Неочевидная Казань. Музей-квартира Назиба Жиганова

В рубрике «Неочевидная Казань» «Инде» рассказывает о местах в городе, про которые никто ничего толком не знает, а зря.

В 1971 году квартиру № 11 в элитном 14-м доме по улице Малой Красной закрепили за новым жильцом — композитором, народным артистом СССР и первым ректором Казанской консерватории Назибом Жигановым. На кухне до сих пор висит календарь за 1988 год, передвижное окошко застыло на дате 2 июня — дне смерти композитора. В январе этого года исполнилось 105 лет со дня рождения Жиганова, а вчера в ГБКЗ стартовал первый музыкальный фестиваль татарской музыки «Мирас», которому присвоили его имя. «Инде» отправился в мемориальную квартиру, чтобы выяснить, как жил первый татарский симфонист, выпить чаю с его внуком и потрогать столетний рояль.

Квартирный вопрос

С Лидией Александровной Яковлевой, заведующей музеем Жиганова и бывшей консерваторской студенткой композитора, мы сидим на мемориальном диване в мемориальной гостиной. На мемориальном столике перед нами разложены несколько выпусков журнала «Казань» (журналы новые). В углу — мемориальный телевизор «Темп-738», в соседней проходной комнате — мемориальный рояль фирмы Ed. Seiler. В любом классическом музее проход к подлинным вещам перегородили бы бархатной лентой, но здесь трогать разрешают почти всё: метроном, который Жиганов привёз из командировки во Францию, старый дисковый телефон (экспонат особенно удивляет младших школьников: они не верят, что прибор без сенсора или хотя бы кнопок может звонить), пластинку с оперой «Аида» (это первый музыкальный спектакль, который посетил Жиганов, — ему было 18 лет, он только что покинул детский дом и переехал из родного маленького Уральска в большую Казань; громкие звуки, яркие декорации и непривычная обстановка так напугали парня, что он сбежал с первого акта).

Четырёхкомнатная квартира стала музеем в 1991 году. Тогда в ней ещё жила вторая жена композитора, Нина Ильинична. Для полноценного посещения экспозицию открыли только после её смерти, то есть пять лет назад. Лидия Александровна систематизировала архивы, привела экспонаты в порядок и фактически дала музею вторую жизнь.

— В первые дни после смерти Нины Ильиничны я даже плакала от объёма предстоящей работы, — вспоминает она. — Нам осталась квартира, в которой жила 87-летняя женщина. Да, это был музей, но тут болели, варили щи, стирали одежду. Надо было всё оформить, набрать людей, которые бы меня поддержали. Музей становится музеем не в день подписания постановления об открытии. Он складывается по крупицам и завоёвывает своё место в городе. Сейчас я считаю, что проект состоялся. Для меня это единственный полноценный музыкальный музей в Казани.

По закону, музей-квартира, находящийся в жилом доме, может быть открыт для посещений не больше трёх дней в неделю. В гости к Жиганову обычно приходят школьники и студенты консерватории, среди которых в последние годы много иностранцев. Говорят, молодые музыканты из восточных стран очень радуются, когда слышат в пьесах композитора родную пентатонику. Посетителям показывают гостиную и кабинет Жиганова — здесь всё выглядит почти так же, как при жизни хозяина; некоторым гостям даже разрешают сыграть на его идеально настроенном рояле. Комнаты жены и младшего сына превратились в служебные помещения. В кладовой теперь архив.

— Здесь фонды, здесь свято, здесь личность, которая должна звучать. — Когда Лидия Александровна говорит о Жиганове, у неё блестят глаза и чуть дрожит голос. — У нас 8000 обработанных единиц хранения в архиве: свидетельства, письма, автографы, рукописи, фотографии. И я толком не могу это никому показать! Нужно пространство, но у нас его нет. Всё, что мы можем предложить, — 12 посадочных мест в кабинете с роялем. Нам бы сделать музыкальный салон для концертов и музейных встреч человек на 70, но мы с 1991 года не можем этого добиться.

