Художник и дизайнер Андрей Люблинский: «Вандализм меня не расстраивает»

В выходные в «Смене» пройдет «Двойное проникновение» — дизайн-интенсив от главного редактора и учредителя журнала «Проектор» Мити Харшака и художника Андрея Люблинского. За два дня обучения 23 молодых дизайнера отправятся в краеведческий поход, придумают собственный шрифт, дизайнерское решение для обложки журнала и разработают концепцию средового арт-объекта. В преддверии интенсива «Инде» узнал у Андрея Люблинского, есть ли цензура в российском паблик-арте, почему плохое искусство — это хорошо, как вандализм может быть неагрессивным, и попросил прокомментировать четыре примера казанского паблик-арта.

Для чего нужен паблик-арт?

Главный вопрос — нужен кому? Мне нужен потому, что я этим зарабатываю. Заказчику — для своих целей: возможно, коварных, корыстных или, наоборот, прекрасных. Что касается горожан, то их, как правило, не спрашивают. Отсюда и происходят все конфликты по поводу паблик-арта. Другой вопрос — нужно ли их вообще спрашивать?

А вы как считаете?

Интересоваться, конечно, нужно, потому что люди живут в городе и имеют право на свою точку зрения. Но есть и другая сторона медали. Все эти конкурсы и общественные голосования за логотип города и подобные вещи — полная катастрофа. По поводу таких инициатив должно высказываться профессиональное жюри, а не жители города, для которого создается логотип. Потому что горожане выбирают медведя в юбочке на шаре или еще какой-нибудь подобный кошмар. Выбирать логотип — дело профессионалов. Ставить и делать паблик-арт — тоже.

Можно ли выделить главную функцию паблик-арта?

Все сводится к разговору на тему «Что есть искусство, а что нет». В зависимости от ситуации у паблик-арта разные функции. Например, на следующей неделе я буду ставить десять объектов в Петербурге. Заказчик — культурный кластер. В данном случае паблик-арт выступает в качестве рекламы и идентификатора кластера. Что по этому поводу скажут жители, я не знаю. Скорее всего, они быстренько обезобразят объекты.

А сколько вообще живет паблик-арт? Когда ему приходит конец?

По-разному, это зависит от колоссального количества факторов — локации, материалов, бюджета, целей, задач и так далее. Я всегда закладываю возможность вандализма. Для меня не трагедия, когда мои работы поджигают, на них что-то пишут. Случалось разное. Например, председатель местного отделения Союза художников в Перми Равиль Исмагилов обещал лично сжечь мои объекты (красных человечков. — Прим. «Инде»). Прекрасно, я считаю. Лучшей рекламы у меня в жизни не было, за что я ему по гроб благодарен.

Но все же паблик-арт — по определению временный объект?

В большинстве случаев да. Я зарабатываю в основном временными инсталляциями. Мне комфортно знать, что мой объект простоит какое-то время, а потом его не будет на этом месте. Это отличает меня от скульпторов, которые зарабатывают побольше, но и мучений у них тоже побольше.

А почему вам важна эта временность объекта?

Я пытался ответить себе на этот вопрос, но четкого ответа так и не нашел. Возможно, когда я стану постарше, тоже захочу делать вневременные объекты. Отчасти я к этому и иду. Например, прямо сейчас у меня есть заказчик, желающий установить на своем загородном участке объект из металла. Он будет практически вечным, простоит лет сто как минимум. В среднем продолжительность жизни паблик-арт-объекта оценить невозможно — она индивидуальна, зависит от контекста, ситуации, бюджета, пожеланий заказчика, согласования с властями. Паблик-арт бывает абсолютно разнообразный. Например, медведь из полиэтиленовых мешков, прикрепленный к вентиляционным решеткам в метро, тоже паблик-арт. Мешочки приобретают форму медведя, когда в них попадает воздух от проходящего поезда. Сколько такой объект может прожить? Наверное, пару часов. Художник установил его, сделал видео и ушел.

Каким образом вы закладываете фактор вандализма в свои объекты?

В первую очередь это выражается в том, что вандализм меня не расстраивает и не разрушает как художника и человека. Во-вторых, в выборе материала. Существуют два варианта работы в городе — легально и нелегально. Я работаю и так, и так. Не могу сказать, что тот или иной вариант работы мне нравится больше или меньше.

А для чего вы работаете нелегально? Что вас мотивирует? Хотите донести свою идею до жителей города?

Меня мотивирует то, что от любой работы — за деньги или нет — я получаю удовольствие. То, чем я занимаюсь, дело не слишком прибыльное, хотя мне грех жаловаться. В первую очередь я делаю это для себя. А все эти месседжи… Они, конечно, есть — иногда слишком явные, иногда нет.

