Если в городе N пытаются сорвать чей-то концерт. Anacondaz в интервью «Инде»

Весной Anacondaz отыграли тур в поддержку своего нового альбома «Перезвони мне +79995771202», а летом выступят на крупнейших фестивалях страны. После майского концерта в Казани шеф-редактор «Инде» Александр Шакиров поговорил с фронтменами группы Артемом Хоревым и Сергеем Карамушкиным — разумеется, о хорошем.

Как думаете, почему многим из нас страшно менять что-то в своей жизни?

Артем: Всегда страшно из-за неопределенности: ты не знаешь, что дальше, у тебя нет уверенности в себе, у тебя нет опыта или ярких и успешных примеров. У нас в большинстве своем почему-то не принято пробовать что-то новое. Для многих переезд в другой город — это из ряда вон выходящее. Как будто ты бросаешь все и у тебя только один шанс; нет понимания, что ты всегда можешь вернуться, можешь уехать в третий город или поменять страну. Наверное, мы все еще живем в постсоветское время, где невозможно было сказать: «Займусь-ка я фрилансом» или «Пойду полгодика поизучаю себя, займусь йогой, посмотрю на природу». У нас вообще так не принято. У нас система работает по-другому: ты оканчиваешь школу, сразу же должен идти в институт, а после института сразу работать. Мы не задумываемся, что можно посмотреть мир, понять, чем ты хочешь заниматься, и только потом поступать в институт, если тебе нужно.

Сергей: Если мы говорим о страхе, то тут зависит от конкретной ситуации: виной всему могут быть личные качества человека или, если рассматривать какие-то глобальные вещи, гражданская безответственность, гражданская незрелость, которая есть в нашем обществе.

В принципе не бывает таких ситуаций, когда ты не можешь что-то поменять. Вернее, не бывает таких ситуаций, когда нужно сдаваться и ничего не делать. Даже при смертельном заболевании нужно бороться до конца, хотя это дело каждого.

Артем: Ну да, смотря чего боятся. И это вопрос личной свободы, свободы мысли. Мы живем в очень закрепощенном обществе, где как будто бы культивируются традиционные ценности — как будто бы, на самом деле это не так. Да, уже есть несколько поколений совершенно других людей, но есть и поколения наших родителей, воспитанных в советское время. И наша власть абсолютно не отражает современность и совершенно не коррелирует с будущим. И получается, мы живем в постсоветском обществе, где новые ценности еще не прижились, и главная из них — это свобода личности. В совке человеческая жизнь стоила чуть дороже собачьего говна, и мы от этого понимания недалеко ушли.

И что остается — ждать?

Сергей: Получается, наоборот — не ждать.

Артем: Ты ничего не дождешься, если будешь ждать.

Сергей: Даже на примере переезда в другой город — чего ждать?

Я про глобальные вещи, например, про изменение нашего отношения друг к другу.

Артем: Оно не поменяется, если ничего не делать.

Сергей: Хотя все же потихоньку оно меняется: благодаря интернету границы исчезают — не физические, а границы умов, границы обмена информацией. Общество взрослеет и зреет.

Артем: Ну и отношение старшего поколения меняется: когда они видят, что их ребенок-блогер в 20 лет заработал больше, чем они за всю свою жизнь инженерами, они интуитивно догадываются, что мир изменился, что работают другие схемы, и начинают это принимать.

У меня есть личная история, связанная с Anacondaz: в те времена, когда динозавры еще ходили по белому свету, а доллар был дешевле 40 рублей, я начинал работать в пиаре и повесил над своим рабочим столом в офисе листочек в рамке с текстом Артема из песни «Член» — последняя строчка была: «А ты скажи как есть и пошло все на ..й». На ..й в итоге я послал эту работу. Какую главную революцию для себя вы произвели? Помимо того, что вы бросили свои работы и занялись музыкой.

Артем, а как твое восприятие мира изменилось?

Артем: Твои дела и твои проблемы уходят на второй план. Тот образ жизни меняется. Ты начинаешь новую жизнь, которая тяжело многим дается. Потому что она, бл..ь, тяжелая. С детьми нелегко. Ты меняешь привычки, твое отношение к каким-то вещам невольно меняется. Сейчас мне очень тяжело смотреть на истории, когда болеют дети и им собирают деньги, — я физически ощущаю боль, раньше такого не было. И ты чувствуешь ответственность: тебе казалось, что ты, по большому счету, не знаешь, что делать со своей жизнью, кто бы что ни говорил, — а тут тебе еще нужно создать условия для реализации и взросления другого человека. И сделать правильный выбор для него и для себя тоже очень сложно.

Такой мейнстримовый теперь вопрос: кто герой нашего времени? Чем он занимается, о чем он мечтает?

