«Можно предположить, что регулярные исповеди в средневековье были отдельной формой сексуальной жизни». Отрывок из книги «Секс. От нейробиологии либидо до виртуального порно»

В этом году в издательстве «Альпина нон-фикшн» при поддержке просветительского фонда «Эволюция» вышла книга «Секс. От нейробиологии либидо до виртуального порно. Научно-популярный гид». Журналистки Елена Фоер и Дарья Варламова при участии научных редакторов — врача-сексолога и психотерапевта Амины Назаралиевой и биолога Михаила Никитина — обобщили знания о человеческой сексуальности в ее биологическом и культурном аспектах. «Инде» публикует отрывок, в котором раскрываются оба подхода к теме.

Идея фикс: почему возникают «пунктики» на определенных сексуальных практиках

Психологи считают, что необычные сексуальные предпочтения так или иначе связаны с «застреванием» на определенном сексуальном опыте. Экспериментально подтвердить эту гипотезу на людях невозможно по этическим соображениям (для этого нужно было бы отобрать достаточно большую группу маленьких детей и часть из них подвергать воздействиям, которые гипотетически могут сформировать какую-нибудь странную сексуальную привычку, а потом сравнить результаты с контрольной группой — поищите родителей, которые на это согласились бы), но исследования на животных заставляют думать, что в ней есть некоторый резон. Эксперименты, проведенные еще в 1980-х, показали, что новорожденные крысята мужского пола, выкормленные крысой, чьи соски были смазаны цитрусовым ароматизатором (богатая фантазия у этих ученых!), впоследствии предпочитали пахнущих лимоном самок. А козлята и барашки, выкормленные соответственно овцами и козами, позже выбирали самок того вида, к которому принадлежала приемная мать.

Впрочем, лимон — это еще мягкий вариант. Нейробиолог Джеймс Пфаус из Университета Конкордия сделал своих крыс в некотором роде некрофилами: он обрабатывал тела самок, готовых к спариванию, кадаверином — синтетическим веществом, которое имитирует запах трупа. В обычной ситуации от этого запаха крысы пускаются в бегство. Но Пфаус поставил юных и неопытных крысиных самцов в безвыходные условия, надолго заперев их в одной клетке с «трупными» самками. Выбор был не из приятных — либо отказывайся от сексуальной жизни, либо привыкай. В итоге плотские желания взяли верх, и самцы начали спариваться с самками, несмотря на смертельный аромат. А потом ученый решил добавить разнообразия и перевел этих самцов в другую клетку, где только одна из самок пахла кадаверином. Необычный первый сексуальный опыт сделал самцов фетишистами: они начали предпочитать кадавериновую подружку всем остальным.

О существовании сексуального импринтинга говорят и доступные методы исследования на людях (то есть интервью, подробные описания кейсов и анкетирование — респонденты часто находили взаимосвязь между своими вкусами и яркими сексуальными впечатлениями из детства и юности). Правда, похоже, что мужчины подпадают под влияние этого психологического механизма гораздо сильнее, чем женщины: дамы куда более пластичны в сексуальных предпочтениях (и тут мы вспоминаем исследование Мередит Чиверс, показавшее, что женщины возбуждаются от гораздо более широкого спектра зрелищ, включая секс между бонобо). Социальный психолог Рой Баумейстер провел метаанализ публикаций за 50 лет, и результаты говорят в пользу этой теории.

