернет-пользование первичной патологией — все равно что называть патологией использование нескольких сот бумажных платочков ежедневно: при этом симптомы выдаются за болезнь и подлинные причины соответствующего поведения остаются в тени. Диагноз «интернет-компульсия» сродни «Kleenex-зависимости». Осталось лишь назначить плаксе лечение стоимостью в $14 000, вместо того чтобы разбираться с настоящей причиной слез — депрессией. «Специалисты слишком расходятся во взглядах, чтобы можно было признать интернет-зависимость реальным психическим заболеванием», — подытоживает Петри.

Тем не менее интенсивное пользование интернетом, как и другие компульсии, никоим образом не являющиеся патологией, проливает свет на то, как работает мозг — нормальный мозг. Что это занятие может быть компульсивным, доказывают хотя бы миллионы долларов, затраченные интернет-компаниями на достижение этой цели, — и можете быть уверены, их целевой аудиторией является вовсе не крохотная доля пользователей с психическими отклонениями. Нет, они точно знают, что действенные приманки, во многом аналогичные тем, которые встраивают в свои творения геймдизайнеры, способны любого человека превратить в компульсивного посетителя сайта. Как сообщалось в Technology Review в 2015 году, в команде, делающей сайт о путешествиях Expedia, имеется «главный продакт-менеджер по компульсии», нанимающий консультантов «для создания компульсивных переживаний». Структура на основе прерывистого и вариативного вознаграждения, лежащая в основе видеоигр, — это лишь начало.

Смартфоны и страх что-то упустить

Что делает пребывание в онлайновом мире настолько притягательным для людей в здравом уме и твердой памяти? Чтобы ответить на этот вопрос, исследователи обращаются к киберпсихологии видеоигр, поскольку в видеоигры встроены те же психологические ловушки — приемы, вынуждающие людей играть, — что и в сетевой контент.

Начнем с того, что затраты времени и усилий на единичную онлайновую «транзакцию» — клик, просмотр, проверку Instagram или новостной ленты Facebook — ничтожны почти до неуловимости. Зачастую они настолько малы («Я просто жду бариста, чтобы сделать заказ»), как если бы были отрицательными. То есть не написать / проверить / прочитать сообщение на своем смартфоне — большее бремя, чем это сделать. «Масштаб времени при пользовании онлайновой технологией является главной причиной ее притягательности, — сказал Том Стаффорд из Шеффилда. — Она всегда к вашим услугам, и время дробится на крохотные порции. Что еще интересного можно сделать за пять секунд? Так почему бы не заглянуть в смартфон? Во многом „интернет-пользование компульсивно“ именно поэтому».

«Мы испытываем беспокойство, если не используем каждый, самый ничтожный промежуток времени»

Это наводит на мысль, что стремление выходить в интернет, особенно через смартфоны, проистекает из чувств и мыслей, более характерных для людей с обсессивно-компульсивным расстройством — в особенности с навязчивой потребностью контроля, — чем для зависимых больных. «Стимулом, стоящим за пользованием мобильным телефоном, является не удовольствие», как при аддикции, «скорее это реакция на нарастающий стресс и тревогу». Таково мнение Моэза Лимайема из университета Арканзаса, автора исследования, результаты которого были представлены на Конференции Северной и Южной Америки по информационным системам 2012 года. Мы испытываем беспокойство, если не используем каждый, самый ничтожный промежуток времени.

