Литературовед Сергей Зенкин: «Хорошая книга сопротивляется краткому пересказу»

Литературовед, переводчик с французского и доктор филологических наук Сергей Зенкин уверен: литературная теория сегодня создается не столько для писателя, сколько для читателя, которому нужно ориентироваться в многообразии выходящих текстов. На Зимнем книжном фестивале «Смены» ученый презентовал свою книгу «Теория литературы: проблемы и результаты», вышедшую в издательстве «Новое литературное обозрение», а перед выступлением рассказал «Инде», каким представляет идеального читателя, почему литературная критика в России все чаще напоминает рекламу и чем интересно «умное нечтение».

Вы исходите из того, что теория нужна читателям, потому что они непосредственно участвуют в литературном процессе, «голосуя» за произведение своим вниманием (и деньгами). Но разве для этого необходимы какие-то специальные знания?

Читателю не обязательно иметь дело с оригинальными теоретическими концепциями — они могут доходить до него опосредованно: во время учебы в школе или вузе, через научно-популярную литературу. Но вообще теоретические идеи ему необходимы по той же причине, по которой обычному гражданину перед выборами нужно иметь представление о политических течениях: он должен понимать, как устроена демократия, чтобы осознавать, в каких координатах ему предстоит принимать решение. Читателю, например, стоит знать, от каких инстанций и авторитетов зависит его впечатление о книге и как устроены эти источники литературной власти. Ведь за него все время кто-то что-то решает: другие читатели, критики, издательства, политические инстанции, которые занимаются цензурой или продвижением идеологически важных произведений.

Кроме того, читателю нужно знать, что сами литературные тексты неоднородны. Стихи от прозы большинство отличает с первого взгляда, но если стихотворение написано в строку, «правильных ответов» станет меньше. Также полезно уметь отличать изложение событий в повествовании от их интерпретации — это как разделение на «факты» и «мнения» в медиа. Одно дело — судьба персонажа, другое — смысл, которым ее наделяет автор; вообще, нужно уметь видеть, как устроены отношения автора и героя, как автор может подыгрывать персонажу или подавлять и высмеивать его. В произведении могут сталкиваться разные системы ценностей: вспомним «полифонические романы» Достоевского, где у каждого героя своя правда, а позиция автора уклончива.

Если обобщить, главная компетенция, о которой я сейчас говорил, — умение понимать нерешенность и многовариантность многих проблем. Когда я читаю лекции по теории литературы студентам младших курсов и говорю им, что та или иная проблема сложна и имеет разные подходы и решения, меня обязательно кто-нибудь спрашивает: «а какое решение правильное?» (не «истинное», не «самое доказательное», не «самое эффективное», а «то, которое надо отвечать на зачете»). Так вот, по мне, минимально образованный читатель — тот, кто научился не задавать такие вопросы.

Представим себе «продвинутого читателя», который не только понимает неоднородность литературного текста, но и легко вычисляет сложные авторские приемы. Не отравляет ли понимание техники удовольствие от прочтения произведения? Не исчезнет ли магия, если знать, как она устроена?

Ваш вопрос напомнил мне шутку про старых искушенных анекдотчиков, которые обмениваются не самими анекдотами, а их порядковыми номерами: они ведь тоже получают удовольствие от такой игры. Конечно, читая однообразные серийные — и потому предсказуемые — произведения, можно заскучать, но если текст оригинален, понимание его устройства только увеличит удовольствие от прочтения. Некоторые авторы даже сами активно обыгрывают в своем творчестве литературные теории — например, Михаил Успенский писал свои романы-фэнтези, зная и используя схему волшебной сказки Проппа (Владимир Пропп — российский филолог-фольклорист, автор труда «Морфология волшебной сказки». — Прим. «Инде»), наполняя ее новыми смыслами. Для опытного читателя теория оказывается не просто желательной, а необходимой, чтобы на равных с автором вступить в игру, которую он предлагает.

