Философ и социолог Денис Сивков: «Фильм о жизни морских звёзд — то, с чего стоит начинать социальному учёному»

28 мая в Казани прошла третья встреча цикла «Теории современности» — совместного образовательного проекта «Инде» и центра современной культуры «Смена». Одним из лекторов был Денис Сивков — кандидат философских наук, доцент кафедры философии и социологии ВФ РАНХиГС. Среди его научных интересов — история философии, теоретическая социология, микросоциология, теория медиа, социальные исследования медицины, экономическая и политическая антропология. «Инде» поговорил с Сивковым о том, как учёные смотрят фильмы, ходят к врачам, мучаются в попытках структурировать собранный материал и всеми доступными способами привлекают на свою сторону коллег и публику на научно-популярных лекториях.

Денис, вы занимаетесь микросоциологией — например, изучали закономерности в поведении людей в маршрутных такси (видео). Повороты головы, мимика, положение, которое пассажиры занимают в пространстве транспортного средства, — оказывается, всё это представляет исследовательский интерес. Человеку, который далёк от микросоциологии, это может показаться способностью видеть закономерности там, где их нет. Как учёному отличить то, что действительно ценно для исследования, от того, что только кажется логичной структурой?

Такая проблема существует. Но, думаю, любой учёный, вне зависимости от дисциплинарной принадлежности, исследует что-то не потому, что хочет открыть людям глаза или сделать их жизнь комфортнее и приятнее (хотя и поэтому, конечно, тоже), а потому, что ему самому интересно. То есть процесс исследования, будь то изучение маршрутных такси или социальных сетей, должен в первую очередь приносить учёному удовольствие. Иногда исследователь будет двигаться в правильном направлении, иногда нет — если он понимает и признаёт ошибки, это нормально. Второй момент: исследователю важно не просто собрать материал, но и доступно его представить, поэтому любой хороший антропологический или социологический текст и любая публичная лекция должны содержать яркий пример — интересную и хорошо написанную или рассказанную историю. Это может быть анекдот, случай из жизни, пример из кино — что угодно. И во всех подобных историях обычно есть допущение, которое понимают и принимают и учёный, и его аудитория. Истории всегда чуть более захватывающие, чем реальность, и в случае с маршрутными такси это тоже работает.

Но у слушателя во время часовой лекции нет возможности познакомиться со всеми выкладками спикера. Как убедиться, что учёный не основывает свою теорию на одном-двух анекдотичных примерах из полевой работы?

Вы затрагиваете очень любопытную тему: почему люди вообще доверяют учёным. Исследователи, зачастую не отдавая себе в этом отчёта, прячут или путают следы и неудачные «хвостики». Это отлично видно по ссылкам в письменных работах: я упоминаю книгу, которую у вас, скорее всего, не будет времени или желания открыть, но, если вы всё же это сделаете, там будет ссылка на другую книгу, а в ней — ещё на одну, и цепочку иногда невозможно распутать. Хотя это совершенно не значит, что я шарлатан, — повторюсь, так делают почти все. Существует множество любопытных антропологических исследований о том, как учёные пытаются убедить других людей в своей правоте и привлекают в союзники литературу, микробов, технологии или тех же пассажиров маршрутных такси. Делают акцент на одном и прячут другое. Наука не так прозрачна, как мы хотели бы думать, поэтому сама по себе представляет огромный интерес для исследования.

Кажется, учёным-гуманитариям проще прятать следы: качественные исследования они проводят чаще, чем количественные, их эксперименты и наблюдения сложнее повторить, потому что они не всегда прописывают чёткие условия. Или это миф, что естественные и точные науки доказательнее и строже?

Здесь две стороны. С одной, представители гуманитарных наук придумали очень много процедур, которые выглядят «строго», особенно в глазах непрофессионалов: выводы подкрепляют цитатами, фотографиями, теми же графиками. С другой, в условно «строгих» дисциплинах тоже много неопределённости, правила точно так же изобретаются и меняются по ходу игры. Казалось бы, все математики говорят на одном языке и здесь нельзя чего-то не понять или понять неправильно — всё прозрачно, всё можно проверить. Но недавно я наткнулся на исследование, в котором убедительно рассказывают, что математические способы изображения — графики, диаграммы — ещё в 1930-е значительно различались в разных странах мира. Настолько, что это создавало непонимание между учёными. В этом смысле строгость условна. Конечно, в отношении естественных наук миф о непроверяемости в большей степени миф, чем в отношении гуманитарных, но это не потому, что они лучше или правдивее. И те, и другие учёные ищут сторонников, и те, и другие прячут следы, все пытаются склонить на свою сторону публику, фонды, коллег из других научных институций.

