Режиссер Константин Лопушанский: «Чарли Чаплин мне ближе, чем доктор Калигари»

Одним из гостей XII Казанского Международного фестиваля мусульманского кино стал советский и российский режиссер Константин Лопушанский. Константин работает в жанрах притчи и антиутопии и не раз признавался в интервью, что на его картины повлияла травма детства, вызванная предчувствием конца света как кульминации холодной войны. «Инде» попросил режиссера прокомментировать фрагменты из мрачных и тревожных фильмов и видео с YouTube, близких его творчеству по настроению и эстетике.

«Кабинет доктора Калигари»

режиссер Роберт Вине (1920)

Этот фильм входит во все списки для обязательного просмотра студентами киновузов — я сам смотрел фильм будучи студентом. Не могу сказать, что он на меня как-то повлиял, хотя экспрессионизм мне близок, но больше в живописи, чем в кино. Главный герой фильма — профессор — инфернальный мужчина с копной волос и трупными пятнами на лице. Вся эта тяга к смерти любопытна, именно она позднее выплеснулась в фашизм. Настоящее искусство способно предугадывать события. Когда я думаю об этом, пытаюсь понять, какие мысли были в голове режиссера. Предчувствие тяжелого будущего — самая большая загадка этого кино. Почему за день до европейской катастрофы режиссеры придумывали такие образы? Я не знаю ответа. С другой стороны, фильм снят после Первой мировой войны, в которой не было ни капли благородства — только массовые убийства немыслимыми до этого способами. Экспрессионизм условен, и в кино эта условность оборачивается театральностью. В «Кабинете доктора Калигари» мы видим карикатурных героев, придуманный мир, замкнутое на себе пространство. Придуманный мир имеет право на существование, если оно мыслится по законам кино, но здесь этого нет, и это проблема всех экспрессионистских фильмов. Конечно, в 1920-х кино было молодым искусством, еще не осознавшим собственных возможностей — это случилось только в эпоху неореализма. Но голливудское кино 1920-х тоже обращается к придуманным мирам и при этом все равно более реалистично. В этом смысле Бродяга Чарли Чаплина мне ближе, чем Калигари.

«Хиросима, моя любовь»

режиссер Ален Рене (1959)

Алена Рене мы также смотрели во время учебы на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Курсы были другой планетой, так как мы могли смотреть все, невзирая на цензуру, — такой возможности, к примеру, не было во ВГИКе. «Хиросима, моя любовь» — хороший фильм, но он тоже никак не повлиял на меня. Намного больше мне нравится первый фильм Рене «Прошлым летом в Мариенбаде» — это сильнейший факт искусства, который меня буквально околдовал. Во времена диктата соцреализма такой эстетский способ рассказа считывался как радикальный жест.

В «Хиросиме...» хорошо работают документальные кадры хроники — госпиталь, тени на стене, выжженные поля и реки. В момент своего появления пролог фильма производил сильное впечатление. Я сам часто работаю с хроникой: свой первый короткометражный фильм «Слезы в ветреную погоду» (1978) я так и не выпустил, зато использовал часть отснятого материала в 2001 году в фильме «Конец века». Мне понадобились кадры воспоминаний о молодости героини — конечно, можно было их срежиссировать, но новый материал не имел бы нужной ауры, а в «Слезах...» много фактуры из 1970-х. В «Письмах мертвого человека», в сцене, когда герой Ролана Быкова входит в детский госпиталь, видны искалеченные руки, ноги, слезающая кожа — это документальная хроника скорой помощи (не знаю, для чего это снимали). В этом же фильме есть обработанные кадры бомбежки Лондона во время Второй мировой войны и кадры с горящими людьми и машинами во время взрыва на Байконуре. Лондонскую хронику впервые заметил Вим Вендерс — это шок-кадры, пропитанные реальной болью, хотя мы смонтировали все так, чтобы натурализм не заслонил остальное. В общем, удачно смонтированная хроника — счастье для режиссера.

«Бумажные глаза Пришвина»

режиссер Валерий Огородников (1989)

В финале «Бумажных глаз Пришвина» — очевидная цитата из «Сладкой жизни» Федерико Феллини. Огородников любил такие цитаты, не стеснялся их, а иногда просто не понимал, что берет чужое. Он был моим ассистентом в «Письмах мертвого человека» и в своем фильме «Барак» использовал музыку из «Писем». Когда я сказал ему об этом, он очень удивился: выяснилось, что он даже не подозревал о заимствовании. Я думаю, лукавил. Огородников просто не видел в этом ничего плохого, и в этом проявлялся его подход к кино. На голубом глазу цитировать Феллини — это нонсенс, такой подход мешает мне всерьез воспринимать замысел автора. Он был талантливым человеком, но, к сожалению, рано ушел из жизни — мне кажется, он не успел вызреть как режиссер. Сюрреалистичные картины у него сменялись реализмом и везде присутствовали стилистические огрехи.

«Господин оформитель»

режиссер Олег Тепцов (1988)

Олег Тепцов — режиссер в себе. Такого, как он, больше не было. В «Господине оформителе» он пытался примерить на себя эпоху серебряного века, переосмыслив его в экспрессивном ключе. На мой взгляд, ему это не удалось. Какие бы философские конструкции ни лежали в основе фильма, он должен быть реалистичным; у Алексея Германа и Андрея Тарковского это отлично получалось, у Тепцова — не очень.

«Вепри суицида»

режиссер Евгений Юфит (1988)

Евгений Юфит — феномен советского кино. Он снимал кино в странной интонации, которую называл некрореализмом. Мне, например, очень нравится его работа «Папа, умер Дед Мороз». Когда Юфит только появился, он производил сильное впечатление, но, к сожалению, постепенно углубился в самоповторы и вышел из мирового киноконтекста. О его кино говорили, у него были почитатели, но эпоха поворачивала в сторону коммерческого кино, поэтому рассчитанное на узкий круг синефилов эстетство с запахом смерти не могло найти спонсоров.

Самое заметное в новейшем кино высказывание о позднем СССР — «Груз 200» Алексея Балабанова. Кажется, там можно найти параллель с Юфитом, хотя Балабанов снимал в русле реализма и в его фильме эпоха ощущается кожей. Юфит — эстет. Он, как я говорил, создает другой мир, который воспринимается отстраненно, как фильмы немецких экспрессионистов. К слову, кино Юфита намного ближе к «Кабинету доктора Калигари», чем мое.

Крипипаста

Я всеяден в искусстве и считаю, что что-то интересное можно найти буквально везде. Но эти видео не имеют никакого отношения к искусству. Мне могут возразить: «А как же „Андалузский пес“ с разрезанным глазом и муравьями из ладони?». Но Бунюэль осознанно использовал эти кадры в рамках концепции сюрреализма. И Юфит эстетически переосмысливал шок-сцены, которые включал в свои некрореалистические работы. В этих видео нет Автора, который создавал бы концепцию, мир и собственные правила. Когда нет таланта, остается потрясать сценой из морга. Это не факт искусства, хотя, возможно, когда-нибудь создатель видео вырастет до Автора. Пока же мы видим слепок больной психики где-то за рамками общечеловеческой этики.

Фото: Даша Самойлова