Писательница Элисабет Осбринк: «В 1947 году родилась мораль, которая стала фундаментом нашего общества»

15 июня на Летнем книжном фестивале «Смены» прошла презентация книги «1947. Год, в который все началось». Ее автор — шведская писательница и журналистка Элисабет Осбринк. В своей новой работе она использует газетные публикации, протоколы заседаний ООН, воспоминания и заметки знаменитых людей (например, Джорджа Оруэлла и Симоны де Бовуар), чтобы восстановить хронологию важнейших событий 1947 года. Кроме того, писательница рассказывает историю своей семьи — венгерских евреев, пострадавших от действий нацистов. «Инде» поговорил с Осбринк о том, что обсуждали жители послевоенной Европы, как относиться к знаменитостям, сочувствовавшим нацистам, и что общего между 2019-м и 1947-м.

Как возник замысел вашей книги? Почему вы взяли именно 1947 год, а не 1945-й или 1950-й?

Идея написать книгу о 1947-м пришла ко мне, когда я занималась исследованиями для другой книги и читала газеты, которые выходили в этот год. Так время воспринимается совершенно иначе, я увидела, насколько то, о чем люди говорили в 1947 году, близко нашей реальности: они обсуждали ситуацию на Ближнем Востоке, феминизм, джихадизм. Когда я читала об искусстве, музыке и моде, то понимала, что эти вещи значимы для нас сегодня, ведь в 1947 году Кристиан Диор презентовал стиль New Look, а Джордж Оруэлл написал «1984». Это одна из причин, по которой мне захотелось написать об этом времени.

В 1947 году многие явления обретают форму. В этот год определяется, как после войны будет выглядеть наша жизнь, зарождается дискуссия о правах меньшинств, поднимается вопрос о беженцах, которых в то время было очень много по всей Европе. Параллельно люди спорят о том, каково быть женщиной в этом мире, как дальше будут развиваться музыка и искусство, можно ли использовать тот язык, которым пользовались до войны, и можно ли на нем говорить о войне.

Напрашивается вывод, что в 1947 году началась та политическая ситуация, в которой мы сегодня живем. Или это касается не только политики?

Книга не только о политике, я бы сказала, что она больше о морали. В 1947 году рождается та мораль, которая стала фундаментом нашего общества. Именно в 1947 году Организация Объединенных Наций решает регламентировать права человека на международном уровне. Тогда же появляется понятие геноцида, угнетение по национальному признаку впервые признается общественным преступлением. Принимаются важные моральные решения, чтобы мир стал чуть лучше и имел надежное основание.

Книга основана на документах, но в ней есть художественные фрагменты. Как вы определяли границу между документальностью и фикшеном?

Нон-фикшен определяет то, что он основан на фактах. Мне кажется, часто люди, определяя произведение как художественное или документальное, обращают внимание на то, каким языком оно написано. Я с этим не согласна: мне кажется, я пишу документальное произведение художественным способом. Я хотела использовать язык во всем его богатстве. Этого как раз не делают историки — они не вмешиваются в повествование. Хотя я и работаю как историк, я все же писатель. Я могу себе это позволить.

Можете привести пример, где вы вмешались в повествование?

Ответ — на самой последней странице, в последнем абзаце. Я говорю, что 1947 год — это мой способ переосмыслить собственную боль, собственный стыд, внутреннюю тьму. Я веду поиск не только в исторических источниках, одновременно я занимаюсь поиском внутри самой себя.

По какому принципу вы отбирали факты и персонажей для книги?

Я много читала и набрала огромное количество материала. В конце концов я решила выбрать истории, которые задевали меня, причиняли боль, и опустить события, которые не вызывали подобных чувств. Получилось довольно субъективное повествование. Я не буду притворяться, что вместила в свою книгу всю правду о 1947-м. После меня один британский журналист тоже написал книгу именно об этом времени, она получилась очень длинной — там больше 700 страниц. Он проделал огромную работу, но эту книгу достаточно сложно читать: когда у вас слишком много материала, понять то время становится еще сложнее. Если сравнивать наши книги, то в большом историческом труде не описана история любви Симоны де Бовуар и Нельсона Олгрена, а мне кажется, что эротика и любовь — это не просто личная жизнь, это часть истории, которая привела нас к сегодняшнему дню.

Можно ли сказать, что герои, соответствующие своему времени, вам более симпатичны? На примере литераторов: вы с глубокой симпатией говорите о Джордже Оруэлле, но Симону де Бовуар описываете с иронией. Можно ли сказать, что жить в 1947-м — значит думать о ситуации в мире? Или у Симоны просто другой способ соответствовать своему времени?

Довольно интересный взгляд, потому что это не совсем отвечает моим чувствам. Я считаю, что Симона де Бовуар просто фантастически интересный и провокативный персонаж. К тому же между ней и Оруэллом есть большая разница. Оруэлл — это умирающий от туберкулеза немолодой человек, который изолирует себя от мира и пишет культовый роман «1984», который сейчас вновь популярен уже в связи с Трампом.

