Кинуть кисти. Что таят мастерские казанских художников

Продолжая изучать казанское арт-сообщество, «Инде» задался вопросом: где создаются работы местных художников? Мы отправились в их мастерские, чтобы поговорить с хозяевами о смысле искусства, скандальных запретах выставок, пользе эгоцентризма и о том, зачем скатывать скульптуры с горы. Публикуем результаты арт-экспедиции, в которой Виктор Тимофеев, Михаил Пивоваров, Рамин Нафиков, Махмут Гасимов, Николай Рябов и Рашид Тухватуллин говорят о пауках, детях и тревоге и предназначении творчества.

Михаил Пивоваров, 45 лет

Где учился: химический факультет КГУ
Жанр: живопись
Где находится мастерская: в собственной квартире на Чехова

Живописью я занялся в 21 год, после рождения первого сына, — это был способ отдохнуть между работой и стиранием пеленок. Я сам сколачивал подрамники, натягивал холсты и писал картины на маленькой кухне. Этот процесс как маховик — если его запустить, он сам начинает раскручиваться.

Последние лет семь я зарабатываю на картинах, поэтому искусство стало как бы профессией. Картины я обычно продаю через «Фейсбук» или сайт Artnow, хотя последний немного сдал свои позиции. Раньше, помню, следил за своим рейтингом на сайте, а теперь забросил это дело. Торговле меня научила жена, она тоже художник — мы с ней делим мастерскую пополам. Нам всегда было удобнее работать дома. Мы пробовали мастерскую в Художественном фонде, но там было некомфортно — не тот свет и ощущение, что это не твое помещение, тоже мешало. Дома уютнее.

Искусство говорит о боли — о том, как с ней справляться, сколько нужно для этого терпения. Тарковский заметил, что если бы жизнь была красивой и гармоничной, то искусство и не было бы нужно. Я себя чувствую живым только когда пишу. Если я сижу за компьютером и рисую, например, анимацию, то чувствую, что у меня энергия куда-то не туда уходит, и сразу появляется усталость. Самое неприятное, что, когда хочется поделиться с людьми, ты фотографируешь работу и дальше, сколько ни вытягивай в «Фотошопе», цвета абсолютно неадекватные получаются. Но все равно вешаешь в «Фейсбук» — смотришь на нее уже по ту сторону экрана и начинаешь перекрашивать картину, мучаешь ее.

Я считаю, что человек не обязан иметь хороший вкус. Хороший вкус — это источник проблем. Когда человек всеядный, ему жить и проще, и веселее. Есть прекрасные художники, которые делают безобразный китч, — например Дубосарский и Виноградов. Мне нравятся нескучные работы, в которых есть сюжет.

Тема у меня одна — отношения мужчин и женщин. Картины мои очень скучные — если их вместе повесить все, то вы увидите, что они построены на сочетании красного и зеленого или серого и коричневого. Поэт Дмитрий Воденников как-то сказал про Марину Цветаеву, что она всю жизнь мучилась от того, что ее недолюбили. Мне это очень близко. Но я понимаю, что для мужика это просто неприлично — заглядывать в глаза и спрашивать: «А как вы ко мне относитесь?». Поэтому мой основной прием — это самоирония по поводу этой недолюбленности.

Николай Рябов, 48 лет

Где учился: архитектурный факультет КИСИ
Жанр: живопись
Где находится мастерская: в квартире на Курашова

Я прошел классический советский путь: художественная школа, потом архитектурный факультет КИСИ, что, конечно, было ошибкой типичной — многие думают, что, если он хорошо рисует, ему нужно идти на архитектуру. Я жизнь с этим не связал. Когда пришла всесильная компьютерная графика и 3D-модели вытеснили чертежи, я совсем оказался не у дел, так как не умею общаться с компьютерами. Но архитектор — это не столько профессия, сколько определенный образ мысли. Весь город будет говорить: «Какой красивый театр кукол», — а архитекторы будут ходить и плеваться: «Не архитекторы же построили!». То есть они такие немного собаки на сене. В этом смысле я несу специфику архитектурную: быть собакой на сене.

Я провинциал: родился в Альметьевске и жил там до 17 лет. Я думал, что все знаю и все видел, потому что просмотрел много репродукций. И самое сильное потрясение, после которого я стал рисовать, получил в 28 лет — мы с товарищем поехали смотреть Эрмитаж. Я провел там две недели, все внимательно разглядывал. Но по-настоящему меня поразил только настоящий голландский натюрморт, на котором в бесконечных букетах копошатся насекомые. Раньше я видел такие работы только на открытках, а тут я понял, что искусство — это на самом деле про жизнь: вот стоят цветы, они умирают, кто-то их ест, а его, в свою очередь, склевывают птицы. Это так страшно! Меня стошнило перед картиной. И после возвращения домой я стал рисовать.