Ещё раз подчеркну: у учёных могут быть разные причины, чтобы заниматься тем, чем они занимаются. Кто-то ищет истину, кто-то улучшает мир, кто-то просто зарабатывает деньги. Я, например, думаю о себе, что всего лишь рассказываю интересные истории. Даже по-другому: мне бы хотелось рассказывать интересные истории, но не факт, что у меня получается. Наука для меня — совершенно эгоистическая история, мне просто нравится разбираться в чём-то и узнавать новое, делиться с людьми результатами и получать внимание и фидбек.

Тема лекции, с которой вы в этот раз приехали в «Смену», — «Как социальные учёные смотрят фильмы». Как социологи, антропологи или философы выбирают кино и как готовятся к просмотру?

Всё зависит от задачи, которую учёные перед собой ставят. Сегодня я попытаюсь рассказать, что кино может быть использовано наукой в самых разных целях. Первый и самый очевидный пример — кино как предмет исследования. Если исходить из того, что кино социально, что оно рассказывает, как люди ведут себя в тех или иных ситуациях, как взаимодействуют друг с другом и как принимают решения, то фильм становится источником знаний об обществе и о том, как общество рефлексирует. То, что вы увидите в фильме, будет зависеть от ваших способностей, эрудиции и той рамки, которую зададите. Ещё исследователю интересно наблюдать, как на экране постоянно воспроизводятся универсальные коды, о которых люди когда-то давно, на заре эпохи кинематографа, «договорились». Я беру слово «договорились» в кавычки, потому что на самом деле никакой формальной договорённости не было, просто сложилась традиция, по которой крупный план означает одно, панорама — другое, звук — третье. Эти приёмы помогают нам видеть больше и понимать лучше. Отдельная и очень интересная тема — история киноизобретений. Например, появление звука полностью перевернуло киноиндустрию: камеры стали прятать в специальные боксы, потому что они шумели, режиссёры начали отдавать предпочтение артистам с приятными голосами, разговаривающим без акцента. В истории нельзя говорить «если бы», но что бы было, если бы в конце XIX века кинематограф не пошёл по пути, предлагаемому братьями Люмьер? Как бы развивалась киноиндустрия, если бы выиграл Эдисон, предложивший кинетоскоп, к которому люди могли подходить только по одному?

Второе соображение: кино можно использовать в статьях и публичных выступлениях в качестве примера, подкрепляющего тезис, теорию. Не вдаваясь в научные подробности, вы просто подбираете яркий образ из фильма (это может быть сюжет, сцена, судьба какого-то героя, художественный приём), который быстро донесёт идею до широкой аудитории.

Все знают, что кино оказывает колоссальное суггестивное воздействие. Большая часть моих знакомых учёных смотрят кино, хоть многие и кокетничают, что не разбираются в нём. Представьте, что перед вами большое количество разрозненного исследовательского материала: выписки из книг, полевые наблюдения, собранные данные. Нужно всё это превратить в схему, последовательность, текст, но вы не понимаете, как лучше это сделать: все компоненты есть, но чего-то будто бы не хватает. И вдруг вам попадается фильм, который позволяет посмотреть на собранный материал через трафарет, под определённым углом. Вы внезапно понимаете, как всё это можно смонтировать, как сложить из разрозненных деталей красивый пазл. Режиссёр и ещё куча людей, которые работали над фильмом, предложили вам готовую схему, которую можно взять и наложить на ваш материал. Недавно я прочитал потрясающее интервью историка Карло Гинзбурга журналу «Сеанс», в котором он рассказывает, как всю жизнь смотрел кино и как оно помогало ему понимать, что такое история. Врезы, склейки и крупные планы — всё это он видел на экране и повторял в книгах.

Если мы говорим о кино как о предмете исследования, любой ли фильм подойдёт социологу, философу или антропологу для работы? Ну, кроме какого-нибудь документального о жизни морских звёзд на Animal Planet.

Фильм о жизни морских звёзд — то, с чего стоит начинать социальному учёному. Простите меня за этот пошлый термин, но «фильм про морскую звезду на канале Animal Planet» — это набор социальных кодов. Это ужасно интересная тема: как люди показывают на экране не подобных себе живых существ — тех, кто не мыслит, по-другому двигается, питается. Вообще, для учёных нет бросовых фильмов и нет „постыдного удовольствия“: треш, порнография, провалившиеся в прокате картины — всё интересно. Почему одно провалилось, другое нравится всем, а третье в какой-то момент провалилось, а потом понравилось всем? Можно, кстати, отдельно исследовать рецепцию фильмов: наблюдать, как люди смотрят кино, разговаривать с ними во время или после просмотра, подслушивать их разговоры в кинотеатре.

