Поэт и литературный критик Лев Оборин: «Бестселлер — категория, которая почти ничего не говорит о качестве книги»

«Инде» продолжает публиковать интервью с гостями Летнего книжного фестиваля, который проходил в центре современной культуры «Смена» 18-19 июня. На этот раз мы попросили Льва Оборина — поэта, переводчика, литературного критика, редактора журнала Rolling Stone и обладателя одного из самых высоких рейтингов на сайте thequestion.ru — ответить на семь простых и наивных вопросов о состоянии российского книжного рынка и литературной критики.

Вопрос № 1

Ситуация лучше, чем можно было бы представить, но, естественно, не блестящая. Например, фактический монополизм объединившихся АСТ и «Эксмо»: несмотря на то что там работают настоящие профессионалы, ситуация, когда очень большой процент книжного рынка держит фактически один издательский дом, не слишком полезна. С другой стороны, в последние годы появляется множество маленьких частных инициатив — люди выпускают книги за свой счёт. Часто они делают это себе в убыток, но всё равно хорошо, что на этом поле наличествует какая-то самоорганизация. Здорово, что у малых издательств появляются влиятельные лоббисты — к примеру, основатель магазина «Фаланстер» и председатель Альянса независимых книгоиздателей Борис Куприянов. Среди прочего, они умеют общаться с чиновниками, которым часто неясно, зачем вообще нужно поддерживать такие инициативы. В результате получаются мероприятия вроде Книжного фестиваля на Красной площади, который, при всей своей официозности, стал местом, где провинциальные книгоиздатели могут показать, чем они занимаются, и почувствовать, что это кому-то интересно. Малые русскоязычные издательства, кроме того, есть и за рубежом: особенно они заметны, если речь идёт об издании поэзии. В Нью-Йорке это «Айлурос» Елены Сунцовой, в Латвии — «Орбита» одноимённой поэтической группы и «Литература без границ» Дмитрия Кузьмина.

Думаю, на книжном рынке в принципе невозможна идеальная ситуация — всегда хочется, чтобы было больше издательств, денег, книг, новых имён и переводов.

Вопрос № 2

Книги в России сейчас не издаются миллионными тиражами, и это скорее хорошо, чем плохо. Я думаю, каждая книга в итоге находит своего читателя, если он прилагает к этому хотя бы минимальные усилия — интересуется, узнаёт, ищет. Существуют издания (к сожалению, их довольно мало), в которых о культуре доступно пишут уважаемые рецензенты и критики: «Афиша», Colta.ru, «Прочтение», редко обновляющийся сайт Moscow Review of Books. Ещё недавно запустился проект Rara Avis. Не стоит списывать со счетов «Журнальный зал», где по-прежнему доступны «толстые журналы». Многим они кажутся отжившим феноменом, связанным с советской системой словесности, но там до сих пор работают профессионалы, которые читают очень много выходящих текстов; их мнение имеет смысл учитывать. Журналы — это, с одной стороны, полигон для обкатки новых имён, с другой — площадка, где высказываются уже известные люди, с третьей — ресурс, где появляются рецензии критиков, внимательно следящих за актуальной словесностью.

Ещё один источник, помогающий нам ориентироваться в море книг, — блогосфера, так сказать, «литературный „Фейсбук“». Подписывайтесь на писателей и критиков — если вы доброжелательны и задаёте внятные интересные вопросы, вам могут ответить персонально.

К сожалению, русскоязычного ресурса, посвящённого исключительно книжной критике и книжным обзорам, сегодня нет. И, по-моему, это очень плохо. Надеюсь, что в обозримом будущем такой ресурс появится.

