Карьерный разворот. Как преподавательница турецкого стала ювелиром, а конфликтолог — фитнес-тренером и хореографом

Социологи и HR-специалисты, предрекавшие расцвет эры разработчиков, кажется, передумали — в скором времени миру обещают ренессанс гуманитариев. «Инде» верит, что в ситуации, когда все меняется с такой скоростью, самая выгодная стратегия — не встраиваться в конъюнктуру, а заниматься тем, что вам по-настоящему нравится. Для тех, кто давно хотел сменить сферу деятельности, но сомневался, мы запускаем новую рубрику «Карьерный разворот» — о казанцах, кардинально пересмотревших профессиональные предпочтения. В первом выпуске — истории специалистки по истории Турции, которая бросила преподавание в вузе ради учебы в техникуме, и журналистки с философским образованием, которая стала детским хореографом и фитнес-тренером.

Медицина VS востоковедение

Мои родители — врачи, и они всегда были для меня примером профессионализма и героизма. Об этом я писала буквально в каждом школьном сочинении. В детстве я искренне думала, что не смогу быть никем кроме врача, пожарного или, на худой конец, спасателя — иначе о чем же будут писать мои дети? Но мама грамотно отговорила меня от медицинской карьеры, использовав запретный прием «ради меня». В итоге к одиннадцатому классу я совершенно не понимала, куда поступать, — интересов было много, а тяги к чему-то одному не наметилось. Востоковедение в КФУ я выбрала потому, что один знакомый сказал, что там «очень интересно» и «люди классные». О том, что я буду делать после вуза и как буду зарабатывать, я тогда не думала. Да и кого это волнует в 17 лет?

Я усердно готовилась к ЕГЭ и очень переживала, что не поступлю, — ходили слухи, что без блата на мой факультет не попасть. В итоге я отлично сдала экзамены (сейчас жалею, что со своими баллами не уехала поступать в Москву) и прошла на специальность ИСАА (история стран Азии и Африки), где изучала историю, культуру и искусство Турции. В отличие от многих однокурсников, которые быстро поняли, что на нашей специальности не заработаешь, я до последнего думала, что что-то получится. Да и времени спокойно разобраться во всем не было: параллельно с основным я получала второе образование (переводчика с английского) и постоянно готовилась либо к одним занятиям, либо к другим, а на пятом курсе вышла замуж. Наукой я занималась в рамках курсовых и диплома: выбирала интересные для себя темы (например «Европейские представления об османском гареме» или «Трансформация роли женщины в Турции в XX веке»), а потом на защите преподаватели клеймили мои работы — мол, «Лола, это не наука, а публицистика». Хотя диплом оценили. В итоге специалитет я окончила с красным.

Три года в преподавании

Для меня учитель — это чуть ли не святой человек, который обязан быть образцом для подражания, и себя я таким, конечно, не считала. Все получилось случайно. Когда я писала диплом, мне позвонила заведующая кафедрой тюркологии и предложила работать лаборантом. Я подумала, что было бы неплохо приносить в семейный бюджет деньги, пусть и небольшие, да и работа была непыльная: сидишь за компом, готовишь документы, правишь заявления за кандидатами наук, которые не умеют правильно расставлять падежи... А потом мне внезапно сказали: есть возможность на месяц поехать в Анкару — повышать преподавательскую квалификацию (которой у меня не было) по турецкому языку, потому что другой преподаватель отказался. Приедешь — будешь вести занятия. Никого не смущало, что я историк, а не филолог и что никогда раньше не преподавала. Я зачем-то согласилась, пропустив из-за этого экзамены в аспирантуру.

В Турции я оказалась в компании преподавателей с огромным стажем. При этом говорить по-турецки я толком не могла, хотя язык учила все пять лет (когда я сама начала вести занятия, поняла, что преподавали нам, за редким исключением, так себе). В конце программы нужно было провести открытый урок в группе афганцев, и это было ужасно: я делала это в первый раз в жизни, на неродном языке, перед комиссией, да еще и тема была из последних разделов учебника. После занятия преподавательница КФУ, с которой мы проходили курс, честно сказала: «Это был провал». А одна из членов комиссии утешила: «Зато вы оделись красиво». В тот момент мне не то что преподавать — утопиться хотелось.