Ещё одна область ваших научных интересов — социальные исследования медицины. Когда гуманитарии берутся анализировать медицинские концепции или организацию производственного процесса в клинике, выясняется, например, что врачи сами толком не знают, как работает иммунитет, и не понимают, как лучше выстроить процесс лечения. Цель таких исследований — десакрализация медицины?

Это ни в коем случае не критика и не разоблачение, социальные учёные не преследуют таких целей. Медицина рассматривается гуманитариями как некий чёрный ящик, и чтобы его раскрыть и понять, нужно вдумчиво в нём разобраться. Наш, пока недостижимый, идеал — коллаборационная работа, попытка вместе с медиками посмотреть, что работает и что не работает в институциях. Но даже в Европе, где коллаборация между социальными учёными и естественниками — стопроцентный научный тренд, с этим сложно. Часто врачи отказываются от сотрудничества...

У вас был опыт полевой работы в российских больницах? Нашу медицину тоже трудно изучать?

Когда я изучал концепт иммунологии, у меня меня был опыт общения с врачами и биологами. Но вообще, любой исследователь, который работает в поле — не важно, над чем, — расскажет вам две истории: первую о том, как ему было нелегко войти туда, а вторую о том, как ему в итоге удалось это сделать. Ну или о том, как это не удалось и он взялся за другую тему. Однажды я читал открытый доклад — делился результатами своего исследования иммунологического дискурса. В зале в числе прочих были врачи и преподаватели медвузов. После того как я закончил, один человек поднял руку — я ещё в процессе выступления заметил, что он со мной не согласен, он ёрзал и фыркал, — и сказал: «У меня есть содоклад». Следующие полчаса он говорил о том, как я не прав. Когда он высказал все свои претензии, некоторые его коллеги высказались в мою поддержку. Но самое интересное, что после того, как всё закончилось, ещё пара его коллег подходили ко мне, шёпотом сообщали, что я совершенно прав, и делились историями из своей медицинской практики. Я это к тому, что российская медицина — не абстрактная гомогенная среда, а набор очень разных реакций.

Наверняка вы периодически посещаете врачей. Был ли у вас опыт включённого наблюдения во время приёмов?

Однажды я лежал на операционном столе, ждал, пока подействует наркоз, и слушал разговор врачей и медсестёр по поводу еды, которую они собираются есть в перерывах во время операции. Во-первых, я выяснил, что во время операции у медперсонала бывает несколько перекусов. Во-вторых, оказалось, что еду приносят медсёстры, а не врачи. В-третьих, в той больнице в почёте была не купленная, а приготовленная медсёстрами еда.

И что это говорит вам как исследователю?

Этот забавный случай иллюстрирует, что то, что мы называем биомедициной, устроено гораздо сложнее, чем мы думаем. Перекусы во время операций — тоже часть биомедицины, в этом смысле моё мифологизированное представление об операционной было скорректировано. Позже я нашёл несколько исследований западных учёных, которые говорят о том же. Мы привыкли думать, что на Западе всё строго и стерильно. Американский исследователь Харис Томпсон, которая занималась исследованием частных клиник вспомогательной репродуктивной технологии, рассказывает, как однажды захотела присутствовать на операции. Ей разрешили, предварительно прочитав кучу нотаций по поводу стерильности и предупредив, что в операционной она должна находиться строго в медицинской маске. Всё бы ничего, но хирург, проводивший операцию, в какой-то момент свою маску снял. Томпсон была шокирована, но ей стало интересно понять рационализацию, то есть узнать, как врач объяснит своё поведение. После операции она подошла к нему и спросила, почему он так поступил. Хирург ответил, что на самом деле «повязка не имеет большого значения». Обращать внимание на такие детали нужно не для того, чтобы обвинить врача в некомпетентности (в сущности, эти правила устанавливают сами же врачи). Такие примеры доказывают нам, что внутренности чёрного биомедицинского ящика гораздо сложнее, адаптивнее, гибче и контекстуальнее, чем мы думаем и чем нам бы того хотелось.

Должен ли социолог иметь медицинское образование, если он исследует медицину, или киноведческое, если он занимается кино?

Когда я исследую иммунологию, я читаю работы не только своих коллег, которые до меня исследовали иммунологию, но и самих иммунологов. Я стараюсь разобраться в теме, привлекаю справочники и учебники. Что касается специального образования, конечно, оно не обязательно. Но есть много случаев, когда технический специалист или естественник потом приходит в социологию и берётся за изучение своей области. Кстати, первое моё образование — колледж газа и нефти. Потом я ушёл в философию, потом — в социологию, а сегодня понимаю, что хочу учиться дальше.

Фото: Даша Самойлова