«Шансы на спасение есть всегда». Монологи казанцев, которые защищают архитектурное наследие

художник, дизайнер, режиссер, соавтор постановки «Мергасовский» и соорганизатор майского субботника в доме

Сейчас постановку в «Углу» воспринимают как попытку привлечь внимание к состоянию дома. Отчасти так оно и есть, но это не было основной целью. Когда мы начали работать над постановкой, дом еще не расселили и было непонятно, что с ним будет дальше. Там могут поселиться другие люди, а могут не поселиться. Его могут снести, а может, и нет. Нам захотелось зафиксировать истории людей, связанных с Мергасовским. Мы поняли: если не сделаем это сейчас, то потом не соберем эти ниточки. На наши предложения охотно отзывались — людям было важно это место, они хотели там жить. Но был, например, и жилец, который с возмущением говорил о доме — что его нужно скорее снести, он ужасен и как бельмо на глазу.

Почему мы вообще решили рассказать про Мергасовский? Из-за места — на Черном озере такая концентрация всего, и каждый дом особенный. Из-за конструктивизма, которого в Казани почти не осталось. Из-за того, что в доме изначально жили творческие люди — Кави Наджми, Абдулла Алиш, многие художники. Из-за знакомых, которые сознательно выбрали Мергасовский для жизни. Из-за того, что было в принципе интересно рассказать через дом более глобальную историю — о том, как время влияет на людей, как место меняет людей и как люди влияют на место.

Когда мы начали собирать истории для спектакля, мы обросли большим количеством «ниточек». Он связал нас с огромным количеством людей. Раньше Мергасовский был просто особенным домом, а сейчас это, прежде всего, люди и их истории. С одной стороны, я испытываю грусть — из-за ощущения беспомощности, потому что не могу повлиять на судьбу дома. С другой — чувство теплоты и небезразличия, потому что нас многое связывает.

Весной дом начал превращаться в заброшку, как многие здания. Мы с частью команды спектакля увидели, что в соцсетях появляется много фотографий и видео состояния дома. Было несколько волн мародерства, в том числе и профессионального — когда прицельно приходят и знают, что брать и куда сдавать, где ценное, а где нет. Мы наблюдали за этим какое-то время. В этой ситуации мы никто, кроме небезразличия у нас ничего и нет. Радмила Хакова (писательница, также работала над постановкой о доме. — Прим. «Инде») написала в соцсетях: «А где этика? Есть ли какая-то этика по поводу смерти дома?» Не обращать внимания на это было просто невозможно, а если обращать, то что делать?

Нужно было привлечь внимание к происходящему: в доме в любой момент мог случиться пожар или еще что-то плохое. Собственно, несколько раз возгорания происходили, пожарные их тушили.

Мы подумали: если мы напишем десятерым (столько людей делают спектакль), они все придут, потому что у нас образовалась связь с этим местом. Но мы не справимся, рук не хватит, даже если будем там жить неделю с утра до ночи. Радмила предложила собраться вдесятером, а потом кинуть клич по знакомым. Они позовут своих знакомых, и нас будет 50 человек — так уже можно что-то сделать. Каждого из пришедших мы знали лично.

На следующий день информация [о субботнике] попала в СМИ, история стала публичной, и пришло еще больше людей. В этот момент появился телеграм-канал «Мергасовский», который вела Радмила. Люди постоянно писали и спрашивали: что происходит, что делать, нужна помощь? После второго дня пришли журналисты. Не знаю, насколько было полезно то, что мы делали, но мы вытащили очень много хлама, который мог сгореть, рассортировали его. Нам помогали «Экологично» и «Экопрогресс».

Еще до этой истории мы получили премию «Тантана» (специальный приз управления культуры исполкома Казани. — Прим. «Инде») со трогательной формулировкой: «За привлечение внимания к проблемам домохозяйств». Вместе с дипломом [Азат] Абзалов (начальник управления культуры исполкома Казани. — Прим. «Инде») вручил нам конверт, в котором лежали 10 тысяч рублей. Мы сказали: «Выпьем когда-нибудь». Выпить не получилось, потому что эти 10 тысяч мы потратили на мусоровоз. Деньги на остальные мусоровозы (всего их было около пяти) мы собирали в телеграм-канале.