Артем: Герой нашего времени — это персонаж, который максимально отражает дух нашего времени, в таком же смысле ты спрашиваешь? Потому что Печорин (главный герой романа Лермонтова «Герой нашего времени». — Прим. «Инде») не был ни звездой, ни писателем, ни оппозиционером, а своеобразным молодым человеком… Айтишник? Человек, который занимается интеллектуальным трудом. Он отошел от схемы, не зарабатывает миллионы, но, в принципе, свободен в своей жизни. На примере Беларуси это видно — когда их прижали, айтишники ушли из страны, ведь они могут работать в другом месте. Ему не нужно бояться, что его уволят, потому что он в рот е..л какого-то диктатора, ему не нужно бояться, что его отчислят и что-то еще с ним сделают, — он может найти себя в любом месте. И не только айтишник — человек, занятый творческим интеллектуальным трудом вне физического пространства.

Я сейчас смотрю на Сергея, который был айтишником…

Сергей: Да, я работал в айти, но я не герой нашего времени.

Артем: Музыканты к этой категории не относятся, потому что мы плоть и кровь этой страны и этого языка. Мы не можем просто взять и уехать. Если мы уедем в другую страну, то пойдем работать кто во что горазд. Мы связаны с языком и культурой, в которой мы выросли и в которой живем. Для нас вариант переезда равносилен полной смене жизни.

Я вас не очень загрузил? Так и думал, что надо спросить, сколько людей уже позвонили на номер из названия альбома…

Артем: Кстати, мы давно не проверяли.

Сергей: Много-много, больше 50 тысяч звонков. Не сравнить со стримами, конечно, но все равно мы такой цифры не ожидали. Многие фанаты, а не случайные слушатели, даже не пытались звонить, думая, что это какая-то шутка.

Раз уж мы про это заговорили: я и до того, как готовился к нашему разговору, смотрел и читал много ваших интервью, и вот наконец сформулировал: некоторые ваши интервью можно сравнить с тем, как если бы у Виктора Пелевина спрашивали про скидки в «Пятерочке».

Артем: Ты слишком хорошего о нас мнения.

Я сделал вывод, даже на собственной подготовке к интервью, что у Anacondaz настолько всеобъемлющие тексты, что сразу и непонятно, о чем с ними говорить. Может, поэтому все эти вопросы про номер телефона и так далее?

Артем: Или, может, потому что всем по..й. Большинство журналистов очень поверхностно готовятся к интервью.

Сергей: Я думаю, что дело не только в этом. Тем действительно много, и на эти темы еще нужно уметь разговаривать. Я, например, не представляю, что бы я — те мысли, которые у меня есть, — смог нормально оформить в доступную фразу. Мне, чтобы выразить мысль, нужно сесть и написать длиннющее сообщение. И я не представляю, что мы пойдем на какой-то подкаст и полноценно обменяемся мнениями с ведущим по поводу какого-то вопроса. Это сложно.

Артем: И опять же, у нас сейчас основная часть интервью была приурочена к выходу альбома, поэтому большая часть вопросов связана с альбомами и концертами.

Сергей: Я бы не сказал, что интервьюеры не готовятся: очень часто люди, с которыми мы общаемся, погружены в наш материал. Да, нет ничего такого четкого, о чем с нами можно поговорить. Вот если бы у нас был христианский рок, то можно было бы целое интервью говорить.

Артем: Можно было бы за Бога затереть.

Сергей: Я не чувствую в себе силы оратора — я писатор. Я живу в мире текста, я говорить не умею, я могу писать.

Артем: И читать это.

Сергей: Потом перечитывать и плакать.

Сергей, если бы ты писал роман о современной России, какой бы там был сюжет?

Сергей: Мне было бы неинтересно писать роман о современной России. А если вернуться к Пелевину: все его последние книги — я сейчас ни в коем случае не сравниваю — очень ситуативные, прямо сиюминутные. Фишки последних трех-четырех его романов через десять лет будут вообще непонятны. Эти книги состоят из отсылок к тому, что популярно именно сейчас. Например, появился карикатурный фем-активизм — над фем-активизмом нельзя смеяться, но над карикатурным можно, — и он шутит над этим. Этот кек через десять лет (как и слово «кек») просто не выкупят. Поэтому писать о современности не имеет смысла — кэш все помнит. Если понадобится поднять информацию о духе времени, это и так будет в интернете. Сохранять на бумаге смысла нет. А писал бы я… мысли есть… Кстати, мы сейчас находимся в процессе переговоров — возможно, у нас будет книжечка, но будет она не автобиографическая и не художественная. Скорее такой интерактив. Вообще, каждый, кто пишет стихи, подумывает написать прозу.

Артем: Но это совсем не одно и то же.

Сергей: Если бы я писал, то о современной параллельной Вселенной.

