«Напишите об этом»: отрывок из дневников Габдуллы Тукая ко дню рождения писателя

26 апреля 1886 года в деревне Кушлавыч родился Габдулла Тукай. Он прожил всего 26 лет, но успел сформировать канон татароязычной литературы в поэзии, сказке, критике и переводной прозе. «Инде» уже писал о том, почему Тукая называют татарским народным гением. Сегодня, в день рождения писателя, мы публикуем отрывок из его ироничных дневников, переизданных в прошлом году издательством «Смена».

Господин редактор ругает меня в письме: «Второй месяц, как ты уехал из Казани, ничего не пишешь, ни одной статьи не прислал в редакцию...». Так ведь, мой господин, ты же видел, когда провожал меня, какая жара была на пароходе «Фултон», настоящая «плавучая баня», и как я этому обрадовался. Пароход тронулся. Ты сошел. Я залез на полку в каюте. О чем еще писать? Я и пера с чернилами не взял с собой. Каждый ведь волен писать о своем. Я и писал уже однажды зимой по вопросу о том, как мерзнет спина. Вон в повести Гаяза-эфенди бабай говорит, что взял себе жену только оттого, что у него спина мерзла. Я сам эту книгу не читал, мне лишь прочитавший человек рассказал. Да и к тому же я боюсь читать произведения Гаяза.

Однажды, под впечатлением от одной из последних его книг, написал кое-что про любовь, только, как на грех, получилось вот что: «Как-то один бык пришел к воротам одного хозяина, у которого была корова, и, обуреваемый любовью и нежными чувствами, обратился к теленку во дворе:

— Ммммать домммма? Мммать доммма?

Теленок тихо отвечал:

— Доммма.

После этого влюбленный толкнул рогами ворота и вошел внутрь».

Выходит, не могу я писать; если у вас нет материала, то вот, к примеру, говорят, Мингадж по прозвищу Индиец на деньги для высшего учебного заведения строит «Рай земной с гуриями». Напишите об этом.

Говорят, что первого апреля в магазин тетушки Садык кто-то обманом доставил автомобиль. Напишите об этом. Мол, телеги нечестивых оскорбляют религию. Об этом напишите. Говорят, что весной ту огромную льдину, которая, разрушив мост через Волгу, нанесла миллионные убытки, наслал на наш город из-за гор Каф проклятый Даджаль. Причиной негодования Даджаля якобы стала пьеса «Даджаль», сочиненная в Казани. Говорят, что проклятый Даджаль расстроился из-за того, что в этой пьесе его злодеяния свелись лишь к тому, что он споил какому-то человеку две бутылки темного пива. Говорят, что его огромный, как чайная чашка, глаз на лбу от возмущения стал с размером со сковороду. Говорят, что Даджаль сокрушается: мол, почему разных Мефистофелей и Демонов представляют, не умаляя их достоинств, настоящими сильными злодеями, а его, значит, изображают в виде того, кто всего лишь спаивает людишек темным пивом. Льдина та, говорят, была в виде дракона. Говорят, что написала она письмо городскому голове Казани: «Если не хочешь разрушения моста, отдай мне свою дочь!». Городской же голова, посоветовавшись с друзьями-соратниками, будто бы собрался послать на борьбу с драконом-льдиной смельчаков, отобрав из мусульманских мясников самых здоровых, с топорами. Прибавьте еще сами, приврите и напишите об этом.

Говорят, в Казани какой-то интеллигент похвалил покойного Ахмеджана-ага, назвав его то ли хранителем нации, то ли отцом религии, то ли пастухом хадисов, или еще как-то так. Напишите об этом.

Говорят, составитель словаря Хасан Гали якобы открыл, что слово «Казань» является формой множественного числа слова «каз» — самец гуся. То есть он считает, что это форма персидского множественного числа. И по-татарски «Казан», и по-персидски «Казан». Черт его знает, по-каковски. Об этом напишите.