У дома нужно было дежурить — особенно по вечерам, потому что на неогороженные балконы постоянно залезали подростки. Надо было просто предупреждать людей, что на лестнице опасно, нет ограждений, возьмите хотя бы фонарик. В какой-то квартире начали жить двое подростков с горелкой с открытым огнем. Если бы вокруг дома не появился забор, все это происходило бы и дальше. За Мергасовский было очень страшно.

В какой-то момент появилась помощник президента Татарстана Олеся Балтусова, и хорошо, что это произошло. В день, когда у Мергасовского решили поставить заборы, мэрия выставила ЧОП, и во двор никого не пускали. Мы приехали к дому вместе с Марьей Леонтьевой — привезли информационные таблички о том, что здание в аварийном состоянии, с просьбой не подниматься и не заходить внутрь. Их напечатали на деньги ВООПИК. На нас охранник орал, мол, пошли вон отсюда. Пришла Олеся Балтусова, показала свою корочку, и тон охранника резко изменился. В этот день и начали ставить забор.

Мне кажется, в этой истории было два важных момента. Первый — показать, что

Проблема многих домов, которые сносят, в том, что нет никого, кто за них бы заступился. У Марьи таких домов много, не только Мергасовский. Она спросила меня: «Почему вы за Мергасовский вписались, а за все остальное нет?» У меня был дико тяжелый период. Я поняла, что выгораю. Три основные работы, на которых я что-то делаю с утра до ночи, а после этого прихожу и дежурю у Мергасовского. Так можно делать несколько дней, но постоянно посвящать этому жизнь я не могу. Наверное, есть люди, которые могут, но я нет. И я была бы рада включаться настолько же всерьез и во все другое, но понимаю, что на это не хватит ни времени, ни сил. Мне жаль, что это так, но это так.

Второй момент — показать, что Мергасовский мог бы стать прецедентом, если история закончится хорошо, что человеческое небезразличие к месту может изменить исход событий. Хорошо будет, если у дома появится любая функция — гостиница, офисы, все что угодно. Главное, чтобы он существовал.

социолог, координатор Центра прикладной урбанистики, организатор и волонтер «Том Сойер Феста», идеолог волонтерских экспедиций по заброшенным храмам в селах, помогла остановить снос пожарной каланчи в Адмиралтейской слободе

Пожарная каланча в Адмиралтейской слободе — один из моих личных маяков в Казани. Места, к которым начинаешь иметь отношение, когда потрудился ради них, становятся родными. Адмиралтейская слобода в целом для меня важна — с древней историей, ханским кладбищем, адмиралтейством Петра, цифирной школой, редким для Казани конструктивизмом, ставнями и наличниками улиц Архангельской и Большой. Она уникальна, в ней есть многослойная история и современность, а еще близкая Волга, с парусами и чайками. Можно сидеть на берегу, под ивами и на песке, развести костер и смотреть на Кремль на другом берегу.

Со всеми такими местами — кладбищем Бишбалты, 1-м домом Горсовета (Мергасовским), домами «Том Сойер Феста», домом святителя Иосафа Удалова на Тихомирнова, берегом на Гаврилова и теперь и Дербышками — я испытываю одни и те же чувства. Меня с ними связывают какие-то личные истории, истории их хозяев, истории домов, труд, приложенный к этому месту. Я писала как-то, что горожанином становишься тогда, когда прикладываешь личную волю и усилие, любовь и время, чтобы место было живым и радостным.

Я бы не говорила о своей истории в категориях «борьбы». Я живу неподалеку, этот ансамбль был мне симпатичен.

О том, что происходит снос, первым узнал заведующий кафедрой градостроительства КГАСУ Александр Дембич. В это время проходил семинар по развитию Ново-Татарской слободы, он и поделился с присутствующими этой новостью. В тот момент мы все и поняли, что необходимо действовать, сразу и приступили.

В этой истории не было особенной борьбы. Я поехала на место сноса, параллельно вызывая полицию. Помощница Олеси Балтусовой в этот момент уточняла, кто собственник здания, а Фарида Забирова (зампредседателя ТРО ВООПИК. — Прим. «Инде») уточняла статус здания. Вообще, алгоритм реагирования на подобные ситуации универсален и давно разработан не мною: выехать на объект для фото- и видеофиксации, постараться выяснить, кто собственник, попросить предъявить документы на снос, остановить физические работы, вызвать полицию и оформить заявление, сообщить на горячую линию Комитета по охране наследия, сделать пост в соцсети. Параллельно нужно выяснить, является ли здание объектом культурного наследия, важно остановить работы и добиться диалога по объекту.