Мы можем говорить, что за более чем десять лет у Anacondaz сформировался свой культурный код: условно, не читая и не смотря чего-то, ты не поймешь, о чем ваши песни?

Артем: Думаю, что те, кто с нами одного возраста, одного социального происхождения, конечно, поймут больше, чем младшие ребята. Но группа так не живет: аудитория очень разная. Иногда я смотрю в зал на людей на концертах и думаю: «Ты вообще что здесь, бл..ь, забыл? Как ты сюда попал?»

Сергей: Получается, ты лукист.

Артем: Нет, я не внешний вид оцениваю, а поведение. На концертах бывают настолько разные люди — видимо, каждый что-то находит.

Сергей: Раньше наша вселенная работала иначе, чем сейчас. Что такое вселенная Anacondaz (как и вселенная любого другого артиста) — это поэтические образы и отсылки к современной массовой поп-культуре. Если ты вставляешь такие маячки, то человека, которому это тоже близко, который мыслит такими же категориями, это привлекает, и он радуется: «О, этот чувак со мной на одной волне». Сейчас, я обратил внимание, и это уже не только на нашем примере, работает по-другому: люди обожают декодинг, многие занимаются декодингом самостоятельно, другие используют сервисы для этого — вроде сайтов, где публикуются тексты и разъяснения к ним. Для многих это классный экспириенс: какой-нибудь умный рэпер выкладывает песню с непонятными отсылками, а люди заходят на такой сайт и, возможно, узнают о каких-то книгах, фильмах, а потом читают или смотрят их.

Артем: Плюс наша вселенная, назовем так, — она же тоже не стоит на месте. Мы тоже стараемся быть up to date — и новости, и фильмы, и книги, которые могут быть новыми для других. Или выходит так, что мы сейчас читаем и смотрим одно и то же [со слушателями] — иногда, ссылаясь на это, ты попадаешь в них.

Сергей: Любая творческая вселенная перестала быть элитным клубом для знающих.

Артем: И вселенная любого артиста — это история динамическая, она меняется, развивается, соответствует какому-то времени. Есть вдумчивые слушатели, а есть люди, в том числе и среди нашей аудитории, которые просто слушают песенки. Плюс или минус большинства наших песенок в том, что ты можешь их просто слушать и не пытаться декодировать: ну да, песня «Дубак» про холод. Пускай песня «Дубак» будет про холод — она прекрасно слушается и так. Не каждый старается искать смысл — просто нравится песня. Или нравится басист в группе, для некоторых этого достаточно.

Как думаете, история с жалобой в прокуратуру на обложку вашего альбома «Мои дети не будут скучать» с Родиной-матерью — это про глупость или про лицемерие?

Артем: По сути — это нормально работающие гражданские инструменты: людей действительно задело изображение Родины-матери в таком контексте, они имеют право пожаловаться, мы имеем право объяснить [свою позицию]. Если это доходит до суда, то суд должен решить конфликт — это абсолютно нормальная гражданская процедура. Меня, например, не коробит изображение свастики, а кого-то сильно коробит — как мы разграничим, на что позволено жаловаться, а на что нельзя? Должен быть инструмент, с помощью которого можно повлиять на то, что идет вразрез с принципами людей. Вопрос в реализации: чтобы разные странные организации не просто жаловались — чтобы те, на кого жалуются, могли ответить и настоящий суд рассмотрел спор по существу, а не потому, что это путинская организация пожаловалась, суд подмахнул, и все запретили.

Сергей: Тот факт, что дело не дошло до прокуратуры, подтверждает: реакция людей была таковой, что те, кто жалуется, поели говна, скажем так. Их застебали, что они не шарят.

У нас была похожая история: мы выступали в Нижневартовске на каком-то городском мероприятии, и один нижневартовский паблик высказался очень негативно о нашем выступлении: «кого вы позвали? поют про кокаин, сатану и все такое…» И мы их репостнули — по-моему, даже без ироничного комментария, ведь все претензии к нам безосновательны; если говорить про пропаганду наркотиков, про сатанизм — это все не про нас: если в текстах песен присутствуют эти слова, еще не значит, что ты об этом поешь напрямую. К чему это привело: все шарящие люди устроили негативный фон в отношении паблика, и паблик в итоге подписался на нас.

Артем: В итоге мы дружим! Реально, зайди в подписки Anacondaz — их не так много, — и там будет паблик «Такой Вартовск». Они получили такой трафик и столько комментариев, сколько не было на тысячи постов вместе взятых.

Сергей: Думаю, что из-за негативного фона в комментариях они поняли, что промахнулись со своей критикой.

Артем: Так часто бывает: мероприятие проходит прекрасно, публика довольна, а жалобы пишут люди, которые не были на концерте и далеки от этого. Появляется шум в новостях, как сейчас (интервью записано в начале мая. — Прим. «Инде»): Лига справедливого интернета объявила об отмене концерта Моргенштерна в Питере — там какая-то длинная история с родителями, организаторы говорят, что они ни при чем. Для меня это выглядит как паразитирование: кто знает, что это за Лига... справедливого...

