Герои
Любовь и другие светлые штуки. Интервью фронтмена группы «Казускома» Артема Ляховского
опубликовано — 13.04.2021
Любовь и другие светлые штуки. Интервью фронтмена группы «Казускома» Артема Ляховского
Звезды, нахрен
В декабре 2020 года вышел шестой альбом московской группы «Казускома» под названием «Психодел». Эту работу сразу отметили в медиа: публикации в изданиях, песни с «Психодела» в ротации «Нашего радио», а сами музыканты выступили на «Вечернем Урганте». В апреле группа отправилась в гастрольный тур в поддержку пластинки. Перед концертом в Казани выпускающий редактор «Инде» Александр Шакиров спрашивал фронтмена и бас-гитариста «Казускомы» Артема Ляховского про музыку, но говорили они все равно про политику, русский дух, коллективную тоску по 1990-м и (вдруг!) про советы Михаила Лабковского.
Какой главный вывод или наблюдение ты сделал в прошлом году?
Я почувствовал, что настолько время разогналось, и я разогнался в спешке к чему-то, непонятно к чему. И когда все остановилось — в один момент мне это понравилось. Такое в человеческой жизни очень редко случается — прекратились полеты, на улицах стало пусто. Плохо, что люди умирают. Но с точки зрения общественной движухи интересно: сначала все реально боялись выходить на улицу, были те, кто паниковал и закупал продукты, а потом ты смотришь, как всех отпускает… потом ты видишь, как все заболевают-выздоравливают и еще больше расслабляются.
Тексты и музыку для «Психодела» придумали на карантине?
Мы сидели по домам со своими звуковыми картами, играли, набрасывали песни, друг другу перекидывали. Потом месяц мы жили вместе с Федей (гитарист «Казускомы» Федор Денисов. — Прим. «Инде») и ближе к июню, когда обстановка стала более расслабленной, начали записывали альбом.
Я сажусь за гитару, и текст приходит сам вместе с мелодией — обычно я не держу его в голове заранее. Когда у меня есть куплет и плюс-минус припев или хотя бы первый куплет, я скидываю это Феде и ребятам, и мы вместе начинаем вводить какие-то фишки, что-то додумывать. Все рождается параллельно.
Этот альбом полностью написан [во время карантина], даже тексты. Единственное, про «Животный инстинкт» я не помню — были ли наброски до пандемии или они появились во время. Текст до конца точно написали во время карантина.
Я почему спрашиваю: «Психодел» разительно отличается от предыдущих ваших альбомов как минимум звучанием. Это так самоизоляция повлияла, когда вы могли долго находиться наедине с собой и больше работать, или все проще: к вам пришел Макс (новый барабанщик группы Максим Прокофьев. — Прим. «Инде») и между вами случилась химия? Химия и Powerhouse (московский клуб, в котором записывали альбом. — Прим. «Инде»).
Мне трудно оценивать нашу работу. Мне сказали — хотя я, в принципе, не слушаю, кто что говорит: «А, ничего нового». Хотя нам казалось, наоборот, что-то новое есть. Видишь, ты тоже это подметил, и это круто... Про любой наш альбом я думаю: «Чёт новое, чёт новое», а мне говорят: «Чувак, да это все старое!» Иногда даже становится обидно.
Появление Макса, естественно, повлияло. Мы с Вовой (экс-барабанщик группы Владимир Оборнин. — Прим. «Инде») расстались в хороших отношениях, но, тем не менее, у нас был очень тяжелый период — сорвался тур, начались проблемы с нашим прошлым менеджментом. Все думают, что мы отменили тур потому, что плохо собирали, — я не скажу, что с этим у нас хорошо, но проблема была не в этом, а в тратах, которые нам предоставили. А с Вованом уже тяжело было, он и сам, возможно, подустал, у него родился ребенок. Конечно, мы не те рокеры, которые вштыриваются героином, но дух изменился. Макс, как новая кровь, залетел во все это, и уже практически год с нами. Мы его знали и раньше, но не были близки в общении — он играл в куче других групп. Конечно, поменялось [звучание]: он играет по-другому, другое звукоизвлечение. Другой человек. Мне все нравится.
