«Может, где-то айсберги и тают чуть быстрее, но в глобальном масштабе мало что поменялось». Казанские старожилы вспоминают весны 1945-го, 1978-го и 1995-го

Первоапрельский розыгрыш «Инде» удался: 2000 экземпляров настоящей восьмиполосной газеты с темой номера «Весна в Казани» и новость о том, что мы приостанавливаем работу сайта, разошлись по городу мгновенно. Нам до сих пор пишут с предложениями распространять тираж на заправках, в коворкингах и кофейнях и искренне удивляются, когда узнают, что второго номера не будет. Для тех, кому не достался печатный выпуск (хотя в этих местах еще должно оставаться несколько экземпляров), дублируем на сайте статью-передовицу — монологи казанских старожилов о самых памятных веснах.

Маргарита Александровна Иваненко, 78 лет

Уроженка Самары, живет в Казани с 1946-го
Зубной врач на пенсии

Большую часть жизни я прожила в общежитии военнослужащих в районе Черного озера: 82 квартиры, два туалета. Это бывшие номера Банарцева, где сейчас комплекс «Дзержинский». Конечно, за мои шестьдесят с лишним лет в Казани аномальные весны были — помню очень раннюю в 1950-м. У меня 7 марта день рождения, и вот я пытаюсь перейти дорогу от дома до Черного озера, и невозможно — все бурлит, и такое солнце! Но и очень холодные весны случались. Мне особенно запомнилась одна, в 1978-м.

Я тогда работала в поликлинике. Неожиданно нам предложили горящие туристические путевки в Италию: две недели, 500 рублей. Денег таких у меня, конечно, не было — при зарплате в 72 руб. 50 коп. сумма казалась огромной. Но все-таки не невозможной: помогли мама, свекровь, знакомые. Пришлось оставить трехлетнего ребенка, но муж сказал: езжай, не думай.

В том марте в Казани была настоящая зима: сугробы, морозы. В Риме, по мнению итальянцев, тоже зима, но для нас — теплынь. Там все ходили в пиджаках, закутанные в большие шарфы. Мы тогда первый раз увидели, как иностранцы одеваются! Изначально путевка включала Милан, Рим и Флоренцию, но перед самой поездкой нам отдали часть денег, а север Италии заменили на Марокко. Мне, например, Касабланка вообще не сдалась, но все равно было очень интересно.

Группа состояла сплошь из «элиты»: директора магазинов и ресторанов, заведующие ателье, а руководитель — первый секретарь горкома партии. Все торгаши и мы с подругой — два врача по горящим путевкам. Но как эти торгаши страдали от того, что везде видели полные витрины! Мы только и делали, что отпаивали их валерьянкой из наших аптечек. Еще в группах были «тихари» — люди, которые, так сказать, следили за моральным обликом советских туристов. Женщинам, например, нельзя было появляться на улице без мужчин.

В двух странах можно было потратить 36 рублей — это почти что ничего. Но я умудрилась купить альбомы Микеланджело в Ватикане, небольшую камею в Колизее и каких-то сувениров. А еще все везли с собой водку — это была валюта. Помню, мы пришли в Марокко на базар, и нам говорят: «Зина (у них все русские Зины) — водка!» На бутылку я тогда обменяла четыре клубка мохера.

До поездки я смотрела на репродукции итальянских художников и не понимала: откуда на них такое небо, такая синева? И когда я увидела небо в Риме и Флоренции, все стало на свои места — оно там удивительного резкого, яркого цвета. Не серое. Совсем не как у нас.

Когда мы 4 апреля вернулись в Россию, тут был страшный колотун и сугробы — примерно как сейчас. Вот все жалуются: «какая у нас холодная весна!», но я-то знаю, что ничего особенного. Все вращается по спирали. Может, где-то айсберги и тают чуть быстрее, а Гольфстрим и правда ушел вправо на пару сантиметров, но в глобальном масштабе мало что поменялось.

Николай Иванович Панченко, 87 лет

Уроженец Брянской области, живет в Казани с 1955 года
Оператор ТВЧ-станка на пенсии

Я родился в деревне в Брянской области. Служил в войсках противовоздушной обороны под Смоленском, а в Казань приехал в 1955-м. Тут уже жил мой двоюродный брат Александр (Сашко), и когда меня спросили, откуда я буду забирать паспорт — на время службы его отнимали, — я написал его казанский адрес. После демобилизации супруга другого брата посоветовала мне устроиться работать на вертолетный завод, где я трудился до 1962-го. Потом из-за разногласий с начальством ушел на завод Точмаш (Казанский завод точного машиностроения. — Прим. «Инде»).

В 1973 году мы с супругой Венерой Исламовной купили участок на Голубом озере. В 1980 году я вышел на пенсию и стал заниматься домашними делами и садом. В 1990-е с работой у детей стало тяжело, и мы с женой занялись выращиванием зелени на продажу. Когда я был ребенком, мы с родителями делали и продавали конопляное масло — отец выжимал на ручной маслобойке, я ездил за 30 километров на базар продавать, а мать высчитывала экономическую выгоду, — так что с таким трудом я был знаком.

