Социолог и философ Александр Филиппов: «Если вас обманывают, то совсем не тем способом, про который вы думаете»

В прошлые выходные состоялся второй лекторий цикла «Теории современности» — совместного мероприятия «Инде» и центра современной культуры «Смена». Пользуясь случаем, мы попросили одного из спикеров — доктора социологических наук, руководителя Центра фундаментальной социологии НИУ ВШЭ Александра Филиппова рассказать, как идут дела в современной российской социологии, и объяснить, почему фокус внимания учёных сместился с глобальных процессов на повседневность.

О государственном заказе на теоретическую социологию

«В России нет теоретической социологии» — впервые я сформулировал этот тезис около двадцати лет назад, имея в виду, что рутинная прикладная работа и отсутствие благоприятных условий отвлекают внимание и силы учёных от разработки фундаментальных, объясняющих устройство современного общества теорий. Думаю, это единственное, что запомнится потомкам из всего моего теоретического наследия. Правда, в последнее время я перестал говорить о кризисе фундаментальных теорий — не потому что ситуация улучшилась, а потому что она стала хуже. Я придерживаюсь традиционных, даже консервативных взглядов на развитие социальной науки и считаю, что на фундаментальную теорию должен быть госзаказ. Сейчас его нет. Поясню: не заказ государства на идеологию или наукообразное представление о том, какой бы система сама хотела себя видеть, а потребность в независимой инстанции знания об обществе, которая развивается в своём темпе и по собственным законам.

Сегодня у государства в России нет потребности в независимом теоретическом знании. Более того, наблюдаются противоположные стремления: утвердиться в каких-то самоочевидностях, успокоиться на них, использовать их для объяснения всего, что есть, было и, главное, будет. По-своему это логично, ведь чем выше в государстве роль ручного управления, тем слабее желание власть имущих понимать, что происходит вокруг. При ручном управлении человек сразу видит результат: нажал кнопку — пришёл подчинённый и налил чай, нажал другую — другой подчинённый принёс документы, просмотрел документы и нашёл несостыковки — нажал третью кнопку и вызвал консультанта. Если всё вроде бы работает само, зачем нужны дополнительные подчинённые, которые на не совсем конвенциональном языке станут объяснять сложные фундаментальные вещи? Чтобы люди во власти заинтересовались теоретическими изысканиями социологов, они должны осознать, что с существующими понятиями и ресурсами объяснения происходящего просто невозможно работать, что всё это устарело и не имеет отношения к действительности.

О том, как связаны социологическая теория и идеология

На высших теоретических этажах социология всегда рисковала свалиться в идеологию. Скажу больше: часто всё именно так и происходило. Но нужно различать идеологию, которая сознательно создаётся как ложное знание и в конечном счёте является просто высшим этажом пропаганды, и идеологию, которую учёные создают в соответствии со своими представлениями о том, в какую сторону они бы хотели направить развитие общества. Возьмите США: никто не назовёт крупнейшего социолога Йельского университета Джеффри Александера пропагандистом. При этом факт остаётся фактом: без его участия не сформировалось бы самопонимание американского общества накануне избрания Обамы. Да, в его деятельности был определённый элемент политического заказа, но на выходе явно получилось нечто большее, чем манипулятивное знание. Его теории переживут и президентство Обамы, и любые смены курса, потому что это наука, а не просто чьи-то ценности, облечённые в теоретическую форму.

Но вообще высокий пост — совсем не обязательное условие. Французский учёный Эмиль Дюркгейм начал работу над большой социологической теорией по заказу министерства просвещения, которое искало внятный ответ на притязания разных общественных сил. Он нашёл такой модус отношения к происходящему в реальности Франции, который оказался приемлемым и для чиновников, и для учёных. И это важный момент: госзаказ — это не когда условный президент вызывает условного социолога в кабинет и говорит: «Мне нужна теория». Госзаказ — это системное поощрение фундаментальных исследований, открытие профильных университетов и поддержка независимого существования учёных. Это сложные взаимоотношения: политик, который даёт заказ, должен понимать, что результат может быть неприятным. А социолог обязан осознавать, что, если он скажет: «я подумал и решил, что вы все мерзавцы и вас надо немедленно свергнуть», вряд ли кто-то будет поддерживать его исследовательскую деятельность.

О реформистской и консервативной позициях социолога

Социологи, в отличие от многих философов, которым для размышлений нужно одиночество, обычно включены в ткань общества. Следовательно, у них не может не быть собственной позиции по его устройству. Одни стоят на страже существующего порядка, который, возможно, не представляется им идеальным, но если он рухнет, никому не будет лучше. Другие занимаются критической социальной наукой, которая делает ставку на преобразование, замену всего существующего чем-то новым. Тут возникает важный вопрос, на который исследователи часто стесняются отвечать: на что сегодня живёт, по старинке говоря, социал-реформист? Дело в том, что в современном мире — я сейчас не имею в виду Россию — быть левым мыслителем выгодно. Для них создано огромное количество журналов, исследовательских центров, научных программ, фондов и так далее. Сейчас левые философы и социологи — не бойцы, которые умирали в чахотке, а вполне благополучные профессора, которые выращивают смену и не так уж сильно беспокоятся о рабочих местах. Их энергию умело аккумулируют и канализируют, чтобы она не была разрушительной.