В Казани один харчевник назвал свои номера по продаже перемячей «Амур». На самом деле их можно было бы назвать «Камыр» — «тесто» (да еще и с тараканами). Об этом напишите.

Оказывается, нельзя называть наш журнал словом «Ялт-юлт». Напишите об этом. Оказывается, юмористические журналы нужно называть именами умерших поэтов и редакторов. Вот, например, у русских были великие поэты и редакторы под именами «Будильник», «Оса», «Сатирикон», «Стрела», «Осколки», «Весельчак», «Попрыгунья-стрекоза», и теперь их именами называются юмористические журналы. Непонятно только, почему несчастный журнал «Акмелла», последовавший за примером просвещенного народа, имел такой печальный конец?

Господин редактор! Пока у меня, кроме болезни, других дел нет. Я будто большое дело делаю — куда ни поеду, там болею. В деревне болел, в Казани болел. В Самаре болел. В Уфе болел, в конце концов поехал болеть в город, где живет царь, в Петербург. Чтобы не обделить народ Троицка, и тут болею. Однако здесь дела обстоят хорошо. Кажется, выздоровею. Если выздоровею, всякого напишу.

Пока прощайте.

Кажется, на другой день после того, как мне посчастливилось влезть на полку в каюте, на ночь глядя, я добрался до Самары. Извозчику на берегу сказал: «Отвези меня не в самую плохую гостиницу». Извозчик, то ли потому, что вид у меня был приличный, то ли из какой-то симпатии ко мне, высадил меня перед самарской гостиницей «Бристоль», расположенной на такой же хорошей улице, как наша Воскресенская.

Огромное здание, стеклянная дверь с размером в забор, мимо меня проходит отборная городская публика — увидев это, я засомневался, стоит ли мне останавливаться в этой гостинице. Стою, застыв, как глупая рыба. Со стороны, наверное, я казался Салам-турханом перед дворцом паши.

Тут я быстро сообразил:

— Ты в Самаре в плохой гостинице хотел прожить неделю, а в «Бристоле» только переночуешь; ты же бежал из Казани от ее сырого воздуха, а не от любви к Самаре, то есть «не от любви к Галию, а из ненависти к Могавию». Турки сказали бы: «Шах и на один день шах».

После этого вошел и снял самый дешевый номер — 1 рубль 25 копеек в сутки.

Стемнело. Зажегся свет. Однако сидеть в огромном, как поле, номере одному невесело. Поехал на извозчике к господину Фатиху Муртазину.

Спрашиваю у извозчика:

— Мулла далеко живет?
— Вот, за углом.

И в самом деле: свернули за угол, Фатих-эфенди стоит у ворот. Пригласил его к себе. Обещал через час прийти.
Вернувшись, заказал самовар. Жду Фатиха-эфенди. Однако что-то скребет меня изнутри... Ведь проклятый извозчик за то, чтоб свернуть за угол, взял рубль!

Еще и не вселился в номер, 2 рубля 25 копеек — вжик!

Вот как было:

— Самарского муллу знаешь?
— Знаю.
— Сколько возьмешь довезти?
— Пятьдесят копеек.
— А сколько по таксе?
— Сорок копеек; ну, десять копеек прибавите.

Согласился. С одного угла повез, с другого привез и, говорит, два конца сделал. Рубль, говорит, надо. Что делать? — дал (вспомнил в это время, как кружат муллы). Сижу у самовара и горюю. Зачем полицейского не позвал? Почему не дал 50 копеек и не ушел? Какое огорчение! Собираясь к редактору «Экономики», поступил так неэкономно! Потом узнал, что такса была 25 копеек.

Как и обещал, пришел Фатих-эфенди. За длинным разговором о разных вопросах мы просидели до двенадцати часов ночи. Фатих-эфенди, пожелав мне спокойной ночи, ушел. Дал слово прислать мне своего ученика, чтоб тот помог мне добраться до вокзала, и проводил меня.