Своими работами я стараюсь вызвать у публики легкое удивление: «Это правильно? Это оно и есть?» — человек должен увидеть частицу своего опыта и испугаться себя. У меня была одна выставка, после которой в книге отзывов женщина написала: «Это чудовищно, что вы педагог». Мне нравится, когда удается пошатнуть что-то в головах людей.

Искусство — это что-то бесполезное. Оно не приносит пользы в виде уважения или денег. Искусство не может вызвать ничего кроме тревоги. Нестабильность и путешествие в неизведанное — вот это и есть искусство. Когда я общаюсь с детьми на уроках истории искусства, я им пытаюсь объяснить на пальцах, что искусство и наука — это антиподы. В науке мы с помощью эксперимента можем получить четкий результат — а художник, если начинает работу, зная, к чему он придет… В общем, не художник он уже тогда.

Искусство может обижать и оскорблять — поэтому художник должен рассчитывать на разные эмоции. Если художник выставляется с целью выгодной продажи или с ожиданиями, что все будут валяться в его ногах, то это просто сволочь тщеславная.

Рамин Нафиков, 39 лет

Где учился: Латвийская академия художеств
Чем занимается: живопись
Где находится мастерская: мансарда дома на Шоссейной

Я с детства видел, как рисует отец, и потому у меня не было других вариантов — я знал, что буду художником. Мне не запрещали рисовать на стенах, напротив, под рукой у меня всегда были художественные краски и материалы. В детстве я рисовал все. Например, в три года на стене появился Ленин в профиль. Потом был период, когда я хотел быть мультипликатором — мечтал о том, что сделаю 100 серий «Ну, погоди!».

С самым ярким творческим воспоминанием из детства у меня до сих пор есть связь — это рисунок моей кошки, которую задавила машина. Узнав об этом, я пришел домой и нарисовал ее.

Оборачиваясь назад, я понимаю, что образование, которым меня пичкали, на самом деле наносило ужасный вред творчеству, оно не развивало художника, а убивало его. Детей учить вообще нельзя в этом деле, у них можно только учиться. В искусстве ценно индивидуальное — его надо холить и лелеять с самого детства. А советская система образования штамповала умельцев, способных обслужить госзаказ.

На меня сильно повлияло творчество Пикассо. Мне нравятся его гармонии. Я видел несколько выставок его персональных — у меня тогда дыхание перехватывало от восторга от линий, пластики, выразительности образов, линий и пятен.

Тревожат скандальные закрытия выставок — обидно за страну, за ее будущее, потому что гонениями на художников мы откидываем себя назад. Искусство не может оглядываться ни на какие моральные устои, иначе оно не будет двигаться. Я выставляюсь в разных странах и вижу, что чем страна западнее, тем выше спрос на абстрактность и выразительность, тем больше люди ценят в картинах поэзию, музыку, чувства и мысли, а не ищут повторений того, что есть в природе. Я верю, что и наша публика придет к такому уровню понимания.

Искусство — это не работа и не труд, а образ жизни, моя действительность. У этого нет начала и конца, нет рабочего дня, нет выходных. Даже когда отдыхаешь, ты видишь краем глаза что-нибудь важное и понимаешь, что нужно делать дальше. Видимо, это и есть вдохновение. Мой учитель однажды сказал, что всегда нужно быть у мольберта с кисточкой в руках — быть готовым, когда капризная муза к вам придет.

Рашид Тухватуллин, 62 года

Где учился: физфак КГУ
Жанр: миниатюрная скульптура
Где находится мастерская: в Художественном фонде

Художником я осознал себя в более зрелом возрасте. Я окончил факультет физики Казанского университета, пару лет проработал в различных НИИ — и параллельно с этим начал интересоваться металлическими миниатюрами. Поскольку я работал в НИИ, занимающемся исследованием лазерных технологий, мне пришла в голову мысль воспользоваться служебным положением в личных целях — хотя насчет личных я бы еще поспорил, так как мне кажется, что мои работы были интересны не только мне. Материалом для моих работ служат обычные обломки металла — выброшенные водопроводные краны, подъемник троллейбуса, всякий прочий хлам. Дальше дело за фантазией.

Мастерская — это самое главное место для художника. Мне, конечно, много места не надо, но мне нравится подходящая обстановка — когда вокруг расставлены всякие странные вещи, это заводит как-то. Да, многие из них вышли из обихода, а что-то потеряло свое первоначальное значение, но именно поэтому на новом витке с их помощью можно почерпнуть что-то новое. Например, у меня есть старая прялка с приделанными к ней фигуркой зебры, фонариком и старой британской пуговицей — я называю ее «Киплинг».