Вопрос № 3

Спрогнозировать можно многое, но от провалов, случающихся вопреки всеобщим ожиданиям, никто не застрахован. Кажется, не очень успешным оказался, например, псевдонимный проект Алексея Иванова, включающий романы «Псоглавцы» и «Комьюнити». С другой стороны, кто мог прогнозировать успех «Гарри Поттера» или то, что безумно плохо написанный роман Э.Л. Джеймс «50 оттенков серого», выросший из фанфикшна по мотивам «Сумерек», станет одним из главных международных бестселлеров? Бестселлер — категория, которая почти ничего не говорит о качестве книги. Безусловно, если автор умеет ловить актуальные тренды и быстро делать из них текст — это, кстати, вполне журналистский навык, — у него большие шансы хорошо продать своё произведение. Сейчас спросом в магазинах пользуется «Вся кремлёвская рать» Михаила Зыгаря. Книга окружена ореолом либеральности, а на «большом книжном рынке» давно не появлялось ярких авторов, выражающих эти взгляды. При этом текст совсем не так либерален, как может показаться, но люди изголодались по альтернативным источникам информации, а Зыгарь подчёркивает, что на условиях анонимности интервьюировал инсайдеров, причастных к важным политическим решениям.

Особый класс бестселлеров — конъюнктурные произведения. В последнее десятилетие настоящим трендом стали книги о «проклятом Западе». Везде шпионы, американцы нас развращают, Европа гниёт и тащит за собой Русь. Когда я отвечал на вопрос пользователя TheQuestion о том, какие книги сейчас лучше всего продаются, обнаружил, что в топе многих московских книжных магазинов присутствует труд об истории русофобии со времён Карла Великого и до украинского кризиса. Правда, недавно Путин на каком-то выступлении заявил, что Америка, вероятно, — единственная сверхдержава в мире, поэтому не исключено, что скоро такая литература может выйти из моды. Какая-нибудь любовная беллетристика или же нон-фикшн, написанный известными людьми или об известных людях, всегда будет бестселлером в своей нише. Автобиография Горбачёва получила хорошие продажи, хотя, кажется, в современной России к нему мало кто относится положительно. Или довольно успешная в коммерческом отношении биография Владимира Познера — люди покупают книгу, потому что видят на обложке лицо из телевизора.

Вопрос № 4

С одной стороны, люди любят неглупую мейнстримную беллетристику, «нестыдную прозу». Об этом свидетельствуют хотя бы успех романа Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза» и тот факт, что «Лавр» Евгения Водолазкина по-прежнему держится в лонгселлерах. Конечно, этим книгам в плане народной любви далеко до произведений Дарьи Донцовой, хотя недавно я слышал, что и её тиражи стали падать. При этом мне кажется, что нон-фикшн сегодня в России покупают чаще, чем фикшн (если не учитывать детективы). В рейтинге магазина «Москва» исторические и псевдоисторические произведения стоят выше Яхиной и Водолазкина. Сталинский период, Вторая мировая война и Октябрьская революция — этим интересуются, это успешно продают и потому часто и помногу печатают.

Конечно, литература по физике, биологии или генетике пользуется заметно меньшим спросом — научно-популярного нон-фикшна в топ-30 продаваемых в России книг нет. Конечно, Corpus распродаст тираж новой книги Аси Казанцевой, потому что она популярный блогер и у неё большая аудитория, но вряд ли это будет стотысячный тираж. «Эгоистичный ген» — замечательная книга, но её купят те, кто и так представляет себе, кто такой Ричард Докинз. Таких людей немало, но всё же не сотни тысяч. Безумное уважение вызывает дело фонда «Династия», с которым обошлись совершенно позорным образом, — по счастью, это дело теперь продолжают «Эволюция» и «Книжные проекты Дмитрия Зимина». У этих книг не будет больших тиражей, но они попадут к нужным людям, которых тоже будет немного, и определят дальнейшее развитие науки в стране. Латинская поговорка «У книг своя судьба» — самое верное, что можно сказать в этой ситуации.

Вопрос № 5

Потому что мы очень долго жили с этой установкой и привыкли к ней. В СССР писатели считались «инженерами человеческих душ» — наравне с классиками марксизма. Союз распался, но мы унаследовали эту картину мира: откройте среднестатистический современный русский роман, и героем окажется писатель или читатель — человек, который будет постоянно осмыслять какие-то тексты. Мы редко, если не брать в расчёт тексты авторов-соцреалистов, читаем о людях, которые не связаны с книжной культурой, поэтому создаётся ощущение, что литература замыкается сама на себя. С одной стороны, это не способствует какому-то эволюционному развитию, с другой — хорошо помогает нам находить общий язык друг с другом. Мы по-прежнему можем перекинуться цитатами из школьной программы и по книжной полке вычислить «своего» человека, единомышленника. Думаю, в каком-то виде установка на литературоцентричность передастся следующим поколениям. Во многом потому, что она идёт бок о бок с политикой, а человек пишущий всегда вызывал в России сакральное отношение — в разных смыслах слова «сакральное», потому что порой писателей буквально приносили в жертву.