Теория импринтинга — яркий пример бихевиористского подхода: бихевиористам нет дела до вашего богатого внутреннего мира, им интересны поведенческие реакции на стимулы. С этой точки зрения какой-нибудь пунктик вроде любви к сексу с яблочным пирогом — это пример выученного поведения. Не в том смысле, что взрослые сознательно учили ребенка плохому (хотя наблюдение за родителями тоже может влиять на представления о приемлемых сексуальных практиках), а в том смысле, что какой-то случай с яблочным пирогом, вероятно, стал очень ярким опытом, после которого в сознании человека закрепилась ассоциация «яблочный пирог = возбуждение или удовольствие». В начале ХХ века последователю Павлова Джону Уотсону удалось выработать у маленького мальчика по имени Альберт условный рефлекс страха пушистых белых предметов и зверюшек (ученый всего лишь хотел проверить, можно ли научить ребенка бояться белых крыс, но в итоге несчастный Альберт начал вздрагивать и при виде бороды Санта-Клауса). Возможно, если бы Уотсон продвинулся чуть дальше по шкале сомнительной этики, он выяснил бы экспериментальным путем, что таким же образом можно вырастить фетишиста, но, к счастью потенциальных подопытных, даже у ученых есть что-то святое. Психоаналитическая школа придерживается других взглядов: странные сексуальные предпочтения возникают из-за желаний и страхов, вытесненных в подсознание. Впрочем, последователи Фрейда согласны с бихевиористами в том, что внешняя среда оказывает сильное влияние на человека, но тут речь не об условных рефлексах, а в первую очередь о конфликте внутренних импульсов с требованиями среды и о психологических травмах. Например, есть теория, что эксгибиционисту нравится показывать свой пенис незнакомкам, чтобы символически подтвердить наличие этого органа, потому что в глубине души мужчина с такими вкусами почему-то испытывает сомнения на это счет. Несмотря на значимую роль, которую психоанализ сыграл в развитии психологии, сейчас многие интерпретации в духе этой школы кажутся, мягко говоря, надуманными.

Другую теорию выдвинули нейробиологи — участки мозга, контролирующие сексуальное возбуждение, могут «пересекаться» в своей активности с другими участками, отвечающими за разные эмоции или даже за определенные участки тела. Известный нейробиолог Вилейанур Рамачандран из Калифорнийского университета в Сан-Диего, обнаружил, что зоны мозга, управляющие движениями ног, связаны с зонами, отвечающими за ощущения в половых органах. Рамачандран предположил, что эта взаимосвязь может объяснить пристрастия фут-фетишистов. То есть это работает примерно как синестезия — нейробиологический феномен, при котором раздражение одного органа чувств вызывает в том числе и ощущения, соответствующие другому органу чувств. Например, человек начинает различать цвета у звуков (это не расстройство, а просто забавная опция). Возможно, нейробиологи позже откроют и другие странные пересечения, позволяющие объяснить, почему нас возбуждают самые неожиданные вещи.

Еще одна любопытная теория связывает развитие парафилий с нарушениями процесса ухаживания. Этот ритуал состоит из четырех фаз: 1) влечение к потенциальному партнеру; 2) инициация сближения — разговор или флирт (но пока без прикосновений); 3) прикосновения; 4) половой акт. Большинство людей последовательно проходят в отношениях все четыре фазы, но некоторые словно «застревают» на одной из них, уделяя ей преувеличенное внимание. Например, вуайерист не добирается даже до второй, в то время как любитель черных чулок зацикливается на этапе раздевания желанной женщины и забывает, ради чего все это вообще затевалось.

Когда мы научились плохому?

Сейчас ревнители традиционной морали любят вспоминать счастливые времена, когда люди занимались сексом чинно и благопристойно. Но были ли такие времена на самом деле? Уже начиная с древних греков, даже не очень въедливо изучая вопрос, можно поставить галочки напротив трансвестизма, педофилии и садомазохизма. А ведь были еще и мифы о божествах, соблазнявших какую-нибудь прекрасную гречанку, прикинувшись лебедем или быком! «Жизнь двенадцати цезарей» древнеримского историка Светония — почти что энциклопедия сексуальных причуд. И даже если мы обратимся к таким строгим историческим периодам, как христианское Средневековье и Викторианская эпоха, нас ждет много интересного. Да, в Средние века единственно правильной признавалась миссионерская поза. (Сохранился даже рейтинг греховности поз, составленный германским священником XIII века Альбертом Магнусом, позже признанным католическим святым, — по нарастающей: 1) миссионерская, 2) на боку, 3) женщина сидит на мужчине, 4) секс стоя, 5) догги-стайл.) А за оральный секс в те времена можно было получить три года тюремного заключения. Но зато в исповедальном опроснике для женщин XI века упоминается страпон: «Изготовляла ли ты предмет в форме пениса, привязывала ли его к интимным частям тела и прелюбодействовала с другими женщинами с его помощью?» Это намекает на то, что такая практика имела место, не говоря уже о том, что для средневекового священника было в порядке вещей задавать женщинам подобные вопросы (и если вам кажется, что все это творилось только в порочной Европе, почитайте русские требники XIV–XVI веков). Интересно, кстати, что сами по себе лесбийские игрища волновали блюстителей морали отнюдь не так сильно, как попытка имитировать мужскую роль в сексе. Петтинг между дамами не воспринимался всерьез как сексуальная активность, в то время как противоестественная пенетрация действительно оскорбляла небеса, нанося ущерб природному порядку. На исповеди также считалось нормальным спрашивать мужчин про ночные поллюции (за них полагалась епитимья — пропеть семь лишних псалмов поутру, а парню, нечаянно увидевшему эротический сон, в церкви приходилось петь весь Псалтырь; видимо, и такие прецеденты случались), соблазнение монашек и всяческие вольности во время секса с женой. В общем, можно предположить, что регулярные исповеди были отдельной формой сексуальной жизни для обеих сторон. Тут напрашивается вопрос: а не получается ли так, что невинная паства узнавала самые интересные сексуальные тренды из уст дотошных священников, что впоследствии и приводило к греховным экспериментам? Эта мысль серьезно взволновала епископа Орлеанского Теодульфа, который еще в X веке призывал своих коллег не слишком расширять кругозор подопечных. Впрочем, большинство священников на этот счет почему-то не беспокоились. Самобичевания для «укрощения плоти» тоже могли приобретать эротическую окраску — с точки зрения выработки условных рефлексов, если человек в состоянии возбуждения периодически будет стегать себя плеткой, мозг вполне может связать эти два ощущения.