Все же зачастую у людей нет достаточного теоретического багажа, и функцию толкователей текста берут на себя критики. Проблема в том, что в большинстве современных русскоязычных изданий литературный критик — скорее куратор, который отбирает несколько произведений, пересказывает краткое содержание и расставляет их в правильном порядке. Это нормальное положение дел или специфическая проблема нашего времени?

Критика сегодня действительно часто принимает искаженную форму. Вы сказали «кураторство», я бы назвал это жестче: реклама. Кураторство — творческая деятельность, направленная на обогащение смысла выставляемых экспонатов; реклама же просто продвигает товар. Настоящая критика не рекламирует, а проблематизирует текст. Не обязательно делать это с позиций теории литературы, это может быть, как ее традиционно называли в России, реальная критика: в XIX веке Белинский, Писарев, Добролюбов обсуждали общественно-политические проблемы на литературном материале. Задачи такой критики выходят за рамки литературы: авторы говорят о политике, обсуждают общественную мораль, и в процессе этого обсуждения вырабатывается язык, который взаимодействует с языком самих произведений. Из этого резонанса читатель может вынести серьезные выводы.

Реальная критика сейчас существует?

Она перешла из XIX века в XX и в позднесоветскую эпоху принесла значимые плоды — например, в журнале «Новый мир» 1950−1960-х годов, но сегодня такой критики мало. Вообще эта традиция всегда была связана с таким явлением, как толстые литературные журналы, которые традиционно играли большую роль в российской литературной жизни. В принципе, для нее сегодня есть и другие каналы — прежде всего электронные издания.

Упадок критики, превращение критика в рекламщика — все это кажется следствием увеличения литературного разнообразия. Книг стало так много, что невозможно подробно говорить о каждой. Но это необратимый процесс — возможен ли тут вообще оптимистичный прогноз?

Критика никогда и не ставила себе задачей обозреть все многообразие и богатство выходящих текстов, это всегда был отбор произведений, заслуживающих обсуждения. Книг выходит все больше, но не все их нужно разбирать по отдельности: есть авторы, стремящиеся к оригинальному творчеству, а есть массовая продукция. «Массовая» не означает «не заслуживающая внимания». Через нее транслируются наиболее влиятельные в обществе ценностные представления — например мифы о настоящем мужчине и настоящей женщине. Но такие тексты высокостереотипны, и критику не обязательно анализировать каждый из них — достаточно описать общее устройство жанра. То есть схема работы выглядит так: классификация массовой продукции и интерпретация уникальных, авторских текстов; я использую слово «авторский» в смысле разделения на «авторское» и «жанровое», как в кинематографе. Это разделение — структурное, а не тематическое: вполне возможны и действительно бывают оригинальные произведения, использующие типичную тематику массовых жанров (я уже упоминал фэнтези Михаила Успенского), и читатель может выделить такое произведение из жанра, наслаждаться им как уникальным «авторским» шедевром.

Входит ли в задачи литературоведов анализ читательского опыта?

Да, сегодня это одна из активно развивающихся отраслей теории литературы. Описываются, например, читательские функции произведения (какой эффект мы хотим получить от чтения книг? хотим ли мы сопереживать, научиться чему-то, пережить шок, отвлечься?). Или исследуется проблема отличия первого и второго прочтений (на что мы обращаем внимание в книге, когда уже знаем, чем все кончится?). Или такая парадоксальная проблема, как «умное нечтение»: когда нам приходится судить о книге, которую мы вовсе не читали, или читали, но плохо помним, или видели только снятый по ней фильм, может ли такое суждение быть серьезным и ответственным?

Вы слышали о проекте «Брифли», на котором «Войну и мир» можно прочесть за 35 минут, а «Сагу о Форсайтах» — за 15? Есть ли вероятность, что со временем нечтение полностью вытеснит чтение?

