«Иногда думаю, зачем я поел, ведь теперь тяжело прыгать». Что происходит за кулисами театра оперы и балета

Долгое время я была единственным помощником режиссера на балетных постановках, приходилось выходить еще и на оперные — это было тяжело. Потом на пенсию вышла балерина и вернулась в театр моей помощницей, потом еще одна. Я тоже бывшая артистка балета, вышла на пенсию, но меня уговорили остаться здесь. Я брыкалась, директор говорил: «Отпуск возьми, а после приходи». Друзья тоже уговаривали: «Ты же не будешь дома в 37 лет сидеть, театр — это твое». Я подумала и пошла, в августе оформила отпуск, в сентябре вернулась, но уже помощником режиссера. Людей с улицы в театре практически нет. Спектакли надо знать, а мы их все протанцевали, эта музыка на слуху.

Все, что касается перемен, декораций, света, звука во время спектакля, лежит на нас. Например, по нашей команде должны вовремя запустить видеоряд. Мы четко ориентируемся на музыку, важно подать команду ни раньше ни позже, в нужное время. Во время репетиций премьеры мы тоже присутствуем на площадке, запоминаем и записываем все.

Бывает, что за пару недель мы параллельно должны репетировать три спектакля — и это хаос, самое сложное. Трудность в стилистике: разный стиль хореографии танца и разное настроение. Например, в один день ты воин Солор, а потом Базиль — цирюльник, который бреет бороды. На третий день тебе уже нужно репетировать роль лесного чудища Шурале. Это три совершенно разных спектакля с работой разных мышц. Частота репетиций зависит от капризов артистов, а они у нас очень капризные, как и везде, но работа и тело обязывают, иначе без репетиций невозможно свободно сделать нужный элемент танца на сцене. Это как спорт — мы передаем зрителю ощущение, что тяжелые комбинации легко сделать, но на самом деле нет.

Перед выходом на сцену я иногда думаю, зачем я поел, ведь теперь тяжело прыгать. Но когда оказываюсь перед зрителями, эти мысли уходят. Перед спектаклем выхожу на сцену, целую ее, разговариваю — могу спросить, как дела, как день проходил, кто ее обижал и вбивал гвозди. Такой ритуал помогает настроиться. Сцена с нами разговаривает, и я всегда думаю, что здесь витает дух Нуриева и надо не сказать лишнего.

Подготовка к роли начинается не с репетиционного зала, а с прочтения литературы, просмотра фильмов по теме и прослушивания музыки — особенно если это премьера. К ней надо набрать максимальный багаж знаний о роли, чтобы быть правдивым в своем образе. Процесс не быстрый, надо посмотреть на то, как раньше исполняли эту роль, если спектакль кто-то уже ставил. Потом мы идем в зал с педагогом и скрупулезно отрабатываем каждое движение. После того как в тело вошла хореография, начинается работа над образом и совмещение с танцем.

Волнение перед выходом на сцену есть всегда, вне зависимости от опыта, но главное, чтобы оно не переросло в панику и паническую атаку. Надо, чтобы ноги слушались. Часто у неопытных артистов начинается дрожь по телу, и они не могут с ней совладать. Должно присутствовать легкое, будоражащее волнение, настраивающее на то прекрасное, что ты сейчас будешь делать, и с ним надо справиться заранее, в репетиционном зале. Если там выполнять все задания на 200 процентов, то на сцене останется работы на 80 процентов. Максимальная проработка в зале делает свое дело.

Звукорежиссер не обязан сидеть за пультом, этим обычно занимается его ассистент, звукооператор. От звукорежиссера требуются его слух, натренированные уши и команды вроде «давай отодвинем этот инструмент на задний план, а у этого подкорректируем тембр» и так далее. Звукоинженеры обслуживают технику на сцене, подключают микрофоны. Специфика работы в театре отличается от работы на концертной площадке или при записи классической музыки. В последнем случае мы расставляем много микрофонов для записи оркестра на площадке, а в театре оркестр в основном не подзвучивается, потому что сама акустика помещения помогает усилить звук и распределить его правильно. Мы ставим микрофоны только для вокалистов и иногда для артистов хора. Как правило, это три напольных микрофона, чтобы немного усилить звук для зрителей. Также мы немного подзвучиваем оркестр, но не для зрительного зала, а за кулисами — для артистов хора и солистов, чтобы они ориентировались по музыке.

Мы моем сцену перед каждой постановкой и после каждого спектакля. Надо успеть прибраться на ней и между действиями во время балета, в антракте. Мне здесь очень нравится, потому что я все время вижу артистов и могу смотреть все спектакли, изучать либретто.

Нам поступает заказ по спектаклю от художника по костюмам и постановщиков. Сейчас мы работаем над костюмами для оперы Пуччини «Тоска». Также шьем шубы на «Бориса Годунова» — в хор пришли новые люди, шуб не хватает, поэтому делаем дополнительные. Все костюмы отшиваем здесь. Бывает, что нужно пошить и 100, и 650 костюмов в течение месяца-полутора. Люди иногда работают без выходных, чтобы уложиться в нужные сроки. Ткань покупаем в местных магазинах, а временами приходится заказывать в Москве, все зависит от того, что хочет получить художник по костюмам. В «Тоске» есть католический епископ, у которого костюм из парчи. Ее просто так здесь не найдешь, только в определенных мастерских. У нас почти нет легких костюмов — все сложные, вот наряд на оперу Пуччини — он состоит из сетки, парчи, разных тканей и элементов. А для «Бориса Годунова» шьются очень большие шубы, на каждую уходит до пяти дней.

Для хранения костюмов предусмотрены шесть костюмерных, и еще одна находится в зрительной части, но места все равно не хватает. Мы вынуждены хранить одежду в коридорах, в ящиках, так как каждый год в театре бывают премьеры и под них шьются новые костюмы. Все висит на плечиках, на стационарных стойках, затем мы перевешиваем вещи на стойку с колесиками и распределяем по гримеркам артистов.

Если артист что-то случайно порвал, образовалась небольшая дырочка или пуговица оторвалась, мы сами все быстро латаем. Но если с вещью случилась беда посерьезнее, отвозим в пошивочный цех, там прошивают машинкой.

Перед гастролями мы пересчитываем костюмы, я заранее все это делаю сама — проверяю и прошу артиста посмотреть, все ли на месте. Если чего-то не хватит, это будет катастрофа. Чтоб избежать таких ситуаций, мы берем на гастроли запасные костюмы. Иногда они не очень подходят, и приходится быстро подгонять под артиста.

Самый тяжелый костюм — из оперы «Борис Годунов»: шуба весом восемь килограммов, у бояр шубы поменьше, в районе трех-пяти килограммов в зависимости от ткани. Мы все сами переносим. Все костюмы очень дорогие.

Мы расставляем реквизит перед каждым спектаклем. Колечек, платочков, бокалов и прочего у нас больше сотни, все хранится на своих местах, на полках. Мы помним их местоположение, так как давно здесь работаем. Самые затратные по реквизиту спектакли — «Царская невеста», «Сююмбике», «Любовь поэта» и «Пиковая дама». Самые хрупкие вещи — стеклянные бокалы и кружки, мы их убираем в коробки.