С началом охоты на ведьм стало удобно списывать все неприличные фантазии на происки демонов, а суровые ограничения прекрасно стимулировали воображение: сексуальная жизнь средневековой ведьмы была поинтереснее, чем в «Пятидесяти оттенках серого», и включала, помимо регулярной смены половых партнеров, анальный секс, анилингус, игры с болью и температурой (впрочем, последнее, кажется, выходило ненарочно — просто было принято считать, что пенис у дьявола холодный, как лед). Некоторые потерпевшие после контактов с инкубами давали красочные описания в лучших традициях хентая, например, им попадались демоны с удобно приспособленными для двойной пенетрации членами, временами возникал и третий отросток. При этом, по наблюдению некоторых средневековых писателей, к девственницам и вдовам инкубы почему-то захаживали чаще, а Чосер подмечал, что рассказов об инкубах сильно поубавилось, когда в Европе появилось много странствующих монахов, которые частенько останавливались на ночлег в обычных жилых домах (видимо, монахи тогда, как ни парадоксально, играли для заскучавших домохозяек роль сегодняшних сантехников).

В эпоху Ренессанса нравы стали несколько проще. По крайней мере, получать удовольствие от секса больше не возбранялось — мало того, поскольку, согласно воззрениям тогдашней медицины, женщина считалась «неполноценным мужчиной» с вывернутым внутрь пенисом, ей, чтобы зачать ребенка, требовалось что-то вроде семяизвержения. Поэтому в интересах мужа было обеспечить жене оргазм (правда, не очень понятно, как в таких случаях дела обстояли с любовницами). С другой стороны, именно в это время получили распространение так называемые пояса верности — громоздкие металлические конструкции, которые не дали бы жене заняться сексом с кем-то другим или хотя бы развлечь себя своими силами, пока муж в отлучке. Мужья в отлучках бывали часто, периодически перед надеванием пояса жена успевала забеременеть от своего же благоверного, и это грозило закончиться трагически — без ключа снять пояс было невозможно. Не говоря уже о том, что приспособление сильно мешало гигиене. К XVIII–XIX векам «клетки для гениталий» стали использовать в других целях — для борьбы с ужасно вредной, по мнению тогдашней медицины, мастурбацией, а в ХХ веке такие пояса, став заметно удобнее, превратились в фетишный элемент БДСМ.