Я не делала акцента на том, что книга Симоны де Бовуар «Второй пол» (вышла в 1949 году. — Прим. «Инде») стала важной для политического дискурса. Я исходила из того, что все знают об этом, как и о том, что де Бовуар была очень интеллектуальной писательницей. Мне очень нравится, что, с одной стороны, она очень умный автор, а с другой стороны, это женщина, которая не боится обнажать свою страсть. Поэтому ее любовная переписка и оказалась в книге: она демонстрирует весь спектр жизни — от обнаженной страсти до очень острого ума.

В этой книге вы рассказываете очень личную историю — историю своей семьи. Какие чувства вы испытывали, помещая детство вашего отца в один ряд с фактами о Холокосте, холодной войне, разделе Палестины?

История о Холокосте — это и есть история моей семьи, без нее нельзя было обойтись. Честно говоря, когда я начала об этом писать, я очень боялась — мне было больно, во время написания некоторых отрывков я буквально плакала, было очень тяжело. Но для меня очень важна история моего деда. Он ел свинину, праздновал Рождество и вел себя как любой христианин в то время, но все равно погиб — просто потому, что был евреем. Ему было 35 лет. После него не осталось ни тела, ни могилы — поэтому для меня и для моего папы эта книга стала местом поминовения деда.

Как ваш отец отреагировал на книгу?

Он перечитал ее несколько раз. После третьего раза мы встретились за чашечкой кофе и он начал читать вслух отрывки, которые, как ему кажется, особенно хороши. Он действительно обрадовался тому, что я написала эту книгу, и тому, что скоро она выйдет на его родном языке — венгерском.

Ваша предыдущая книга, получившая Августовскую премию, тоже посвящена еврейской теме. Как она звучит в предыдущем романе и почему вам захотелось к ней вернуться?

Мне тяжело было избежать ее, потому что чаще всего не я выбираю тему, на которую пишу, а тема выбирает меня. Расскажу подробнее о предыдущем романе. Однажды ко мне обратилась женщина — она сказала, что у нее есть письма, которые она хотела бы мне отдать. Это письма родителей-евреев своему сыну: во время Второй мировой войны мальчик попал из Австрии в Швецию, а его родители остались в Австрии и погибли. Я начала работать с этой историей, и оказалось, что впоследствии этот мальчик подружился с Ингваром Кампрадом, основателем ИКЕА. Так из писем выросла история об ИКЕА и о евреях-беженцах. Работая над этим романом, я обнаружила документы, свидетельствующие, что Кампрад состоял в шведской националистической организации «Новошведское движение» и что за ним следила полиция. Эта тема тоже меня нашла.

В русском интернете ваше имя фигурирует в основном в связи с этим фактом об Ингваре Кампраде. С какими чувствами вы обнародовали эту историю?

Это время, когда мне приходилось отвечать на два звонка одновременно. Я журналист, я писатель, рассказывать о том, что я знаю, — это и есть основа журналистской и писательской работы. В истории с Ингваром Кампрадом меня заворожило это противоречие: с одной стороны, его лучший друг — еврей, а с другой — он является членом антисемитского движения. Кстати, я отправила материалы Ингвару Кампраду, он прочитал их перед публикацией. Я была, как и все журналисты, абсолютно открытой и искренней.

История Кампрада не единственная. Похожая судьба и у Генри Форда, о котором вы тоже пишете в книге. Как относиться к подобным историям?

И Генри Форд, и Ингвар Кампрад — фактически идолы, очень известные фигуры, которыми многие восхищаются. Именно поэтому важно рассказать всю правду — все, о чем мы говорим в связи с сороковыми годами, актуально и сейчас: расизм, мизогиния, антисемитизм, проблема беженцев. Я хотела показать, что идеи, близкие к нацизму, могут проявляться в совершенно разных местах у совершенно разных людей.

Вы пишете о людях, которые были жителями нацистской Германии и поддерживали Третий рейх, а потом остались без государства. Что они чувствовали?

Я думаю, состояние, в котором жители Германии находились в 1947 году, очень интересно и по-своему завораживающе. В тот момент никто не понимал, как Германия вообще выживет и что с ней будет дальше. Необходимо было построить какое-то новое общество, но демократия не возникает сама по себе, она с чего-то должна начинаться. На тот момент Германия и люди, которые в ней живут, словно находятся в лимбе, у них нет никакой определенности. Я хотела зафиксировать именно это состояние.

Чем еще 2019 год напоминает 1947-й?

Как и тогда, мы тоже живем во время больших изменений — политических перемен (можно вспомнить Трампа в США), возникновении новых направлений в искусстве. Мне кажется, это очень интересное и важное время. Мне хочется, чтобы мои читатели размышляли и сами находили параллели, потому что моя книга — это не учебник.

Фото: Дарья Самойлова