Много лет подряд я переезжал в сад на летнее ПМЖ 5 марта. Перед этим дома замачивал луковицы, а на участке расчищал от снега место под грядку и укрывал землю полиэтиленом, чтобы хоть немного прогрелась. В день икс я долбил борозду в мерзлой почве, высаживал луковицы, поливал их теплой водой, укрывал старыми мешками, сверху — двумя слоями полиэтилена и обязательно закреплял все это жердями, чтобы покров не сдуло ветром. Помню, в 1995 году погода в марте стояла как сейчас — было снежно, довольно холодно, но солнечно. Луку под укрытием было хорошо, так что к началу апреля у нас уже были первые пучки зелени.

В один год мы продавали зеленый лук уже 9-го или 10 апреля — в это время он стоит очень дорого. Позже весной бывали укроп и петрушка, летом — клубника, смородина, к осени собирали и засаливали грибы (у нас совсем рядом был молодой сосняк, в котором росли маслята). Все продукты продавали на небольшом рынке на Даурской. Понемногу копили деньги и помогали сыновьям и внукам — на квартиру, на машину. Супруга в свое время возглавляла предприятие «Швейник» (фабрика на Правобулачной), и на рынке про нее в шутку говорили: «Смотрите, наш директор идет!»

Привозить зелень на рынок надо было рано — к шести утра. В общем, это был довольно тяжелый труд. Я сейчас вот так думаю: и зачем нам все это было?! Но я родился в год Лошади, так что мне на роду было написано пахать. Да и чем еще заниматься на пенсии?

Владимир Петрович Власов, 79 лет

Уроженец Константиновки (Хабаровский край), живет в Казани с 1941 года
Преподаватель физкультуры в КХУ им. Фешина

В детстве мы с семьей жили в доме по адресу: Большая Красная, 25 — сейчас на этом месте здание ФСБ. Была война, но мы не голодали — горожане тогда держали скот, разбивали огороды. Каждое утро стада перегоняли через центр города (который сейчас стоит в пробках) на пастбище у Казанки — тогда совсем мелкой речушки. Через нее был перекинут деревянный мост, который называли Коровьим, и каждую весну его смывало в реку.

Помогали прокормиться и огороды. Горожане сажали во дворах и у Казанки: по весне река разливалась до нынешних размеров, а после схода воды оставался влажный ил, в который сеяли зелень и корнеплоды. Казанцы тогда напоминали египтян у Нила! Вообще эта река неразрывно связана с моим детством: по весне мы прыгали по льдинам, летом купались и рыбачили. Купальный сезон открывали в последних числах апреля: вода была по-весеннему грязной и холодной, но это была часть нашего негласного мальчишеского кодекса. Наши игры тогда были опасны, а боялись мы только отцов. Матери шутили: «Если утонешь в Казанке, домой можешь не приходить!»

У нас было особое весенне-летнее развлечение, связанное с самокатами. Асфальт был в 1940-е только на площади Свободы (памятника Ленину и театра тогда еще не было). Там собирались мальчишки (под сто человек!), чтобы одновременно скатиться через всю площадь до места нынешнего Госсовета. Стоял невозможный грохот, бабушки ругались на чем свет стоит, за нами гонялся даже милиционер (из-за роста мы звали его дядей Степой). Однажды он застал нас на точке старта. Мы разбежались, а дядя Степа взял один из самокатов и покатился по нашему маршруту. Мы выскочили в восторге, хлопая и крича: «Дядя Степа молодец!» Так из врага он превратился в друга.

Дядя Степа был раненным фронтовиком, но нашел себя в тылу. Но не всем так везло. На месте дома «Миру — мир», помню, стоял забор, под которым всегда сидели фронтовики-ампутанты, зарабатывавшие починкой обуви. Утром они усердно работали, но уже в обед лежали без сознания от водки. О войне напоминали и пленные. Немцы строили театр оперы и балета, мостили улицы. Это были не звери из кино, а красивые худощавые юноши с прямыми носами (правда — ни одного курносого!). Их хорошо кормили — запах их пайка казался нам неземным. Несмотря на это, их жалели: жители выносили им картошку, хлеб. Я сам носил махорку (отец заготавливал табак дома). Немцы давали что-то взамен — обычно пуговицы своих рубашек — или просто гладили по голове.

Помню, День Победы начался с крика управдома: «Победа!». Все побежали на площадь Свободы. К тому месту, где сейчас «Миру — мир», приехала грузовая машина — в кузове повариха и какая-то бочка. Она железным ковшом доставала из бочки белую субстанцию и вываливала ее в ладони ребят — это было первое в моей жизни мороженое. Вечером в Доме офицеров (сейчас Казанская ратуша. — Прим. «Инде») показывали кино, а потом был салют, глядя на который, я думал, что войны больше никогда и нигде не будет.

Фото: Даша Самойлова