Сергей: Я не помню...

Артем: ...или свободного. Там рулит дочка Мизулиной (сенатора Совета Федерации, экс-депутата Госдумы, соавтора проекта о реестре запрещенных сайтов и закона об оскорблении чувств верующих, выступавшей за ограничение прав женщин на аборты и одной из инициаторов декриминализации семейных побоев. — Прим. «Инде»). Очередная ненужная организация, которая наверняка получает деньги из бюджета. Им нужно оправдать свое существование, и они таким образом пытаются попасть в новости. Когда в контексте обложки я сказал, что такой инструмент — это нормально, я говорил про здоровую ситуацию: если человека действительно что-то оскорбило, он должен иметь возможность решить этот вопрос. Но когда ненужные и непонятные, никому не известные организации отменяют концерты, лезут и запрещают артиста, этого я не понимаю: не нравится — не слушайте. У Моргенштерна нет запрещенных песен, по законодательству действует маркировка по возрасту, и взрослые люди решают, идти на концерт или не идти, отпускать своих детей на концерт или не отпускать. Мне нах..й не нужна Лига справедливого долбое...зма, чтобы за меня решали.

Когда такое происходит, решение этой проблемы — не быть всем нам безразличными? Как в вашем примере: слушатели Anacondaz посчитали, что на группу гонят несправедливо, поэтому они пришли в комментарии и объяснили.

Почему на Нойза это так часто направлено?

Артем: Потому что он медийный, оппозиционный артист, он говорит вещи, которые, по мнению местных чиновников, говорить нельзя. И они видят в этом отличный способ выслужиться, показать высшему руководству, какие они молодцы и борются с инакомыслием. У нас же служат не закону, а руководству. Если в городе N пытаются сорвать чей-то концерт, делают это не для того, чтобы восстановить глобальную справедливость, и не для того, чтобы защитить детишек — в этом нет никакого смысла, дети и так знают эти песни. Опять же: на концерте Нойза процентов 80 — старше 18 лет. Все [отмена концертов] делается исключительно в своих целях, никакого идеологического подтекста. Поэтому бесит: эти организации нах..й не нужны, они не занимаются реальными делами.

Такое внимание минует Anacondaz потому, что ваши тексты слишком сложны для этих товарищей?

Артем: Просто мы не настолько медийные. Про нас, возможно, не напишут все СМИ. Заметь: скандалы происходят только с очень известными людьми. Есть артисты менее известные, которые говорят более жесткие вещи. Поэтому бегают за Мэрилином Мэнсоном, а не за артистом из группы Architects.

Думаю, речь не столько о жесткости, сколько об опасности для, как это называют, системы.

Сергей: Думаю, все проще: не опасность, а охват новости.

Когда я впервые услышал Anacondaz лет девять назад, подумал: только бы они не превратились в «Ляписа Трубецкого»…

Артем: В какого — времен «Евпатории» или времен «Капитала»?

Сергей: А я бы хотел превратиться музыкально в «Ляписа» времен «Евпатории», а физически — в красивого подтянутого мужика времен «Капитала».

Я про то, чтобы Anacondaz не ушли от музыки к политике и лозунгам, как вышло с «Ляписом Трубецким».

Артем: В новом «Ляписе» с «Капиталом» еще была музыка. В проекте «Брутто» не было музыки, только простые посылы в лоб. В «Брутто» никому не стоит превращаться, хотя песня «Родны край» (музыкально она больше похожа на «Ляписа») мне очень нравится.

Вообще интересно наблюдать за трансформацией артистов. У меня было ощущение, что «Ляпис Трубецкой» в какой-то момент стал самой большой рок-группой на постсоветском пространстве — они чесали страшно и собирали огромные площадки. Потом они внезапно свернулись, и вышел на авансцену «Ленинград».

У вас есть понимание, как избежать самоповторов и оставаться интересными прежде всего самим себе?

Сергей: Мы отталкиваемся от творчества, у нас мало манифестов. Формула такая: ребята, если вы хотите существовать и каждые полтора года выпускать альбом, то где-то на пять песен один манифест. Не больше! А самоповторы… я не знаю, кстати, может, мы повторяемся? Семь альбомов — я уже не помню все песни. Давай сделаем песню «Восемь миллиардов людей», как тебе?

Артем: Уже набралось?

Сергей: «Восемь миллиардов людей» про то, что они каждый день создают проблемы. Такого же вроде не было? В гугле такого нет.

Фото: Юлия Рванцева

Читайте также:

Любовь и другие светлые штуки. Интервью фронтмена группы «Казускома» Артема Ляховского