Социология повседневности и микросоциология VS фундаментальная социология

гОчевидно, что в последнее время фокус внимания многих социологов сместился с глобальных тенденций на микропроцессы повседневной жизни — этим занимаются всё больше и больше исследователей. В точном смысле слова такое положение дел нельзя назвать эскапизмом: у социологического знания своя динамика, и у такого исследовательского интереса есть глубинные причины — как социальные, так и теоретические. Изначально интерес к повседневности был свойственен консервативным учёным, которые хотели доказать, что помимо всех этих огромных конструкций и бездушной машины государства есть некая подлинная жизнь. В этой жизни люди делают выбор, руководствуясь собственными мотивами, и ощущают, что от них что-то зависит. И микропроцессы и повседневность как объект исследования — не бегство от реальности, а радостное открытие учёными огромного человеческого мира.

Есть и другой аспект. Многие коллеги будут со мной спорить, но я полагаю, что интенсивное поощрение занятий именно такой социологией — не что иное как один из способов отвлечь силы и внимание учёных от фундаментального устройства социального мира. Повседневный мир зиждется на некотором фундаменте, который иногда по своей природе, а иногда злонамеренно скрыт от человеческих глаз. И если в фундаменте что-то неладно, трещины расползутся и покажутся на фасаде.

Оставаясь на том же уровне повседневности — с тем же продавцом, с теми же улыбками, с тем же распорядком дня и бытовыми привычками, — вы оказались втянуты в глобальный процесс. Или представьте, что на территорию, где вы привыкли кататься на велосипеде и гулять с детьми, пришёл глобальный капитализм: там строят большой торговый центр. Капитализм уничтожает место вашей рекреации, полностью меняет логистику, выстраивает новые коммуникации. Потом что-то меняется в экономике, всё схлопывается, а пустующее здание торгового центра остаётся на том же месте. Ваше место изгажено, муниципальные управленцы, которых вы выбирали, не могут ничего сделать. А вы при этом цепляетесь за свою повседневность и говорите, что самое важное — выяснить, какие рисунки оставляет неизвестный художник на стенах этого магазина. Кажется, это не совсем верная исследовательская стратегия.

«Левада-центр», ФОМ и ВЦИОМ. Как «чайнику» разобраться в достоверности соцопроса?

Соцопросы — это не совсем моя область, но всех, кто ими интересуется, я бы хотел предостеречь от легкомысленных упрощений. Для начала нужно запомнить три простых соображения. Первое: ни «Левада-центр», ни ФОМ, ни ВЦИОМ не являются социологами, при всём богатстве их социологических интересов. Само по себе использование опросной методологии не приводит к тому, что результат непременно является научным, социологическим. Пожалуй, лучше всего про свою организацию всё это не только понимает, но и высказывает Валерий Фёдоров — генеральный директор ВЦИОМ.

Второе: однажды я разговаривал с немецким коллегой про Алленсбахский институт демоскопии — крупное и довольно известное учреждение, занимавшееся изучением общественного мнения в ФРГ, — и он назвал его кухней ведьм. Честно скажу: я не знаю ни одной конторы, занимающейся общественным мнением, которую нельзя было бы назвать кухней ведьм. Я не хочу разбираться, из чего готовятся их зелья, но могу уверить, что, если на какой-то кухне делают совсем несъедобные фальсификаты, её закрывают и открывают на её месте такую, которая будет готовить тоже фальсификаты, но съедобные. Фанатичные математики, глядя на результаты опросов, любят рассуждать, что какая-то кривая просто не может вести себя подобным образом и кровавый режим снова всех обманул, но говорю как социолог: большинство соцопросов скорее надёжны, чем нет. Конечно, в экстремальных ситуациях типа очередных судьбоносных выборов возможны намеренные искажения, но обычно они происходят на более глубоком уровне, чем количественный результат. Грубо говоря, если вас и обманывают, то совсем не тем способом, про который вы думаете.

Третье соображение: если хотите понять, в чём подвох, смотрите на формулировки отдельно стоящих вопросов и блоков вопросов. Только так можно понять, какого ответа добивается заказчик исследования. На вопрос, хочет ли человек на дачу или чтобы ему оторвали голову, нормальный респондент обычно отвечает: «хочу на дачу». Но это не значит, что он рвётся на природу, — он просто не хочет быть обезглавленным. При этом в заголовки попадает что-то вроде «85 процентов советских людей по-прежнему любят дачу». Хотя, конечно, так грубо уже давно никто не работает: все, кто исследует общественное мнение, — заслуженные люди, заинтересованные в нетривиальных подходах и точных результатах. Но, повторюсь, это не наука, а часть политической системы, которой исследование общественного мнения нужно для вполне утилитарных целей — от мониторинга эффективности пропаганды до отслеживания глубинных тенденций, которые дадут о себе знать не сразу.

Фото: Настя Ярушкина