В нашем случае сложность была в том, что территория ансамбля (каланча, ворота завода, дом-корабль) уже была описана как предмет охраны исторического поселения, но приказ о нем еще утверждался. К счастью, здание принадлежало муниципальной службе и удалось передать право собственности району.

Не помню особой реакции [местных жителей]. Сейчас это достаточно маргинальный район и ничего привлекающего внимания там не происходило, никаких толп людей и даже ограждения в тот момент не было. Позабавила реакция участкового, потому что после приема заявления он попросил рассказать ему о других объектах культурного наследия на его участке, и у нас состоялась этакая виртуальная экскурсия по району.

С самого начала мы действовали совместно с помощником президента Олесей Балтусовой. После моего сообщения она выясняла собственника и вела с ним переговоры. Сложнее всего было аргументировать необходимость сохранения, несмотря на все разрешения на снос.

Градозащитники, как и другие профессиональные активисты, стараются не особенно эмоционировать, иначе быстро можно перегореть. Выводов было два. Шансов на сохранение больше, если нет особенных экономических интересов к объекту или территории; сила в синергии — общественное внимание, отклик СМИ, экспертная поддержка с историческими справками от разработчиков проекта исторического поселения и модератор в лице профильного помощника президента вместе оказались эффективными.

Полагаю, главное впереди. Не так давно был представлен проект общественного центра района в пожарной башне с учетом исторических кодов — это отлично, ждем реализации.

Шансы [на спасение здания] есть всегда. Важно правильно их оценивать и действовать совместно с другими интересантами.

краевед, помог остановить снос здания ратуши

Я окончил юридический институт, но сейчас работаю не по специальности, а в экскурсионной сфере — организовываю туристические поездки по республике. У меня есть команда единомышленников, с которой мы делаем проекты по спасению зданий. Мы не лицензированная фирма, а частные лица, которые просто могут скинуться на бензин, поехать посмотреть и заодно чем-то помочь. Активных участников трое, но команда потихоньку растет.

Несколько недель назад мы ездили в Мамадышский район. Увидели, как разбирают одно деревянное здание — выявленный объект культурного наследия. Сразу возник вопрос: как вы можете это делать? Жители сказали: «Мы просто разбираем его на дрова». Я сразу отписался Ивану Николаевичу (Гущин, председатель Комитета по охране объектов культурного наследия. — Прим. «Инде»). А буквально на следующий день прогремела история с Арском — и мы решили подкинуть ему еще работку.

Историей Арска я заинтересовался в 2016 году, когда возникла идея написать историю всех населенных пунктов Арского района — исчезнувших и существующих. Задумку медленно похоронила местная администрация, и мы решили взяться за сам Арск — в прошлом году вышла небольшая книга. Это не самый простой город. Есть города уездные, есть губернские. Арск же был заштатным, на особом положении. Всего таких в Российской империи было больше 100, но в Казанской губернии — только один. Арская ратуша — единственный сохранившийся маркер того, что населенный пункт имел раньше статус города, пусть даже заштатного.

Меня с Арском ничего не связывает. Там нет моих родных, близких родственников. И внешне здание ратуши особо ничего не выдает. В Казани есть похожие дома: мезонин убрать — и то же самое. Но прежняя функция делает его ценным для города.

Еще летом я заметил, что в здании идут работы: сняли крышу, сзади сделали пристрой под старину. Это еще можно понять и простить: обычный город, у него свои особенности, за ним особо не смотрят и восстанавливать здание по всем нормам и стандартам не будут. Здание же пустовало много лет. Я испытывал определенную радость, что кто-то взялся за этот объект. Но потом до меня дошли слухи о серьезных работах в здании. Вечером в понедельник, 12 ноября, мне скинули фотографии слома мезонина. Я думал, как лучше поступить в этой ситуации — поехать в Арск или встретиться с Иваном Николаевичем? Последний вариант был действеннее и нужнее. Сообщил [о сносе] утром, а потом Иван Николаевич с комитетом выехали на место. Комитет сообщил, что работы остановили, но в среду поступила информация, что разбор продолжается. Сотрудники комитета повторно выехали в Арск и составили на месте протокол. Сейчас здание простаивает, но комитет дал предписание собственнику, чтобы дом законсервировали.