Другое дело, что часто мы говорим об особом литературоцентричном пути России от нежелания выяснить, как обстоит дело в других странах. Франция тоже литературоцентрична, просто там литература — настолько непривычные для среднестатистического читателя вещи, что он даже не назовёт их литературой: Морис Бланшо, Роб-Грийе, постструктуралистская философия. В общем, литературоцентричностей много. В странах с богатой историей литературы она всё равно остаётся одним из важных пунктов сличения себя с реальностью. В конце концов, даже в основе вытесняющего, как часто говорят, книгу кино всегда лежит написанный сценарий. Мы никуда не денемся от слова, даже если перестанем общаться языком и начнём посылать друг другу сигналы прямо в мозг.

Вопрос № 6

Во-первых, функцию путеводителя. Критик — человек, который берёт на себя труд узнать, о чём написано в той или иной книге, и дать читателю понять, стоит ли её открывать. С другой стороны, критика — это по-прежнему поле, в котором формируются новые литературные концепции. Культура диверсифицируется, жанры дробятся на поджанры, стили — на субстили, и в этой ситуации критика должна обозначать точки, вокруг которых формируются тренды и гроздья новых имён. Это крайне важно для литературного процесса: из истории мы знаем, что многие творческие школы отталкивались от наименований, которые давали им критики. Например, «натуральная школа» — изначально ругательное название, которое Белинскому и компании дали коллеги из официозной газеты «Северная пчела», а «поэты-метареалисты» — Александр Ерёменко, Иван Жданов и Алексей Парщиков — получили такое прозвище (разумеется, на сей раз не ругательное, а комплиментарное) от критиков Михаила Эпштейна и Константина Кедрова.

Ещё одна важная функция критики — исследовательская, филологическая. Критик помогает понять, как текст устроен, чем он замечателен. С одной стороны, эта функция вроде бы существовала всегда, с другой — о ней стали забывать из-за установки «критик не должен умничать — пусть оставит это филологам и литературоведам для ваковских научных журналов». Мне такой подход крайне не симпатичен. Я считаю, что критика должна быть умной — не заумной, но дающей представление о том, что всё немного сложнее, чем кажется. Именно эта мысль заставляет людей, для которых важна современная культура, относиться к ней чуть-чуть адекватнее. То есть не задавать вопрос: «Почему в России сегодня нет Пушкина и Толстого?», а интересоваться: «Что сейчас происходит с русской литературой?».

Вопрос № 7

Я стараюсь посвящать этому не слишком много времени, потому что у меня много работы. Думаю, пару часов в неделю на этом сайте я провожу. TheQuestion — очень полезная вещь, которая помогает научиться быстро высказываться почти на любую тему (разумеется, я не буду говорить о чём-то, чего не знаю). Для меня это хороший способ учить писать самого себя, и я рад, что кому-то нравится результат — сейчас у меня самый высокий рейтинг на сайте, это приятно. Без всяких миссионерских установок могу сказать, что мне нравится видеть, как люди узнают что-то новое.

Возможно, в этом и есть какой-то спортивный элемент погони за рейтингом — но, с другой стороны, я вроде как понимаю, что в такой погоне нет ничего хорошего. На сайте есть функция «адресовать вопрос», и меня иногда очень удивляет, почему люди спрашивают меня буквально обо всём. Адресуют что-нибудь про земледелие или секс на первом свидании, спрашивают, как стать космонавтом, в какой вуз поступать в Израиле или Великобритании, как петь а-капелла. Но я ведь не эксперт в области всего. В общем, я не готов отвечать на всё, о чём меня там спрашивают.

Фото: Даша Самойлова, worldpics.pro