Насколько трудно — даже тягостно и тревожно — остаться наедине со своими мыслями, ярко продемонстрировало исследование 2014 года. Группа ученых под руководством специалиста по социальной психологии Тимоти Уилсона из Виргинского университета предложила добровольцам (студентам) выбор из двух вариантов: ничего не делать 15 минут либо ударить самих себя небольшим разрядом электрического тока (от чего до начала эксперимента три четверти участников предпочли бы даже откупиться). В результате две трети мужчин и четверть женщин выбрали электрошок, настолько их подмывало «делать хоть что-то». Не стоит критиковать поколение нулевых: взрослые люди, набранные исследователями в церкви и на фермерском рынке, повели себя так же, испытывая внутренний зуд и беспокойство, оставшись наедине с самим собой. Первым — как и многое другое — это выразил Мильтон в «Потерянном Рае», сказав о разуме, что он «в себе обрел свое пространство и создать в себе из Рая — Ад и Рай из Ада он может»*. В наши дни, очевидно, разум предпочитает общество самого себя в последнюю очередь: «Нетренированный ум не любит оставаться наедине с самим собой», — подытожили Уилсон с коллегами.

Это особенно вероятно, если ум, тренированный или нет, сталкивается с приманкой в виде премиальной структуры, характерной для многих видов социальных СМИ, служб обмена сообщениями и электронной корреспонденцией, — системой прерывистого / вариативного вознаграждения, с которой мы познакомились на примере видеоигр. Большая часть контента, наполняющего ваш Twitter или Facebook, является инфомусором («Барбара сменила заставку!»). Вознаграждение — нулевое. Но время от времени вы находите редкую драгоценность: подруга предлагает два бесплатных билета на концерт Брюса Спрингстина, которыми не может воспользоваться, или приятель пишет, что завтра будет в ваших краях, и зовет посидеть в баре. Перескакивая с сайта на сайт, вы задерживаете свое внимание на том, который рассказывает секрет ремонта скрипучих деревянных полов или о вновь взорвавшей интернет Кардашьян, и это создает у вас иллюзию, что время было потрачено не впустую. Структура когнитивного вознаграждения в интернете такова, что побуждает многих людей перескакивать с одного сайта на другой («Вдруг именно здесь я узнаю нечто такое, что изменит всю мою жизнь?»), пользоваться социальными СМИ, проверять, какие видео выходят в лидеры просмотров на YouTube, лишь бы только не пропустить ни бита судьбоносной, сколько-нибудь важной или просто занятной информации. Наш мозг требует большего, и пальцы послушно кликают ссылку за ссылкой. Страх упустить жемчужные зерна в куче информационного сора порождает компульсивное интернет-пользование.

«По сообщениям психологов, у людей, разлученных со своими смартфонами, ускорялся пульс и наблюдались другие признаки тревоги»

«Если подкидывать вам нечто „вкусное“ иногда, вы будете всегда проверять, не появилась ли очередная порция, поскольку не знаете, когда это случится, — сказал Том Стаффорд. — Как бы часто вы это ни делали, пусть даже секунду назад, электронное письмо вашей мечты уже могло прийти. [Или подруга запостила на Foursquare всего через секунду после вашего последнего посещения, что сидит в баре, мимо которого вы только что прошли.] Вас тревожит риск что-нибудь пропустить». Подобные действия, не требующие усилий и порой приносящие ценное вознаграждение, являются для мозга лакомой приманкой — эти ощущения почти гарантированно привлекают человека и подсаживают его на прерывистое / вариативное вознаграждение.

Если нам что-то мешает выполнить компульсивное действие — например, проверить текстовые сообщения в смартфоне, — наваливается тревога, которую сдерживало компульсивное поведение. По сообщениям психологов, у людей, разлученных со своими смартфонами, ускорялся пульс и наблюдались другие признаки тревоги. В одном исследовании 2016 года добровольцы, отвечавшие на вопросы стандартной анкеты о пользовании смартфонами и сопутствующих эмоциях, сообщили ученым, что берутся за гаджеты, чтобы «избежать неприятных моментов или переживаний» и «избавиться от чувств, связанных с ситуациями, вызывающими тревогу». Психолог Иллинойсского университета в Урбане-Шампейне Алехандро Льерас назвал это явление — амортизацию переполняющей пользователя тревоги — эффектом подушки безопасности. Это наблюдение подтверждается все большим числом исследований, согласно которым люди обмениваются текстовыми сообщениями, чтобы избавиться от тревоги. При анкетировании около 70% респондентов отвечают, что смартфоны и текстовые сервисы помогают им справиться с беспокойством и другими отрицательными эмоциями. Это уже стереотипная реакция на затруднительную (то есть вызывающую тревогу) ситуацию: люди «хватаются за мобильные телефоны, чтобы от нее отрешиться», по словам исследователей из Иллинойса, и аналогичным образом поступают «в периоды сильного стресса».