Еще в 2016 году мы ставили вопрос о сохранении каменной церкви в Арском районе. Там все было плохо, местные жители ранее ничего не хотели делать. Для меня это особый удар: церковь — самое старое здание в районе. Зимой 2018 года, когда я увидел, что люди собрались взяться за восстановление храма и разобрать завалы мусора, который копился десятилетиями, решил приехать. Я участвовал в волонтерских неделях и начал понемногу курировать жителей по вопросам будущего восстановления — так общими усилиями, и в первую очередь самих жителей, мы спасли здание от полного уничтожения. Это не объект культурного наследия и даже не выявленный, но пока это идет ему на пользу.

К сожалению, в Арске реагируют на ситуацию с ратушей не так просто, потому что коренных жителей очень мало. В основном это те, кто приехал из окрестных населенных пунктов в поисках работы и лучшей жизни. Их отношение: «Зачем нам это старье? Давайте построим что-то новенькое и хорошее». Конечно, есть и люди, которым не все равно. У них даже надежд не было, что реконструкцию здания кто-то заметит. Ломают и ломают, поплачем в жилетку себе, между собой обсудим, и все. Обычно сносят — и внимания никто не обращает. А тут дело вызвало резонанс — даже не помню, когда такое было на районном уровне. Не думал, что все настолько далеко зайдет.

Нужно сделать некий переучет сохранившихся в республике объектов наследия. Если сейчас их 1000 без учета крупных городов, то с каждым годом становится на 50 штук меньше. Люди мне сообщают об объектах наследия, которые находятся в деревнях и селах и медленно разрушаются, — но что мы можем сделать? Поставить на статус выявленных? Это ведет к очень большим проблемам. Польза в этом статусе для памятника — то, что его нельзя разобрать. Но по сути здание зависает между памятником и не памятником. Пока подготовят план реставрации, документацию, межевание, пройдет лет пять, потом тендеры. Около 10 лет нужно, чтобы все утрясти, — за это время здание ветшает. Поэтому нужно ускорять процессы.

Еще одна проблема в том, что самим людям не нужно сохранение наследия. Спросите в Арске — один скажет: это старинное здание, а пять других — почта или магазин. В Арске до 1940-х годов сохранялась деревянная башня крепости XVI века, которую потом разобрали на дрова. Сейчас жители кусают локти и жалеют, что 70 лет назад наши деды и прадеды так поступили с наследием. Сейчас то же самое грозит зданию ратуши. Никто не думает о завтрашнем дне, только о сегодняшнем. Это первое такое резонансное дело в районе, и, надеюсь, администрация пересмотрит свое отношение к памятникам.

Если честно, защита зданий — чистый энтузиазм. Я не имею с этого прибыли, не пытаюсь заработать связи. Мне просто интересно познавать историю своего края. Мне легче рассказать о разрушениях должностным лицам, чем я буду смотреть на фотографии и плакать, как было когда-то. Я хочу, чтобы эти здания со временем развивались и несли свою функцию и дальше.

риелтор, жительница дома № 1/15, защищала здания Арских казарм

Мы переехали в Казань в 2011 году за сыном, который учился в институте. Из множества домов притянула именно эта квартира в Арских казармах, хотя она и была в ужасном состоянии — в подъезде висела, наверное, десятилетняя черная паутина, были выбиты стекла. Главное, что его можно было отремонтировать. Крепкие красивые здания с налетом готики и атмосфера территории училища давали ощущение надежности, какого-то драйва, оптимизма и при этом спокойствия, несмотря на полнейшую запущенность и обветшалость.

При покупке квартиры я знала, что артиллерийское училище расформируют, а жилой фонд передадут на баланс города в отремонтированном состоянии. Я обследовала дом визуально — трещины в несущих стенах образовались в местах ввода водопроводных труб, что означало повреждение фундамента. Отремонтируй дыры и трещины — и дом еще лет 500 простоит. Его в итоге просто-напросто уничтожили сами люди, а погода (говорили, все пошло с протекающей крыши) не повлияла. В 1970-х годах крышу собирались ремонтировать, поэтому защитные колпаки убрали и отодрали железо с кирпичной кладки. Естественно, за годы вода сделала свое дело, но все можно было привести в порядок.

Бороться за восстановление здания я начала с переезда. Стала старшей по дому и организовала хотя бы частичный косметический ремонт, а жильцов попросила вынести горы мусора. Управляющая компания вывезла контейнеров 10: полностью были завалены чердак, огромный парадный подъезд.