Хоть и пожелал мне Фатих-эфенди спокойной ночи, но на душе у меня неспокойно, спать не хочется. Звонком попросил чаю. Пришла горничная. Пожаловался ей на беспокойство из-за бессонницы. Она мне сказала про первоклассный ресторан рядом с моим номером и что из номера туда есть вход в домашней одежде... Мне не понравилось то, что ресторан первоклассный. Я не люблю такие рестораны. Потому что в Казани пару раз их швейцары не пропускали меня из-за моей плохой одежды. С тех пор я махнул рукой на такие рестораны. Однажды мы с товарищем пришли в один такой ресторан. Швейцар, как только открыл дверь, нам с вытаращенными глазами:

— Вас не пустим!
— Почему?
— Одеты неприлично.
— Черт с вами.

Мы грустные-грустные, унылые-унылые пошли прочь. По дороге мой друг придумал хитрость:

— Пошли, я твою фуражку надену, а ты надень мою шапку.

Понятное дело, так и сделали; снова пришли к двери ресторана. Думаем, что нас примут за других людей. Швейцар только голову высунул из двери:

— Вам сказано, господа!

Утром, встав, мы с товарищем так смеялись над своей вечерней хитростью, что в «Булгаре» даже тараканы со стуком попадали со стен на пол. На том история кончилась. Короче, наутро после вечера в Самаре я проснулся, деньги в кармане целы, голова здорова.

Шакирд пришел вовремя. Помог собраться. Севши вдвоем в фаэтон на резиновом ходу, под веселый стук копыт «ляп! ляп!» самарской лошади по асфальтированной улице мы отправились на вокзал.

По дороге встречался нам запряженный вагон — конка. Глазу, привыкшему в больших городах к трамваю, эта конка казалась смешной и унизительной. Если конка проезжала мимо меня, я, не глядя на безбородых и безусых пассажиров, обращал внимание только на бородатых. «И не стесняются, сидят, развесив бороды!» — хотелось мне сказать. Одним словом, приходила в голову мысль: вот бы это дело взять да и отдать детям на потеху! Лошади, запряженные в конку, выглядели душераздирающе и, казалось, были угнетаемы этими бородачами. Смотрелось это как муха, впряженная в плуг. Доехали до вокзала.

В вагоне, кроме одного русского, который ел слойку с соленым огурцом, больше ничего не показалось интересным. Еду в Уфу.

Доехал до Уфы. Расположена в беспорядке на горе. Сел на извозчика. Но это уже не самарский извозчик. Повозка до того старая, до того жесткая, что мои кишки метались, как вожжи, брошенные на деревянную телегу. В гору поднимаешься медленно. По краям дороги глубокие, как преисподняя, ямы, которым нет счета. Столбы, которыми для безопасности отгорожена преисподняя, так редки, что, накренись повозка, очень легко можно низвергнуться туда вниз головой.
Въезжая в Уфу, не скажешь, что въезжаешь в город.

Едешь какими-то беспорядочными и пустынными улицами. Это угнетает. Ворчу: «Разве это город?». Насилу выезжаем на несколько более приличные улицы. В это время показывается белая вывеска книжного магазина «Сабах». Там я и остановился.

Целью моей остановки в «Сабахе» было не оказаться, как в Самаре, в каком-нибудь «Бристоле», то есть порасспрашивать, где какие номера. Однако я увидел, что к магазину примыкает такая просторная и хорошая квартира, что в ней поместился бы не только я, но и еще 19 человек. К тому же оказалось, что под ней кухня и снизу постоянно бьет тепло. Вот благодать! Как на полке в каюте парохода! Соорудить из наваленных здесь бесчисленных ящиков с книгами кровать так же просто, как испечь вафли. Если ящики покрыть мягкими и красивыми вещами, то вполне сойдет: когда на тебе хорошая одежда, кто знает, что ты ешь одну картошку? Выходя на улицу, можно смазать усы маслом из ложки. С самого сотворения мира большинство обманщиков не было разоблачено. Только вот бедолага Рашид-казий едва не обманул весь татарский мир, говоря, что микадо готовится стать мусульманином. Но выступил редактор газеты «Тарджеман» («Перевод») и разоблачил Рашида: «Бабай, масло в ложке, которым ты мажешь усы, съела кошка». И я, ничтожный, будучи в делах, относящихся к татарам и исламу, человеком впечатлительным, написал стихотворение «Где муллы, которые собираются омусульманить Японию?».