Льерас и его коллеги решили не ограничиваться наблюдениями и поставить полноценный эксперимент, результаты которого были опубликованы в журнале Computers in Human Behavior. Добровольцам предложили написать небольшой текст, который якобы будут проверять два эксперта. Чтобы сделать ситуацию еще более стрессовой, ученые сказали, что эксперты также будут обсуждать результат с каждым автором перед видеокамерой. В ожидании этого одна половина участников имела доступ к своим смартфонам, а другая нет. Из 24 добровольцев, имевших возможность писать сообщения и смотреть все, чего запросит одолеваемая волнениями душа, сильную тревогу испытывали 11 человек, тогда как среди 25 лишенцев таковых оказалось 18. Причем 82% участников первой группы без конца обращались к смартфонам на протяжении 10-минутного ожидания. Поддавшись компульсивной потребности пользоваться телефоном, они смогли в значительной степени избавиться от тревоги. По словам исследователей, «люди испытывают меньший стресс в провоцирующих тревогу ситуациях, если имеют доступ» к своим мобильным телефонам.

Смартфоны «выполняют функцию успокаивающих объектов, служат противоядием в агрессивной среде неуклонно расширяющегося социального круга», отметил британский социальный теоретик Джеймс Харкин еще в 2003 году. Они позволяют постоянно чувствовать себя на связи с миром, тем самым ослабляя тревогу, переполняющую нас в состоянии одиночества и потерянности. Стимулируемое тревожностью пользование мобильными устройствами настолько распространилось, что породило неологизм «номофобия» (от no mobile phone, англ.) — страх отсутствия мобильного телефона. Эту патологическую тревогу, перерастающую в страх, вызывает невозможность спрятаться под любимым «успокоительным одеяльцем», будь то Galaxy, iPhone или другой смартфон. Неудивительно, что в 2013 году 40% владельцев смартфонов брались за них прежде, чем встать с постели (по результатам исследования Ericsson ConsumerLab, подразделения шведского технологического гиганта), и что в 2015 году американцы проверяли смартфоны 46 раз в день (в 2014-м им хватало 33 раз), а в группе лиц студенческого возраста — 74 раза, по данным консалтинговой фирмы Deloitte.

День Кевина Холиша неизменно начинался с мобильного телефона — обычно с 20-минутной прокрутки «пропущенных» твитов и писем. Он засыпал, положив смартфон у изголовья, нырял в него, с кем бы ни общался, постоянно проверял переписку, а мысль о том, чтобы его отключить, была для Кевина столь же дика, как для сердечника — идея отключить генератор сердечного ритма. «Я боялся не заметить очень важное письмо, — объяснил Холиш, техдизайнер и разработчик из Питтсбурга. — Гендиректоры некоторых фирм любили поговорить, и я хотел быть всегда наготове. Я словно воображал заветный билет, который вот-вот появится в папке входящих». В 2013 году он сделал приложение Moment, позволяющее отследить, сколько времени пользователи каждый день уделяют смартфонам. Узнав собственный результат — обращение в среднем каждые двадцать три минуты, — он не избавился от тревоги, возникающей, если этого не делать, но справился с искушением заглядывать в смартфон. Холиш начал на ночь оставлять смартфон за дверью спальни и удалил из него свой почтовый ящик. Эти меры помогли ему постепенно осознать, что не нужно мгновенно отвечать на каждое письмо — многие элементарно подождут до утра, а то и до следующего дня.