Для публики по-прежнему имеет значение, отмечают ли музыканта в медиа? Развитие YouTube что-то изменило или пиар и по-прежнему наше — точнее, ваше — все? То есть если про тебя не говорит «Афиша» или The Flow, не приглашают на «Вечерний Ургант», то тебя как будто и нет для массового слушателя?
У всех происходит по-разному. Мне кажется, есть движуха, например, хардкоровая. Я с ней не знаком, но знаю, что эти люди хорошо собирают в регионах. Группы, которых ты не знаешь, я не знаю, держатся за счет сплоченного комьюнити. И даже если о какой-либо группе пишут, не факт, что она соберет вне Москвы. Это странная арифметика, потому что влияет и работа организаторов: можешь собрать 300 человек в Краснодаре и 15 человек в Ижевске. Если ты суперпопулярный артист, ты собираешь везде.
Но примат музыки, ты как считаешь, он не уходит? Все еще важно делать качественный звук, в том числе и на концертах? Ну как пример: чувак собирает в Казани тысячу человек, выходит «под плюс» и его зрителей все устраивает.
Наверное, наша публика в регионах все равно более или менее продвинута. Но когда ты становишься стадионным исполнителем, то охватываешь все слои населения, и народ на концертах становится безликий. Я был на концерте очень популярных групп и не мог определить, как выглядит их слушатель. Там было много людей — и это не плохо, но нет лика.
С другой стороны, если люди своими песнями достучались до каждого — до рабочего, до таксиста, — тогда не важно, какого качества музыку они создают. Хотя есть странные феномены с не особо далекими текстами, песнями, основанными на каких-то животных штуках: «Я трахал бабу, потом другую, и мы уехали».
Получается, такая музыка не достучалась, а зацепила. Достучалась — это, наверное, другое?
Да, другое. Я очень люблю Россию, и мне с каждым годом становится беспокойнее от того, куда мы духовно идем. Наверное, так же меня могут обвинить, припомнив наши песни, что мы несем какую-то х**ню, разлагаем общество. Но мы такой цели не преследуем. Я о том, что большое количество современных песен построено на агрессии, на низменных ценностях — и все это абсолютно без иронии. И даже если это скрыто под маской иронии, это ни фига не иронично. Да, ты можешь говорить о людских пороках, при этом иронизируя. Но когда ты к этим порокам призываешь… Я взрослею и не хочу быть батьком-хейтером, который призывает все запретить, но я подумал: как себя чувствует человек, когда он поет такие песни и пишет такие тексты? У него есть душевный мир? Или он настолько сильно ранен, что закрылся в этой оболочке и хочет транслировать всем только какой он суперкрутой чувак? Есть мелкие чуваки, которые хотят быть такими же клевыми и транслируют такую же херню — но их я могу понять: они еще верят, что важно быть крутым, иметь крутую тачку и кучу девчонок, потому что они в жизни максимум один раз целовались по-французски, и у них есть устремления, им хочется какой-то материальности. Этим может все заканчиваться для человека, которому 15–16 лет. Но когда ты взрослый и продолжаешь это транслировать — это какая-то пустота. Самое страшное — это пустота.
Тогда скажи, кто из русскоязычных музыкантов до тебя достучался?
Много хорошей музыки — для меня лично, — как и много плохой. Из рэп-сцены мне нравится Дима Хаски. У него все круто, даже не буду комментировать, почему и как. Самое классное, когда человек делает от души и ему правда это нравится. Например, я знаю группу The Hatters — популярная группа в России, собирает стадионы, — по ним видно, что они кайфуют от того, что делают. Cream Soda — это суперкруто, наконец-то [появилась] хорошая поп-музыка.
Но на самом деле все это вопрос времени: что останется через 10 лет, то и будет ценным.
В одном интервью ты сказал, что свой выбор — заниматься музыкой — ты принял, когда не стало твоего близкого человека. Это была фигура речи или на самом деле так произошло?