В ночь на 1 сентября вернулась в Казань. Предполагалось, что я чуть ли не с самолета поеду вести занятия, а мне все еще казалось, что это не всерьез. По дороге в университет я готовила пламенную речь для начальства, что-то типа «спасибо вам за оказанное доверие, я приложила все усилия, но, к сожалению, поняла, что преподавание — это не мое». В итоге первое, что я услышала, открыв дверь кафедры, было: «Лола! Пара идет уже полчаса, быстро в 403-ю аудиторию!» Так и прошло три года.

Сначала было очень сложно: я заново учила турецкий и параллельно училась преподавать. На мой опыт никто не смотрел: в первый же год меня поставили вести занятие у бородатых туркменов-пятикурсников, которые старше меня и выше на три головы. Я работала 24 часа в сутки: после пар приходила домой и до утра готовила материалы. Турецкий — не английский, по которому написаны сотни пособий под любые задачи, университетских учебников не хватало на все группы, а мне нужны были не просто материалы, а такие, по которым можно провести качественное и интересное занятие. Я буквально убивалась на работе, на дом не оставалось ни времени, ни сил: мама иногда приходила и втайне от меня мыла полы, а муж — человек хорошо оплачиваемой творческой профессии — все время удивлялся, зачем мне это надо.

Удивительно, но профессия, о которой я никогда раньше не мечтала, оказалась дико интересной и очень «моей». Куча новых людей, каждый день вызовы и много творчества — невозможно одну и ту же тему одинаково объяснять разным группам. Это чистый кайф: приходишь на пару к экономистам-третьекурсникам, которым ни с того ни с сего поставили турецкий; все бушуют и хотят французский или хотя бы немецкий; но ты им говоришь: ребята, каждый год из вузов выпускаются тысячи экономистов, и вам хорошо бы иметь хоть какое-то преимущество перед конкурентами, и, кстати, недавно в Казани открылся турецкий банк. А потом показываешь видео про Стамбул в 4К, рассказываешь пару баек из турецких поездок, и вот уже группа считает, что с турецким ей несказанно повезло. Из аудитории после таких занятий выходишь как герой боевика в последних кадрах: за спиной все взрывается, а ты — красавчик. А еще многим студентам за пять пар турецкого в неделю становишься ближе, чем их родители из других городов. Ко мне относились как к человеку, на которого стоит равняться, и для меня это было очень ответственно. Когда я ушла, мне писали кучу писем в духе «Лола-ханым, я постоянно рассказываю о вас маме».

Причины ухода

За три года работы в университете меня никто ни разу не проверил. Единственный раз на паре 15 минут сидела коллега с кафедры, и то это была формальность. С одной стороны, мне так было спокойнее (иначе случилась бы вторая Анкара), с другой, я могла там хоть сеансы экзорцизма проводить, и никто бы не заметил. Кроме того, университет ежегодно стремился набрать максимум студентов, и руководству было безразлично, как русскоязычный преподаватель общается со студентами, которые владеют только бенинским и французским.

Я была очень ответственным и принципиальным лектором: бездельникам у меня сложно было получить даже зачет. Случались конфликты, предложения взяток, за мной ходили какие-то ухажеры студенток, меня заваливали сообщениями чьи-то родители с Сахалина, взрослые парни ревели у меня на плече из-за допсессии, а начальство проставляло им за меня оценки втихаря — в общем, ужас.