Квартира, в общем, веселая. Приходит много народу. Скучать не приходится. Здесь ежедневно видимся со знатоком хадисов Ахметфаизом Даутовым. Он учится играть на скрипке, пока еще хорошо играть не может. Но когда он поет, я готов слушать это пение всю жизнь. Во время пения его голос, и в обычном-то разговоре металлически звонкий, музыкальный, открывает всю свою силу и мощь. Латыпова я не слышал, а о таких безголосых, как Камиль, я здесь и говорить не хочу.

Петербургские профессора сейчас уверовали, что башкирский народ очень скоро исчезнет. Описывают его нравы и обычаи, изучают одежду и убранство для сохранения в музее. Если бы записать на граммофон песни, исполняемые с подлинным башкирским духом и башкирской мелодичностью, как это делает Фаиз-эфенди, разве это не имело бы важное значение после исчезновения башкир? Однако жемчужины нашей нации остаются на дне ее моря, а на поверхность всплывают только «разные-всякие».

Вы обратили внимание? Сейчас записывание на граммофон стало промыслом проституток, разных безработных и людей без куска хлеба. Еще до казанских «Козы Маги», «Подвала Фатима», «Собачьего Хусни», «Дочерей джингэ», записав в разных городах на граммофон песни, они осквернили слух нации и ее потребность в песне. Грубый голос, грубый дух, грубый мотив! Непристойный смысл! Вот они-то и восседают на почетном месте у наших непорочных, чистых мусульман. Из красного угла матерится граммофон. Я и в Казани, и в Астрахани неоднократно краснел за хозяев домов, которые крутят такие пластинки. Они старались развлечь меня. А я сидел и морщился. Поскольку они, полагая, что дают мне сахар, давали яд.

Уфа, хотя и намного хуже Казани в отношении архитектуры, но природой своей превосходит многие города. Прежде всего, она на горе. А это значит, что и летом, и зимой здесь чистый воздух. Она расположена на берегу Агидели, воспетой во многих наших песнях. В городе больше деревьев, чем домов. Как это важно в летние дни! На первый взгляд и народ в Уфе кажется трезвым и чистым. Поскольку в этом городе на каждом углу полезные для здоровья людей молочные магазины, там всегда полно народу. Пивные редки. Этот город не Казань, где «раздолье для ишанского отродья».

Продавцы молока, как муллы на подушках, никого не обслуживают. Покупатели сами приносят себе из буфета молоко. Как мулла читает тебе Коран, учит религии, так и молочник дает здоровье — с какой стати он будет тебя обслуживать? Хочешь быть мусульманином — изучай религию, хочешь быть здоровым — иди бери себе молоко! Здесь не видно лицемерия и холуйства из старания угодить посетителям, как у официантов в трактирах.

Я все философствую... пишу, пишу — а где смешное; леса, леса — а где лиса?

Да, как в лесу не бывает повсюду лисы, так и в статье не бывает в каждой строчке смеха. Поищи между деревьев — будет и лиса; дочитай до конца — будет и потеха.

Габдулла Тукай. Дневники. Издательство «Смена», Казань, 2016

Переизданные дневники Габдуллы Тукая можно купить в книжном магазине «Смена».

Фото: ИЯЛИ им. Г. Ибрагимова