Один из персонажей поставленной в 2014 году в Нью-Йорке пьесы Лоры Исон «Секс с незнакомцами», узнав, что в отеле отсутствует мобильная связь, восклицает: «Все решат, что меня нет в живых!» Никому не нравится чувство, будто ты умер. Эксперимент, поставленный в 2010 году Международным исследовательским центром СМИ и актуальных общественных проблем Мэрилендского университета, позволил оценить всю меру экзистенциального ужаса, охватывающего людей, отрезанных от онлайнового мира. Ученые попросили 200 студентов университетского кампуса «Колледж-парк» не пользоваться телефонами и компьютерами (а также другими средствами связи) 24 часа, после чего им предложено было описать свой опыт. Воспоминания студентов об ощущении изоляции, о страхе пропустить что-то важное или отстать от жизни были полны слов и образов, заставляющих вспомнить о компульсии: неимоверное желание, ужасная тревога, жуткое беспокойство, отчаяние, паника, безумие.

Несколько цитат заслуживают внимания:

«Переписка и обмен мгновенными сообщениями с друзьями дарит мне постоянное чувство покоя... Невозможность общаться через устройства была почти непереносимой»

«Я чувствовал себя оторванным от всех людей и думал, что они звонят мне, но оказалось, половину времени никто не звонил»

«Я вернулась с занятий около пяти, отчаянно нуждаясь хоть в чем-нибудь цифровом. Было невыносимо оставаться в комнате... одной... не имея, чем занять ум, и я сдалась»


Это свидетельствует о внутреннем беспокойстве, занозой засевшем в умах людей XXI века, о нашей неспособности оставаться наедине с собственными мыслями с тех пор, как мы сами и наши телекоммуникационные игрушки объединились в пространстве ладони. Как-нибудь летним вечером понаблюдайте за одинокими посетителями уличных кафе. В былые времена они бы развлекали себя, разглядывая прохожих, возможно, читали бы. Теперь прокручивают списки входящих, постоянно проверяют, нет ли новых сообщений, и лихорадочно перескакивают с сайта на сайт, чтобы наверняка не отстать от жизни.

Многие люди не допускают и мысли о том, чтобы расстаться со смартфоном, не только из нежелания лишиться упомянутых переменных и прерывистых вознаграждений. Дело в том, что эти устройства стали для нас основным средством связи с другими людьми и с миром в целом, и невозможность следить за обновлениями вызывает тревогу еще и в силу ощущения изоляции, страха пропустить нечто важное — как будто все остальное человечество (по крайней мере, друзья и коллеги) на связи, в теме, в гуще событий, а мы нет. Как онлайновому миру удалось проникнуть в кору нашего головного мозга и научиться вызывать у нас взвинченность, тревогу, нервозность, когда мы в офлайне? Прежде всего, запустив свои щупальца практически в каждый аспект жизни — от шопинга до личных отношений, от общения с друзьями до самоощущения «я в курсе событий». «Некоторым людям кажется, что если они не сидят на определенном ресурсе или сайте, то что-то пропускают — что-то, связанное с друзьями, собственным здоровьем и чем угодно еще, — сказал мне психиатр Дэвид Райсс, имеющий практику в Сан-Диего. — Всему виной боязнь чего-то не узнать, если не возвращаться на сайт каждые пять минут». Иначе говоря, интернет эксплуатирует FoMO (Fear of Missing Out) — страх что-то упустить.