Расскажите, как устроен процесс создания паблик-арта.

Я захожу в «Фейсбук», у меня новое сообщение от заказчика. (Смеется.) Время разработки проекта зависит от его пожеланий. Например, перед Новым годом я выполнял заказ для одного креативного пространства. Они хотели елку из металла. Я спросил: это должна быть «сопливая» вещь или брутальная? Мне сказали: делай как тебе нравится, можно погрубей. И я сделал брутальную елку. Мы тут же обсудили их возможности. Сумма позволила мне придумать объект, реализовать его и даже получить гонорар. Все это — с нуля до монтажа — было сделано за две недели.

А кто чаще всего становится инициатором создания паблик-арт-объектов? Культурные институции, городские власти или вы сами?

Я сам вряд ли. Для себя я рисую в стол. Я уже не помню, когда в последний раз был инициатором. Чаще обращаются институции типа лофтов, культурных и прочих негосударственных площадок. Частные инвесторы, скажем. Прецеденты, когда ко мне обращались городские власти, тоже были, но это случается не так часто. Подобный опыт был в Перми, Петербурге, Москве и еще некоторых городах.

Есть ли какие-то особенности работы над проектами, заказчики которых — культурные институции и власти?

Естественно, с частными инвесторами все гораздо быстрее происходит. Частные инвесторы заказывают вещи меньшие по масштабу, но большие по количеству. А у городских властей сложная система утверждения.

То есть власти цензурируют проекты?

За свою творческую жизнь с цензурой я сталкивался, наверное, раза два. При этом я даже не уверен, можно ли назвать это цензурой: просто у каждой площадки есть свои правила. Например, в школе требуется определенная форма одежды. Это цензура или правила? В случае с паблик-артом то же самое. Не могу сказать, что я совсем беззубый автор или что-то в этом духе. Но цензуры у меня практически никогда не было: есть пожелания заказчика, которые надо выполнить. Когда художник говорит: «я так вижу», пожалуйста, сиди себе в мастерской и работай. Если хочешь зарабатывать деньги, работай с заказчиками и приходи к общему знаменателю и консенсусу.

На ваш взгляд, муниципальные программы паблик-арта в российских городах — это хорошо или плохо?

Деньги идут на культуру, тем более на произведения, находящиеся в общественных пространствах, и это прекрасно. Я считаю, одна из проблем России — у нас мало искусства, его должно быть гораздо больше. Не вопрос, какого, — должно быть много разного. Например, в Европе есть и убогие, и интересные памятники, скульптуры и арт-объекты. Раньше в СССР искусство было очень качественное, в больших объемах, но единообразное. А сейчас мне как художнику и гражданину хотелось бы, чтобы искусства было много и разного. Можно вернуться к разговору о временности объекта. На заре советской власти существовал план монументальной пропаганды. Насколько я знаю, памятники на несколько лет создавали из гипса — пока они не разрушатся. Так через несколько лет можно понять, стоит ли монумент отливать в бронзе. Это любопытный метод. Хотелось бы, чтобы у нас тоже было много всего, чтобы, когда пена осядет, осталось что-то действительно крутое.

На ваш взгляд, почему в России происходит политизация паблик-арта? Достаточно вспомнить в качестве примера патриотические граффити на стенах домов в Москве.

Ответ прост. Потому что искусство в галереях видит гораздо меньше людей, чем искусство на улицах. В политике крутятся большие деньги, и паблик-арт как инструмент влияния прекрасен и эффективен. Вот граффити и напоявлялись. Все начинают стонать по этому поводу, а я в этом вообще никакой проблемы не вижу. Если граффити плохие, люди говорят: «говно ваши рисунки». Если они хорошие, то и прекрасно.

Вам важно, чтобы ваши объекты нравились людям? Или вы цените любую реакцию?

Я рад любому зрителю. Но, естественно, мне нравятся не все реакции. Бывали разные ситуации, неприятно, когда тебе угрожают или поливают говном. Но людей тоже можно понять, и я их понимаю. Один и тот же объект, установленный в людных пространствах в разных местах города, вызывает разную реакцию горожан: от игнора до паники. Можно поставить объект — не важно, будет это черный куб, красный человек или еще что-нибудь, — и через некоторое время туда начнут приезжать молодожены, чтобы фотографироваться. Потому что людям нужно фотографироваться на фоне чего-то, а что это будет за объект, не важно.

Можно ли считать вандализм по отношению к паблик-арт-объекту своеобразным выражением любви к нему?