В моем представлении художник — это немножко диагноз. Должна быть внутренняя потребность перенести то, что тебя волнует, в визуальную форму. Без искусства можно было бы обойтись, казалось бы, это не базовая физиологическая потребность, без которой не выжить. Тем не менее оно пронизывает всю историю человечества. Я думаю, что даже у реалистического прикладного искусства есть своя мистическая функция. И несмотря на все сходства между нами, Homo Sapiens, и неандертальцами, есть очень важный момент — у них не было искусства. А у нас было, и мы остались жить на земле, в то время как неандертальцы вымерли.

Виктор Тимофеев, 62 года

Где учился: театрально-декорационное отделение Казанского театрального училища
Жанр: живопись
Где находится мастерская: в Художественном фонде

Художником я стал случайно. Пошел наниматься монтировщиком в театр, но мне отказали — мне не было 18. На мое счастье, в отдел кадров зашел заместитель заведующего декоративным цехом, он искал маляра и предложил мне поработать. Вскоре я стал декоратором, театр — это моя первая мастерская, где приходилось думать и за режиссера, и за актеров, и за монтировщиков, выстраивая пространство и так, и сяк. Я до сих пор остаюсь во многом театральным художником — нас видно сразу: по тому, как мы мыслим, как выстраиваем композицию.

Художник может без жилья, но не может без мастерской. Здорово, что в Казани есть Художественный фонд. Я в этой мастерской около 10 лет. Конечно, всегда хочется чего-то большего, но надо пользоваться тем, что есть, — и если ты хочешь работать, ты будешь работать где угодно. Я несколько лет занимался искусством во дворе под навесом.

В арсенале моих приемов важное место занимает наивное искусство, но когда говорят «наив» — это не значит, что автор не умеет рисовать. Это упрощение, отказ от сложных методов, плоскостные решения, чистый цвет, отсутствие перспективы. До зрителей нужно доходить самым прямым путем, не нужно ничего усложнять.

Только искусство делает человека человеком. Не образование, не наука, не физкультура или что-то там еще. И чем ближе искусство к нам, тем лучше.

Почему дети все такие гениальные? Потому что они что хотят, то и делают. Потому что, когда человек что-то создает, он становится на один уровень с Богом и отвечает только перед ним. Казанский режиссер Ефим Табачников как-то сказал мне: «Мы же пауки — тянем из себя материю». Это так и есть: мы делаем видимое из невидимого.

У нас был такой замечательный художник Витя Сынков: делал работы размером в спичечный коробок, их были тысячи, казалось, что это много и хватит их надолго, но он умер, и они все исчезли. Много не бывает. У меня семь лет назад был пожар, сгорела мастерская и погибли работы. Тогда я понял, что нужно трудиться еще усерднее, еще больше.

Я думаю, что место найдется всем. Если бы все люди занимались творчеством, то жили бы мы гораздо лучше, по крайней мере наполненней. Очень многие начинают заниматься живописью на пенсии — значит, им было что сказать, но просто раньше не хватало времени. В этом пути нельзя чего-то определенного достичь, потому что важен процесс.

Лозунг у меня простой: «Из всех искусств важнейшим для меня является мое». Художник должен быть эгоцентриком, иначе зачем это все? Хотя кто-то может думать и жить по-другому. Кто-то считает, что художник обязательно должен окончить художественную школу и проучиться в академии. А я уверен, что каждый, кто стал рисовать, уже художник по определению. Главное, чтобы эти разногласия не переходили в топтание ногами чужих картин. Все остальное расставит по своим местам история.

Махмут Гасимов, 72 года

Где учился: Ташкентский институт искусств
Жанр: скульптура
Где находится мастерская: первый этаж дома на Товарищеской

Детство мое прошло в узбекской деревне из шести дворов — у меня был только один друг моего возраста и никаких игрушек. Развлекали себя сами: выроешь яму, достанешь глину, просушишь и вырежешь из нее что-нибудь. Так я и стал скульптором.

Помню, в школе был конкурс художественный. Я по старой привычке взял и из глины Ленина вырезал. Мне дали красный галстук и путевку в Кемерово, хотя я не был ни октябренком, ни пионером. Там я под присмотром преподавателей лепил каких-то верблюдов и слонов, рисовал газеты.

В Татарстане мой творческий путь начался с памятника Баки Урманче в 1993 году, когда меня пригласили на конкурс, который я в итоге и выиграл.

Сейчас у этого памятника аккуратненько спилили и украли кисточку. Но, как говорил Микеланджело, «скульптура — это то, что остается после того, как ее скатишь с горы». Значит, это была ненужная деталь. Я большого ущерба в этой пропаже не вижу. Все лишнее, что есть в памятнике, рано или поздно исчезает.

Фото: Даша Самойлова