Краткие изложения длинных текстов — давняя практика, похожие проекты существовали и до эпохи интернета. Но такой дайджест может дать исчерпывающее представление только о тех книгах, которые на самом деле и не обязательно читать целиком. Хорошая книга неизбежно будет сопротивляться резюмированию, а хороший пересказ будет отличаться как раз тем, что будет указывать читателю на свою неадекватность оригиналу, приглашать прочитать полный текст; так часто делают критики в своих рецензиях, включая даже рецензии «рекламного» типа.

С какими источниками работают теоретики литературы, исследующие читательский опыт? Они используют социологические методы?

Да, это могут быть статистические данные, связанные с тиражами, покупками, библиотечными заказами, а иногда и прямые опросы читателей. Правда, тут речь идет уже не о теории, а о конкретных эмпирических исследованиях. С другой стороны, современная литературная теория умеет выслеживать фигуру читателя в самом тексте: каждое произведение моделирует своего идеального читателя, которого можно определить, не опрашивая реальных людей. Еще есть промежуточное звено между теорией литературы и общей социологией — социология так называемого «литературного быта», которая занимается авторами книг: изучает становление писательской карьеры, опыт зарождения и функционирования литературных институтов (писательских союзов, ассоциаций, издательств, премий и так далее).

На «ПостНауке» опубликована глава из вашей книги, в которой вы рассуждаете о классике гуманитарной, научной и художественной литературы. Если говорить о последней, меняются ли со временем классический канон и порядок, в котором добросовестному читателю полагается знакомиться с литературными произведениями? Или начинать всегда нужно будет с «Илиады»?

Я определяю классику через процесс преподавания. Классика для меня — то, что преподается и комментируется, а не чаще всего читается и издается (например под действием моды). Система образования обращена в прошлое и мало работает с современной продукцией, но это только одна часть проблемы. «Современная классика» может быть сформирована только искусственно и обычно не выдерживает проверку временем. Яркий пример — попытка сформировать новый классический канон в советские годы: в итоге почти все новоназначенные «классики» канули в забвение, неловко даже вспоминать их имена... Зато в современной культуре есть феномен, который не покрывается ни понятием классики, ни понятием моды, — это так называемая культовая литература. Ее можно узнать по формирующейся вокруг произведения или автора фан-группе, которая не только самодеятельно изучает его творчество, но и дорабатывает его продолжениями и подражаниями. При этом у фан-группы обычно нет претензий на всеобщую значимость любимого объекта: какие-нибудь почитатели Толкина не стремятся, чтобы весь мир признал его классиком, — им достаточно наслаждаться его творчеством в своей среде.

Что касается порядка чтения, возможны разные стратегии. Классический канон не обязательно осваивать как историю литературы — такая оптика досталась нам в наследство от XIX века, когда эту дисциплину стали преподавать в школах. Но в большинстве стран по-прежнему пытаются, несмотря на изменившиеся обстоятельства, строить некий сквозной исторический нарратив — по крайней мере своей национальной литературы. В других странах от этого отходят, выбирая для изучения отдельные произведения, которые кажутся университету или преподавателю наиболее интересными.

Может ли культовое стать классическим?

Теоретически — да, хотя такое бывает редко. Скажем, во Франции в 1960-е годы (вскоре после своей смерти в 1959-м) культовым писателем, кумиром молодежи стал Борис Виан, при том что его литературная репутация была очень скромной, в профессиональных кругах его воспринимали скорее как джазового музыканта и поэта-песенника. Но потом случилась студенческая революция 1968 года, повлекшая за собой резкую демократизацию образования. Когда школьников спросили, кого бы они сами хотели изучать, многие называли имя Виана. Его творчество стали преподавать; 10 лет назад наследие автора издали в самой престижной французской книжной серии, а в Национальной библиотеке открыли посвященную ему выставку. Это едва ли не исключительный пример канонизации и классикализации культового писателя.

Фото: Булат Рахимов, vk.com/smena_kazan