Хороший вопрос. В 2010 году в Перми установили деревянных красных человечков высотой три-четыре метра. Один из них — сидящий на стуле — находился на лужайке около Законодательного собрания. У него постоянно отваливалась ступня. Противники установки объекта говорили, мол, горожане приходят и подвергают человечков вандализму, потому что ненавидят их. А мои любимые пермские столяры, которые делали человечков, ухаживали и присматривали за ними, внимательно изучили характер повреждений. Оказалось, что дети встают на ступню, чтобы забраться на красного человечка и посидеть у него на коленях. Безусловно, это был вандализм, но не агрессивный. Россияне только в последние годы начали сталкиваться с паблик-артом. Они не понимают, что это такое, потому что привыкли к гигантским памятникам, отлитым из бронзы, сделанным из гранита и других прочных материалов. Паблик-арт — это не памятник, не детская площадка, не физкультурный снаряд, но люди залезают на него и хотят с ним сфотографироваться. Это забавная реакция.

В Перми за состоянием человечков следили столяры. А кто в принципе следит за паблик-арт-объектами?

Зависит от ситуации: у кого на балансе находится объект, легально он установлен или нет и так далее. В Петербурге проходит фестиваль паблик-арта «Арт-проспект». Ежегодно он меняет свою локацию и проходит в одном из районов города. В этом году несколько моих объектов установили в районе, где находится моя мастерская, и в этом случае в их сохранности заинтересован я. Один объект повредили — не поленились залезть на трехметровую конструкцию и свернуть ей голову. Видимо, мне самому нужно будет забраться и поправить ситуацию.

Вы вообще следите за судьбой своих проектов?

Конечно, мне интересно, но следы некоторых объектов теряются. Например, в Перми буквально в день присоединения Крыма всех красных человечков отвезли на склад, где они гниют и по сей день. Периодически я получаю оттуда фотографии своих объектов, которые превращаются в кучу трухи. Часто объекты ставят на какое-то событие, длящееся день, неделю, месяц. В контракте почти всегда есть графа «утилизация». Чаще всего объекты утилизируют потому, что перевозить или хранить их — дорогое удовольствие. Еще до всех событий я участвовал в прекрасном фестивале современной скульптуры в Киеве. Я был единственным автором из России, победившим в конкурсе, создал четырехметровую скульптуру из металла. Во время фестиваля объекты стояли в ботаническом саду. И, естественно, скульптуру я оставил там, потому что вывозить ее — это бредовая идея. Что с ней случилось дальше, я понятия не имею. Некоторые объекты разрушаются. Например, мы вместе с владельцем известной подмосковной галереи Сергеем Гридчиным делали огромную выставку про красных человечков и посадили одного из них — высотой четыре метра — в поле. Но селяне не поленились подогнать трактор и с его помощью свернули скульптуру. Мы собрали ее снова и перенесли в другое место. Скульптура была жива, пока неизвестные не сделали из нее стулья и столы, а на остатках стали жарить для себя шашлыки. Так арт-объект перешел в другое состояние, и это круто.

А за какой объект было больше всего обидно?

Мне обидно вообще не бывает. Я делаю временный объект, рано или поздно его не будет, и это прекрасно. Мне не нравится создавать уникальные вещи. Все, что я делаю, рассчитано на тиражируемость и масштабируемость. Если какая-то вещь утрачена, я не испытываю из-за этого адских мук: у меня есть вещь под номером два и будет сделана вещь под номером три. Продавать уникальные вещи проще и гораздо дороже. Но мне хочется, чтобы мои работы были у всех, кто их хочет иметь.

С какими проблемами сталкиваются паблик-артисты в России?

Я не могу отвечать за всех. Проблема одна, очень простая: нет денег. Других проблем нет.

На ваш взгляд, каким должен быть правильный паблик-арт? И каким он точно не должен быть?

Слово «должен» нужно убрать. Что касается остального — любым. Чем больше — тем лучше: по размеру, количеству и так далее. Самое главное правило — художник никому ничего не должен. Он только банку за кредит должен или маме, если до зарплаты перехватил денег. А каким должен быть паблик-арт? Фиг знает. Конечно, если говорить серьезно, то кроме количества, размеров и бюджетов хотелось бы видеть больше профессионалов в этой сфере. И сейчас это потихоньку начинает происходить.

Мастер-класс по дизайну Мити Харшака и Андрея Люблинского пройдет в ЦСК «Смена» 1 и 2 апреля при поддержке НКО «Фонд гражданского общества» в рамках грантовой программы Молодежного форума ПФО «iволга»

Фото: из личного архива, imho-gallery