Это понятие, которое было введено в обращение в середине нулевых и впервые внесено в словарь (UrbanDictionary.com) в 2006 году, определяется как «устойчивое убеждение, что другие люди получают вознаграждающий опыт, которого вы лишены». Такую формулировку предложили в статье для журнала Computers in Human Behavior за 2013 год психологи английского Эссекского университета во главе с Эндрю Пржибильски и Валери Гладуэлл. Для FoMO «характерно желание постоянно быть в курсе того, что делают другие». Около трех четвертей молодых взрослых, опрошенных в ходе исследований в 2011–2012 годах, подтвердили, что по крайней мере временами испытывают «неприятное, порой всепоглощающее чувство, что остались за бортом, и что ровесники узнаю́т или овладевают чем-то большим или более значимым». У некоторых людей стремление не отстать от жизни становится компульсивным в том смысле, в котором я использую это понятие на протяжении всей книги. А именно, мысль о том, что они упускают возможность увидеться с приятелями (или просто получить информацию, что те встречались), узнать то, что знают «все», или познакомиться с новым статусом друга в Facebook, провоцирует нервозность и острую, мучительную тревогу. Не быть на связи — все равно что оказаться вне игры.

Именно так обстояло дело с Синтией Томпсон. Писательница, жившая в Лондоне, в 2010 году она впервые стала мамой, перешла на удаленный режим работы и попала под неодолимую власть онлайнового мира. «Для меня это была возможность узнать, что происходит», — сказала она. Чувствуя себя оторванной от профессиональной среды, она выходила в сеть практически круглые сутки, проверяла телефон, чтобы узнать, что она пропустила, и испытывала беспокойство, когда он разряжался. «Мы настолько привыкли к культуре мгновенного отклика, что через час или два — уже слишком поздно. Я действительно немного нервничаю, если не могу немедленно заглянуть в телефон», — пояснила Синтия. Ее постоянные проверки обновлений проистекают из неотступной потребности снова и снова убеждаться, что она не пропустила срочное сообщение из школы, где учится сын, или деловое письмо.

Группа ученых Эссекского университета предложила группе из 1031 добровольца в возрасте от 18 до 62 лет из США, Великобритании, Индии, Австралии и Канады (все они были найдены через интернет, что могло привести к искажению результатов!) ответить, насколько точно 32 утверждения описывают их повседневную жизнь. Оценка давалась по пятибалльной шкале — от «совершенно не соответствует действительности» до «полностью соответствует». На основании полученных данных исследователи выделили десять утверждений, лучше всего отражающих индивидуальные особенности людей с FoMO.

  • Иногда я опасаюсь, что другие люди получают более вознаграждающий опыт, чем я.
  • Я боюсь, что друзья имеют более вознаграждающий опыт, чем я.
  • Я чувствую беспокойство, узнав, что мои друзья веселятся без меня.
  • Я чувствую тревогу, если не знаю, чем мои друзья собираются заняться.
  • Для меня важно ловить шутки, понятные только в кругу моих друзей.
  • Иногда мне кажется, что я трачу слишком много времени на то, чтобы не отстать от событий.
  • Я чувствую раздражение, если упускаю возможность встретиться с друзьями.
  • Если я хорошо провожу время, для меня важно поделиться подробностями онлайн (иными словами, обновить статус).
  • Если я не попадаю на назначенную вечеринку, то испытываю раздражение.
  • Уезжая на каникулы, я продолжаю отслеживать, чем занимаются мои друзья

Шкала оценки страха что-то упустить, как назвали ее ученые, была первым инструментом измерения изучаемого понятия. FoMO оказался более выраженным у юношей, чем у девушек, а также у молодых людей в сравнении с людьми старшего возраста. Затем исследователи сопоставили баллы по показателю FoMO со стандартной оценкой удовлетворенности трех базовых психологических потребностей каждого человека — во взаимосвязи с другими людьми (чувстве близости или контакта), в автономии (ощущении, что являешься хозяином собственной жизни) и в компетентности (уверенности в том, что способен оказать влияние на мир и проявить себя в нем). Оказалось, что у людей, особенно страдающих от неудовлетворенности этих базовых потребностей, наиболее часто имелся и страх что-то упустить. Кроме того, люди с высокими баллами по шкале FoMO чаще чувствовали себя несчастными и неудовлетворенными жизнью в целом. Наконец, главное: именно они наиболее массово пользовались социальными медиа, такими, как Facebook, Twitter, Instagram, и другими ресурсами, позволяющими нам не только заявить о собственном существовании, но и держать руку на пульсе и оставаться «в теме», хотя бы временно ослабляя страх от мысли, что где-то происходит нечто такое, в чем мы не участвуем. «Страх что-то упустить, — сделали вывод ученые, — играет ключевую и однозначную роль в вовлеченности в пользование социальными медиа» независимо от таких характеристик, как возраст и пол, и даже психологических факторов, например настроения. «Люди с низким уровнем удовлетворения базовых потребностей в компетентности, автономии и взаимосвязи с другими людьми относительно чаще испытывают выраженный страх что-то упустить — как и люди с пониженным фоновым настроением или общей неудовлетворенностью жизнью».