Но главная причина моего ухода из университета — взаимодействие с начальством. В первый год у меня был прекрасный руководитель, но потом она ушла писать докторскую, и исполнять ее обязанности стала женщина с нездоровой жаждой власти. Она чувствовала, что настоящего уважения к ней у коллег нет, и отыгрывалась на младших сотрудниках. Мне приходилось сидеть за нее на совещаниях, подменять ее на парах. Дело было, разумеется, не в том, что мне хотелось выслужиться: жалко было студентов, у которых из раза в раз пропадали занятия (и желание учиться). Еще меня как младшую гоняли из корпуса в корпус: одна пара могла быть в здании на Пушкина, а следующая — где-нибудь рядом с геофаком или на Толстого, и так весь день. Чтобы заработать, после этих пар я еще вела вечерние курсы — по договору к зарплате в 18−20 тысяч должно было добавиться еще около 30 раз в три месяца, но в итоге мне заплатили половину обещанной суммы, объяснив это тем, что языковому центру нужны были «деньги для развития». У меня было чувство, что я не сотрудник университета, а гастарбайтер, которого постоянно разводят и унижают.

Последней каплей стала просьба выйти на работу во время отпуска. Когда я отказалась, начальница на меня накричала и бросила трубку. Тогда я написала sms обо всем накипевшем (в основном, о том, как постоянно делала ее работу) и получила ответ: «Лола, я в твоем возрасте уже все отработала». А потом она прямо сказала, что не даст мне спокойно преподавать на следующий год. В итоге я написала заявление на следующий же день — боялась, что за время отпуска злость уйдет и я не смогу отказаться от этой уже любимой работы. Начальница, узнав об этом, спросила: «Ну и что ты этим доказала?» Сейчас я понимаю, что надо было довести до вышестоящего руководства причины такого решения: студенты, у которых она ведет — а точнее, не ведет — пары, продолжают страдать до сих пор.

«Зачем профессору слесарка»

На третьем году преподавания я пошла в Казанский техникум народных и художественных промыслов. Я класса с восьмого хотела стать ювелиром и еще в школе занималась бижутерией. Наверное, я воспринимала техникум как план «Б»: будет куда уйти, если работать в университете станет совсем невмоготу. Обучение длится два года — сейчас я доучиваюсь, и это мое основное занятие. В качестве подработки занимаюсь репетиторством и переводами.

Чтобы поступить в техникум, нужны аттестат или диплом и справки от медкомиссии. Еще я готовилась к вступительному испытанию по рисунку, но его не было, и я прошла на бюджет только по документам. В техникум поступают не только после школы — со мной учатся и отслужившие в армии парни, и просто взрослые люди. Но мой мастер все время шутит про то, что я бывший преподаватель. Его любимая фраза: «Лола, зачем профессору слесарка?» Раньше я думала, что молодые люди, которые идут в техникум, более мотивированные, чем в вузах: они ведь осваивают какое-то ремесло, а не слушают бесполезный для 90 процентов студентов курс по компьютерной лингвистике. Но на самом деле в техникуме тоже сплошная инфантильность: многие просто убивают время.

Моя специальность называется «Ювелирное дело». Нас обучают азам: из техникума выходят не креативные дизайнеры, а крепкие мастера, которые могут обручальное колечко на заказ сваять или цепочку починить. Практиковаться начинаем с мельхиора (его не сожжешь, пока учишься пайке), потом латунь, потом — более сложное, но и более пластичное серебро. Разрешение у техникума есть только на работу с серебром — если принести золото, руки поотрубают. Работе на золоте, кажется, нигде не учат, но принципы с любым металлом одни и те же. Грамм серебра стоит копейки, и если у тебя разлетелись опилки или ты долго плавил металл, ты почти ничего не потеряешь, а для золота это — затраты в тысячах.

Техникум предоставляет металл и забирает готовые изделия себе — потом, если их не увезут на какой-нибудь сабантуй в Париже или не отдадут в музей, можно выкупить все обратно. Если хочешь делать что-то для себя, можно полулегально скинуться с однокурсниками на лом. Ломбардное серебро в Казани стоит в районе 35 рублей / грамм (925-я проба). Ты получаешь большой пакет, в котором, помимо сломанных украшений и рваных цепочек, есть кресты, колечки «спаси и сохрани» и наградные медали. Я не верующий человек, поэтому к крестикам отнеслась спокойно, но медали меня шокировали — это ведь чья-то гордость. Плавить их не стала и оставила у себя — так и лежат.