Это правда. У меня умер дедушка, я его, кстати, недавно вспоминал. Я еще раньше начал играть музыку, катаясь на скейте. А потом перестал кататься на скейте и захотел стать крутым парнем в рок-группе. Мне нравился Игги Поп, я пописывал какие-то стихи. Это было то время, когда ты еще молодой чувак, у тебя вроде как много соратников. А дальше они все отсекаются, потому что кто-то становится кем-то, кого-то меняет жизнь. Вокруг остается мало людей, и ты сам начинаешь потихонечку во всем разочаровываться, к тому же тебе говорят: «Иди работай, давай, жизнь пошла!» Я пытался что-то делать и на год-два ушел в депрессняк... А дедушка у меня был музыкант. На самом деле у меня и дедушка, и прадедушка, кажется, я говорил это во всех интервью, были музыкантами. От моего прадеда сохранились афиши столетней давности, на тех концертах он играл джаз... И вот дедушка умер, и перед похоронами ко мне подошла сестра моего деда и спрашивает: «Ты, Артем, больше не занимаешься музыкой?» «Нет», — говорю. А я ничем не занимался, только какой-то херней. Она продолжает: «Очень жаль». И она это так феерично сказала, что меня даже задело, и я потом подумал: «Может, это судьба? Может, он должен был умереть, чтобы я наконец все понял?» Это, знаешь, такие штуки, в которых можно как угодно провести параллели, но мне в это хочется верить: иначе произойти не могло — музыкальная тема перешла ко мне только со смертью деда. Конечно, рано или поздно я бы занялся музыкой, но эта история была как щелчок. Пока я разочаровался в а-ля музыке, мне было плохо. А как только я вернулся в музыку и стал бороться, мне сразу стало лучше. Думаю, это была судьбоносная штука.
Перефразируя зашкварный вопрос из собеседования: кем ты видишь себя через 20 лет? Чуваком, который выходит на сцену, или ты хочешь заняться поэзией или литературой?
Мне кажется, все это одно. Ты знаешь, я понял, что русский дух — в странствии. Тема русскости связана не с национальностью, а именно с духом и территориальностью — она заключена в странствиях. Если Америка ассоциируется у нас, условно, с успехом и небоскребами, то Россия и все, что территориально близко, ассоциируется с познанием через путешествия. Думаю, через 20 лет я бы хотел заняться и поэзией, и литературой, и поставить спектакль, и выступать на сцене. Сделать как можно больше, потому что время стало идти по-другому для меня. Я заметил очень странную вещь: время теперь очень быстро летит, и это самое стремное.
Мы, музыканты, как проповедники — ездим по России и проповедуем какую-то идею. Это и есть странствие. Например, я приезжаю в Казань, смотрю по сторонам, впитываю и что-то понимаю о людях, которые там живут, понимаю, как мне с ними взаимодействовать.
Я бы не хотел сидеть на месте; быть в движении — это самое важное. Хотеть на покой — это все херня. На покой, понятное дело, всегда еще можно успеть. А жизнь — она идет и за последнее десятилетие очень изменилась.
Ты сейчас про время сказал, и мы в интервью с кинокритиком Зинаидой Пронченко как раз говорили о том, что у нас исчезло ощущение будущего. То есть в 1990-е и 2000-е оно было — что скоро станет лучше или еще лучше, — а сейчас мы застыли и не понимаем, что дальше. Отсюда вся эта рефлексия по прошлому. Ты, как проповедник ретросексуальности, скажи: как тебе коллективная тоска по 1990-м?
Я с детства жил недалеко от Белого дома, видел танки, а потом гулял в парке на фоне сгоревшего Белого дома, и там пахло гарью. Это 1993 год. Мне кажется, многие ностальгируют по 1990-м просто потому, что они были молоды в это время. Молодость — более приятное время, чем то, когда в твою жизнь приходят заботы.