«Если существование человека определяется его онлайновым присутствием, то не быть онлайн означает не существовать»

Но что если мы действительно что-то упускаем? Если мы не на связи? «Меня озарило, что мы все время подключены отчасти потому, — заметил постоянный автор The New York Times, пишущий о СМИ, Дэвид Карр в 2014 году, незадолго до безвременной кончины, — что хотим, чтобы каждый человек — на другом конце телефонной линии, в Facebook и Twitter, в интернете, в электронной почте — знал, что мы являемся частью настоящего момента. О чем мы беспокоимся? Мы беспокоимся, что можем исчезнуть». Если существование человека определяется его онлайновым присутствием, то не быть онлайн означает не существовать. История человечества не знает более сильного стимула к действию, чем экзистенциальный бунт против умирания, опровержение бренности всего сущего продолжением себя в детях, которых мы рождаем на свет, в творениях, которые создаем, в отметине, пусть легчайшей, которую пытаемся оставить на ткани бытия. Реалити-TV не возникло бы в отсутствие этой глубокой и мощной человеческой потребности заявить: «Смотрите, я существую!» Когда мы не в сети, не на связи, не участвуем в событиях, мы не существуем, и это порождает самую мучительную тревогу — экзистенциальную.

Не интернет-пользование как таковое и не пользование именно социальными СМИ являются компульсивными. Компульсивно стремление избежать чувства одиночества, скуки или оторванности от жизни. То, что исследователи (к слову, большинство из них на несколько десятков лет старше интернет-пользователей, которых они изучают) называют отклонением от нормы, в действительности представляет собой новый способ существования, развлечения, социализации, коммуникации и работы, «который ученые в настоящее время способны интерпретировать лишь в патологическом ключе» — по заявлению Дэниэла Кардефелта-Уинтера из Лондонской школы экономики и политических наук. В той же статье в Computers in Human Behavior за 2014 год он писал: «Было бы натяжкой считать это психическим расстройством».

Таким образом, компульсивное интернет-пользование легче всего понять как следствие почти универсальных психологических особенностей. Необходимость чувствовать себя соединенным с другими людьми, возникшая задолго до того, как в уме Марка Цукерберга мелькнул замысел Facebook, страх что-то упустить, реакция на вариативные / прерывистые вознаграждения, базовая потребность добиться признания собственного существования у друзей и незнакомцев — все это может толкнуть нас компульсивно выходить в сеть. Как и в случае компьютерных игр, компульсивное использование интернета является, в самом крайнем случае, стратегией выживания. Временами каждому из нас требуется помощь, чтобы справиться с жизнью. По аналогии с любым другим компульсивным поведением, питаемая тревогой потребность постоянно проверять посредством смартфона или иного устройства, что делается в виртуальном мире, — это проявление нормальной, полезной, адаптивной, практически всеобщей работы мозга. Именно с этой точки зрения следует воспринимать цифровую компульсию — не как патологию, но как результат способности онлайнового мира откликаться на глубинные движения человеческой психики. Это и делает многих из нас заложниками цифровых устройств.

«Не могу остановиться: Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться», Шэрон Бегли, «Альпина нон-фикшн», 2018