Но вернемся к старым добрым временам. Реформация привела к очередному ужесточению канонов сексуальной жизни. Если католики относились к сексу как к необходимому злу (во всяком случае, на существование борделей довольно часто закрывали глаза, чтобы снизить число изнасилований, внебрачных связей, а еще чтобы отвлекать мужчин от рукоблудства — с точки зрения тогдашней теологии эякулировать хотя бы в какую-нибудь женщину было не так грешно, как растрачивать семя попусту), то наиболее ярые протестанты возжелали повсеместно насадить превосходство духа над материей. Кстати, слово «либертин», которое в XVIII веке станет синонимом морального нигилизма и причудливых сексуальных эскапад, придумал Жан Кальвин — так богослов называл людей, которым с его движением оказалось не по пути. Но гайки закручивались не очень долго — на протяжении XVII века, по мере роста европейского населения (с увеличением численности людей в городах все сложнее было следить за сексуальной жизнью знакомых) и интереса к естествознанию (тут в лучшие умы впервые закралась мысль, что Библия — замечательная книга, но там, где она противоречит природе и здравому смыслу, возможно, стоит слушать здравый смысл), нравы становились свободнее, а в XVIII веке появились либертины в современном значении этого слова — нигилисты, с энтузиазмом отрицавшие моральные нормы и приличия. Королем либертинажа, конечно, по праву можно назвать маркиза де Сада, но он был вполне детищем своей эпохи, когда в знатных домах считалось нормальным украшать обеденную посуду картинками очень фривольного содержания, а в гостиных появлялись «кресла с сюрпризом» для любовных игр — на них сажали женщин, после чего в кресле срабатывала скрытая пружина, оно откидывалось назад и фиксировало женские ноги поднятыми и разведенными в стороны. Один из известных банкиров того времени просил любовницу маршировать перед ним голой на четвереньках, прикрепив к заду павлиньи перья. В общем, в XVIII веке умели развлекаться — и проблемой злосчастного маркиза оказалось вовсе не его распутство само по себе, а сложное сочетание железного упрямства, наглости, полного пренебрежения к нормам (один раз он привез в родное имение любовницу, выдавая ее за жену) и несоблюдения правил безопасности в своих игрищах. При ярко выраженных садистских наклонностях маркиз, в отличие от некоторых своих героев, не стремился никого убивать и даже сильно калечить (в основном его интересовала порка и то, что сейчас назвали бы бондажем), но, бывало, перебарщивал с творческими экспериментами: одно из самых громких уголовных дел на де Сада было заведено после того, как он накормил нескольких проституток печеньем со шпанской мушкой (препарат из жуков-нарывников в высоких дозах является сильным ядом, а в малых использовался как афродизиак). Девушки заболели, но остались в живых, однако за маркизом закрепилась репутация душегуба. Добавьте к этому любовь к богохульствам и пренебрежение к любым авторитетам, и становится понятно, почему де Сад провел десятилетия в тюрьме. При этом слабость к порке питал и такой видный и уважаемый просветитель, как Жан-Жак Руссо. Викторианские леди и джентльмены тоже были не такими уж паиньками — знаменитая повесть Стивенсона про доктора Джекила и мистера Хайда вполне отражает амбивалентное отношение эпохи к страстям и инстинктам. Не говоря о том, что в эту эпоху изобрели вибратор (естественно, не для удовольствия, а для пользы — как способ лечения истерии), именно тогда пышным цветом расцвел фут-фетиш. Из-за того, что женские наряды надежно закрывали тело, мелькнувшая из-под длинной юбки ступня могла стать ярким эротическим впечатлением. Игры в наказание были распространенной темой в викторианской порнографии (да, у них была порнография! Как в картинках, так и в рассказах и даже в стихах, например сборник The Whippingham Papers).

Другой популярной «фишкой» у английских лордов того времени были сексуальные игры с асфиксией. То, что перекрывание доступа к кислороду вызывает эрекцию, а порой и семяизвержение, выяснилось опытным путем гораздо раньше — в ходе наблюдения за повешенными. С тех пор мужчины начали верить, что аккуратное и нелетальное придушивание может лечить эректильную дисфункцию. Викторианские джентльмены посещали специальные «Клубы повешенных», где проститутки следили за тем, чтобы клиенты получали специфическое удовольствие безопасно для здоровья.

В те же времена со своей сексуальностью экспериментировал австриец Леопольд фон Захер-Мазох, и о его пристрастиях известно гораздо больше, чем о причудах чопорных британцев.

Секс. От нейробиологии либидо до виртуального порно. Научно-популярный гид. Дарья Варламова, Елена Фоер. «Альпина нон-фикшн», 2018