Я мелкий жил в центре Москвы, ходил в школу — и каждый раз с опаской, потому что часто ко мне кто-то мог цепануться с ножом, отнять плеер или еще что-то. Я не скажу, что ностальгия — это говно, но есть вещи, которые изменились в лучшую сторону, правда. Хотя, конечно, я сужу по Москве. Я езжу по России, и там плюс-минус остается так же, в больших городах ситуация получше, но в принципе все не так хорошо, а главное — людям некуда стремиться. Они живут в своих городах, и двинуть дальше невозможно: никто не может найти работу лучше, чем та, на которой уже работают. Сущность людей не поменялась, но поведение людей — да: сейчас, наверное, и правда нет будущего, поэтому все в виртуальном будущем с инстаграмом, телеграмом, и это стало важным… Люди становятся механизированы, и непонятно, как вернуть их в человеческое сознание, — они боятся ошибиться... Есть такой психолог Михаил Лабковский, ты не знаешь случайно?
Знаю.
Я пару раз натыкался на видео с ним, и мне стало интересно. Я не знаю всего, что он озвучивает, но там есть такие элементарные вещи, которые он объясняет, и ему говорят спасибо. Ему и правда спасибо, но такое ощущение, что люди очень сильно запутались в том, что правильно, а что неправильно, раз они нуждаются в таких элементарных советах. Вроде как хочется быть крутым, но быть крутым и вести себя правильно — это не круто, поэтому я буду себя неправильно вести. А когда ты сталкиваешься с жизненными ситуациями, которые требуют от тебя не крутости, а простого решения, тебе сложно, ведь ты привык поступать запутанно. И все настолько запутались, а чувак говорит: «Если тебе не нравится твоя работа — увольняйся!» И все такие: «Б***ь, ты серьезно, реально?!» Для меня это очень странно.
Плюс у нас на любую личность очень давит общество. Возможно, будь мы южной страной, мы бы не так расстраивались, когда на нас давят, потому что солнышко постоянно. А когда тебя задавили и за тебя решили, кем ты будешь, плюс эта серость, и ты думаешь: вот это моя жизнь...
Я с тобой согласен, когда ты говоришь, что ностальгия связана со вспоминанием себя молодым, но 1990-е очень популярны у молодых ребят, которые это время не застали. Это выражается в моде, музыке. Как ты думаешь, это откуда?
Мне кажется, этот брутальный образ 1990-х — защитная реакция. Когда человек хочет выглядеть мужественнее или чтобы до тебя не докопались. Это уже вопрос к поколению родителей: даже если ребенка не воспитывают, он все равно видит примеры поведения.
То, что у людей отсутствует понимание своего будущего и поэтому они ищут образы из прошлого — максимально комфортные и понятные?
То есть если человек не думает о будущем, тогда он примитивный человек?
Вообще да. Или он думает и оно, будущее, его пугает.
Это значит, что надо чистить мозги. Книжки читать, например. Мне кажется, возросло визуальное восприятие, и одно полушарие перестало развиваться. Если люди что-то читают, то быстренько посты в инстаграме. Ну и отсутствие критического мышления. Но, может быть, я ошибаюсь... Не хочу говорить как батек, как пожилой, который все гнобит, но мы действительно не успеваем адаптироваться к тому, что нам предлагают. Никто не успевает за прогрессом, не успевает соображать. Может быть, только сейчас сообразили, что было в 1990-х?
Да, есть и такое мнение: в 1990-е произошли процессы, которые во многом определили нынешнее положение вещей. Чаще всего вспоминают про выборы 1996-го, ну и далее по списку. И если те события отрефлексировать, то вроде как и придет понимание — как жить дальше.
Если молодые люди хотят там очутиться… Это больше похоже на защиту — как будто им некомфортно здесь и сейчас. Они боятся агрессии этого мира?
Мне кажется, что будущее в том, что мы откроем штуки за гранью жизни человека. И за гранью жизни человека на планете Земля. Будущее есть, но люди не видят его, зацикливаясь на низменных штуках.
Наука и прогресс дошли до того, что истребили у людей веру во что-то важное: у людей много изобилия, и те, кто не привык к нему, хочет все потребить. Возможно, это одна из стадий развития. Осознание придет позже: лет через 15 надо посмотреть, что будет с людьми, которые сейчас не видят будущее.