Интернет пестрил новостями о застройке на нашей территории и вопросами, сохранять ли старые здания. Как риелтор я думала, что можно построить и новые дома, и вписать в новую застройку существующий комплекс Арских казарм.

Один офицер показывал мне фотографии похожих казарм в Германии: такая же постройка, тоже жилой фонд, ели посажены, все благоустроено. Каждый год дома ремонтировали, здание училища передали под квартиры, выделяют жителям деньги на ремонт. Территория, на которой они стоят, признана исторической. Я предлагала руководителю исполкома перенять этот опыт. На носу была Универсиада, гости бы сюда приезжали. Здесь можно было сделать привлекательный район для туристов, причем самый красивый и значимый в Казани. Все лишнее снести, расчистить, оставить эту красоту, благо площадь позволяет построить коттеджи, таунхаусы, высотные здания, развлекательную инфраструктуру — сделать все гармонично. На этом можно делать деньги, чем и занимаются на Западе. Но инициативу не поддержали.

Осенью 2013 года жителей домов Октябрьского городка пригласили в администрацию района и объявили, что министерство финансов республики выделило 100 миллионов рублей на капитальный ремонт семи домов. Три наших красных кирпичных здания остались до особого распоряжения. Никто не хотел говорить, что с нами будет. Стала выяснять, но получала отписки чиновников. Я инициировала техническое обследование домов — все три можно было отремонтировать, хотя в прессе писали, что здания аварийные. Тогда же начались торги, и территорию продали.

Отношение местных жителей к зданиям было такое: это старье, которое нужно сносить. Когда я говорила, что кипячение белья и отсутствие элементарного ремонта в целом нанесли ущерб домам, многие смотрели на меня как на инопланетянку. Они были уверены, что ремонт в квартирах им должны были сделать бесплатно, и десятилетиями мечтали переехать в новое жилье. Я говорила жителям, что нужно идти в суд, мы можем оказаться за границей Казани — дома признают аварийными, и все. По закону за квадратный метр тогда компенсировали 11 тысяч — на эти деньги вместо просторной двушки можно было купить 18-метровую комнату в общаге. С трудом мы дошли до суда и, благодаря адвокату Марине Валетовой и решению Верховного суда, в 2014 году здание под номером 1/15 приняли на баланс исполкома. Верховный же суд обязал город провести капитальный ремонт.

В начале 2015-го «Унистрой» предложил расселить все три дома, но наш не мешал застройке, его планировали оставить и использовать как офис продаж жилого комплекса — я была совершенно спокойна. Когда жителей начали переселять и неожиданно уничтожили детский садик вместе с военторгом (здания на территории Октябрьского городка. — Прим. «Инде»), я узнала, что и нашего дома не остается.

Пошла заново в суд, потому что никаких действий по ремонту дома и расселению не предпринимали, и выиграла в одиночку шесть судов. Я просто рассчитывала на то, что новый балансодержатель отремонтирует и сохранит здание. Но рядом забивали сваи нового детского садика, и наше здание очень сильно пострадало. Рабочие разрушали столовую буквально в 15 метрах от стены моего дома — от вибрации дом трещал, швы расходились, кирпичи стали сыпаться, двери, окна с трудом открывались. Пилили огромные тополя, и если бы мы с участковым не остановили это, деревья рухнули бы и снесли половину дома. Открытые окна в пустых квартирах без отопления в морозы привели к прорыву труб и затоплению. В тот момент я решила остановиться. Компания опять предложила расселение, и мы согласились.

Сейчас я живу в «Арт-Сити». Окна новой квартиры выходят на сторону, где стоял мой старый дом. Я видела, как его сносили, — было очень больно. Я сделала все что могла и мысленно с ним попрощалась. Дом стало бесполезно защищать и спасать — реконструкция была к тому моменту уже практически невозможной.

Кому нужна память? Потомкам, будущим поколениям. Воспитание культуры — это обязанность государства, но по факту это не так. Обязанность по сохранению, ремонту, реконструкции требует огромных денег и ложится на собственников зданий и земельного участка, на котором стоит дом, то есть жителей. Разве это правильно? Нет, и стратегически верно было бы оставить столетние здания и привести их в порядок. Но, к сожалению, мы утратили жемчужину нашего города.