Единственный ресурс для расширения — соседняя квартира. За стеной живёт пожилая женщина, которая не спешит отказываться от жилья в центре города ради новостройки на окраине. По словам Лидии Александровны, нужна политическая воля: «наверху» о проблеме знают, но ответа уже много лет не дают.

Вопрос интерпретации

— Гений, ректор, организатор, депутат... — Лидия Александровна продолжает экскурсию и показывает нам небольшой бюст Чайковского — первый предмет, который Жиганов когда-то ввёз в новую квартиру. — Немыслимо, как один человек мог прожить столько жизней. Каждая требовала нервов, души, сил, времени. Музыканты Казани обязаны ему всем. Он объездил полмира как посол музыкальной культуры СССР — Франция, Германия, Китай, Чехия, Болгария, Румыния...

Мы останавливаемся у письменного стола Жиганова. В комнату входит старший научный сотрудник музея Алексей Егоров, внук композитора.

— Мне жутко не нравится, когда разговор идёт на уровне красного уголка в доме пионеров: «Какой он был добрый, справедливый, во всех отношениях замечательный человек!». Был всякий. Иногда довольно жестокий: когда мне было шесть и я провалился на вступительном экзамене в музыкальную десятилетку, он несколько дней со мной не разговаривал. А когда моя мама пыталась поступить в консерваторию, он издал ректорский указ: «Студентку Жиганову не принимать». Тогда с семейственностью боролись, и ему не хотелось лишних разговоров. Но вышестоящее начальство сказало: «Коммунист Жиганов, вы не правы. Пусть девочка пробуется на общих основаниях».

Впоследствии Светлана Жиганова стала профессором консерватории, заведующей кафедрой оперной подготовки. Но в музее есть документальное подтверждение тому, что музыка интересовала её далеко не всегда. В 1941-м пятилетняя Светлана заявила отцу, пытавшемуся обучить её азам игры на фортепиано, что маленькие дети играют не на рояле, а в куклы. Жиганов долго думал, как переубедить дочь. Так появился цикл фортепианных пьес про её игрушки. Подаренные на день рождения «Танец медвежонка», «Колыбельная» и «Марш кукол» сделали своё дело: Светлана сняла бойкот с занятий музыкой. Алексей показывает нам ноты. На каждом листе шуточная подпись «Издательство фирмы „Кикимора“» и забавный рисунок. Этот семейный сюжет Егоров превратил в кукольный спектакль «Альбом для дочери», который вошёл в репертуар театра «Экият».

Жиганова не интересовал джаз, но ему нравился фильм «Иисус Христос — суперзвезда». Он не был фанатом неклассической живописи, но когда у бывшего фронтовика, художника, творившего в стиле Ван Гога, отняли мастерскую за нежелание работать в соцреализме, он предоставил ему класс в консерватории. Он был строгим и нравственным (иногда чересчур), но в голодные детдомовские годы своровал на рынке рыбу (правда, после этого его стошнило, и он поклялся никогда не брать чужого и не есть воблы). Когда идёшь в провинциальную музейную квартиру, ждёшь пыли, бархатных огораживающих лент и формалистских экскурсий, но дома у Жиганова делают всё, чтобы даже незамотивированный на просвещение школьник удивился. Хотя бы дисковому телефону.

— Жиганов был из поколения, воспитанного на конструктивизме и авангардизме, поколения бури и натиска, — рассуждает Алексей Егоров, — эти люди создавали вузы, школы и новую культуру. Это были бойцы. Читаю письмо детдомовского друга деду, там примерно такое: «Дорогой товарищ Назиб! Помнишь, как ты замечательно выступал на сцене и катался на коньках? А помнишь, как тебя пришли бить пятеро из колонии, но ты их всех сам отметелил?». Так вот, я считаю, что рассказывать надо и о том, и о другом.

Фото: Катя Огуречкина