Планы на будущее

Обучение в техникуме я воспринимаю по большей части как санаторное времяпрепровождение: так сказать, реабилитируюсь после университета. Пилю, паяю, смотрю в фоновом режиме лекции и турецкие сериалы, почти медитирую. Конечно, зарабатывать на этом по первости кажется заманчивой идеей, и мне бы хотелось свое дело. Я, например, ни разу не объявляла, что принимаю заказы, но знакомые видят мой «Инстаграм» и пишут с просьбой что-то сделать, так что первые заработки у меня уже есть. Сейчас потихоньку собираю нужное оборудование: муж со свекром сколотили мне верстак, на вырученные от заказов деньги покупаю инструменты. Но тут куча неочевидных подводных камней.

Я все время выуживаю из своего мастера информацию о ювелирном быте, и подробности меня удручают. Он преподает в техникуме за 18 тысяч рублей и не берет заказы, потому что «уже наделался в свое время» (хотя он настоящий профессионал). Я объясняю мастеру, что сидеть как гном в чужой мастерской и паять грязные цепочки — так себе перспектива, а ему смешны мои идеи о своем деле. Я понимаю, что, работая в одиночку, заработать на хлеб смогу — но не на хлеб с икрой. Это ручной труд, тиражировать изделия быстро не выйдет, плюс нужно привлекать клиентов, вести рабочие аккаунты. Пока ювелирное дело — идеальное для меня хобби, но я не уверена, что хочу уйти в него с головой. Работать много и зарабатывать мало я уже умею, теперь мне интересно попробовать другие варианты.

Скука как фактор профессионального роста

Я не знала, куда мне идти после школы. Моя мама окончила исторический факультет КГУ, поэтому я тоже думала об университете. Плюс я была младшей в семье, и со мной почему-то были связаны родительские надежды и чаяния — все ждали моего карьерного успеха. В итоге я поступила на политолога в КГУ, отлично училась и окончила вуз с красным дипломом. Во время университетской практики я работала в аналитическом центре Татмедиа, где и продолжила карьеру, — мы готовили справки по СМИ, считали количество упоминаний разных персон и компаний. Параллельно я преподавала студентам кафедры конфликтологии, а позже пошла работать журналистом на ТНВ. Казалось бы — три работы, но денег по итогу выходило немного. Я поняла, что у меня нет лишнего времени и желания работать за 150 рублей / лекция, да еще и подстраиваться под неудобное расписание, и решила все бросить. К тому же постепенно и в университете, и в журналистике стало очень скучно.

Я всегда мечтала танцевать, поэтому параллельно с преподаванием поступила в институт культуры на хореографа. Но и этого мне оказалось мало, так что чуть позже я заочно поступила в университет на детского психолога. А еще параллельно посещала семинары для фитнес-тренеров. Спортом я занималась с пятого класса, а в университете даже одно время была чемпионкой по баскетболу. Я понимала, как работает человеческое тело, но чтобы стать профессионалом, нужны теоретические знания по физиологии, поэтому без учебы тут — никуда. В итоге: два университета, семинары по фитнесу и мои тренинги по политологии. Как я все успевала? Это было жесткое планирование вплоть до получасов. Три дня занималась фитнесом, три дня вела хореографию в школе, один день давала тренинги по политологии, и при этом еще успевала заниматься наукой. Плюс к этому я была уже замужем!

Планированию и поиску компромисса между делами я научилась в университете — преподаватели по физкультуре отпрашивали меня с учебы для занятий баскетболом, но профессора над этим только смеялись, в итоге пришлось искать способ и в сборной остаться, и по учебе не скатиться. Так что я приезжала рано утром на тренировку, потом сидела пять пар в университете — к слову, жила я в то время с родителями в Васильево и на дорогу приходилось тратить по полтора часа в одну сторону.

Где учиться тренировать

Семинары по фитнесу — удовольствие дорогое; одно радует: длятся они недолго. В среднем один день учебы стоит четыре тысячи рублей, хотя однажды я училась на двухдневных курсах по пилатесу за 15 тысяч. Нужно учитывать, что не все именитые спикеры приезжают в Татарстан, поэтому прибавляйте к цене курса стоимость переезда и проживания в Москве или Петербурге.

На данный момент я прошла около семи курсов стоимостью в среднем по семь-восемь тысяч и планирую продолжать. Есть альтернативный путь, но многие тренеры его презирают: сначала накачаться самому, а потом начать тренировать девочек, которые сходят с ума от обтягивающих футболок. Несмотря на то что серьезных постоянных клиентов у таких «тренеров» не бывает, в нашем городе таких много. В Москве и Питере с этим жестче: есть отбор, при приеме на работу повсеместно проводят экзамены, а квалификацию требуют периодически подтверждать.

Перспективы и возможности

Сейчас я преподаю хореографию в школе и веду группы в фитнес-клубе. В школе работаю потому, что это дает социальные гарантии: мне полагаются отпускные, оплачиваемые больничные и декретный отпуск по всем канонам ТК — сейчас я сижу со своим пятимесячным сыном и получаю пособие по уходу за ребенком. Если бы я работала только в фитнес-клубе, где я плачу за аренду зала, но не числюсь в штате, то считалась бы безработной и, скорее всего, никаких денег не получала бы.

Я понимаю, что, когда мне будет сорок, я не буду прыгать перед группой. Хорошо, что в работе фитнес-тренера всегда есть куда расти. Можно стать крутым узкоспециализированным профессионалом, к которому люди будут ходить на консультации, или писать книги и методички, которые будут вовлекать людей в спорт. А еще фитнес-тренеры работают при медицинских центрах — как консультанты по питанию, например. В общем, вариантов много.

В работе в фитнес-зале мне очень помогает мое педагогическое образование. Я хорошо чувствую людей, могу разговорить любого, да и вообще фитнес-тренер по сути — тот же педагог. Кроме того, работодатель в зале дает мне хорошие бонусы за научную работу, которую я веду параллельно с тренировками. Тут уже помогают эрудиционная база и умение работать с информацией, полученные за годы учебы на политолога. Без этого я была бы просто глупенькой девочкой, которая скачет по залу в красных лосинах, но ведь в работе тренера очень много нюансов. Например, когда я занимаюсь с женщинами, которые хотят восстановиться после родов, то обязательно сначала смотрю их справки от гинеколога и подробный отчет о том, как прошли роды. Я не возьму клиента, у которого что-то не так по медицинской части, потому что это зона ответственности врача — у тренера, который берет это на себя, как мне кажется, рабочий век недолог.

Что касается работы в школе, еще один плюс в том, что я могу проверять свои программы на детях. Я сейчас пишу методичку по снятию психологических зажимов у детей с помощью хореографии. Уже выступала несколько раз с этой темой на всероссийских научных конференциях — пока коллегам нравится. Благодаря образованию детского психолога и хореографа я могу анализировать, что было «до» и как стало «после». По моим наблюдениям, спустя год работы дети стали чувствовать себя свободнее в неловких ситуациях.

К 30 годам я планирую уйти из школы и начать преподавать танцы для подростков или людей постарше. Я учу маленьких детей, но сама никак не развиваюсь, а ведь мне тоже хотелось бы танцевать. Думаю, родители нынешних учеников будут не рады моему решению, потому что я им нравлюсь: дарят мне подарки и ждут, когда я вернусь из декрета. Но я еще не решила, буду ли возвращаться.

Через десять лет я вижу себя мамой троих детей, живущей в стране с теплым климатом. У нас большой дом, мы ездим по миру, я занимаюсь наукой и пишу книги.