Я сейчас снова спрошу про музыку, но через политику. Вышел клип на песню «Психодел», он напомнил про текст песни: «Кремль отражается, Кремль только кажется, Кремль охраняется, Кремль — это сон». Я не знаю, какой смысл ты изначально закладывал, но эти строчки, да еще и в песне под названием «Психодел», выглядят очень актуально, иронично и даже издевательски.
Сейчас все рассекречу. Из окна моего дома видно кремлевскую башню и храм Василия Блаженного. И однажды, когда песня была готова, но без этого куска, я не мог заснуть. И вот я не сплю, не сплю, и мне приходит такая штука: Кремль только кажется, Кремль охраняется, Кремль — это сон! Все отсюда, и путем какого-то абсурда оно сложилось. Но я понимаю, что с разных точек зрения можно воспринять по-разному.
Да, о чем и речь. Российское общество очень политизировано, но в политике нет политики, поэтому политика ушла во все остальное — в том числе в искусство. И тут вы со своей песней, которую можно воспринять как: «все нам только кажется или снится, а в жизни такого не бывает».
Года три назад — то ли у нас в интервью, то ли я где-то прочитал, не помню, — задали вопрос: рок-группы раньше имели политическую позицию, почему сейчас не так? Журналисту ответили: сейчас это необязательно, главное — музыка... И тут через три года просто все в этом повязаны!
Я не хочу в это [политику] лезть и это комментировать, хотя у меня есть своя позиция — она и ни туда, и ни туда. Кто-то скажет, что позиция хитрая. Но я знаю людей, которые не могут ответить, что им не нравится, — но им что-то не нравится.
Я не поддерживаю ни ту, ни другую сторону, но я понимаю, что есть кризис между всеми — никто не может договориться. Всем кажется одно, отражается все по-другому, а в итоге все это — сон.
Лет пять назад, когда рэп-музыка в России набирала обороты, ударные и гитары на концертах начали использовать все больше рэп-артистов. Можно ли сказать, что этим вопрос о противостоянии рэпа и рока закрыт? Музыка взяла все самое лучшее из рэпа — актуальность текстов и отход от надоевшей мелодраматики, при этом живое звучание от условных рока, панка и альтернативы?
Противостояние — это классно, если оно не переходит на уровень, когда люди начинают друг другу на улице бить лицо. «У тебя широкие штаны, а у тебя узкие», — я это проходил в 1990-е и это такой кал. Разделения на рэп и рок сейчас нет, но оно, мне кажется, вернется, потому что гитарная музыка снова стала на виду. Противостояние заканчивается либо примирением, либо новой войной. Гитарные группы вернулись и стали популярнее рэпа. Посмотри на группу «Нервы» — они давно на горизонте, и у них сейчас огромные залы по всей стране, а в Москве они собирают «Мегаспорт». Это не может не радовать. Или посмотри на группу «Кис-Кис». Кстати, очень интересно — нас обвиняют, что мы играем какое-то старье, но я думаю: «Кис-Кис» — большая группа, много собирает, но они тоже играют что-то старое панковское... Почему мы старики-то? Из-за длинных волос? Наверное, из-за этого.
Этот вопрос я заранее приготовил, и ты сам на него вышел: панк и рок — в России это музыка 2021 года?
Как же я могу ответить «нет»?! Я каждый год отвечаю «да» — но не попадаю! Проблема рэпа в том, что там в рамках жанра музыкально некуда двигаться: нужно пробовать новое, экспериментировать, за что, скорее всего, захейтят фанаты, потому что для них ты уйдешь не туда. Но тебе, по сути, должно быть плевать, если ты развиваешься. Необходимы саунд-продюсирование, новые аранжировки — во всем этом нужно разбираться, если артист не хочет ограничиться битами. Отчасти желание рэперов [играть концерты с живыми инструментами] связано с тем, что их кумиры играли гитарную музыку, например Кобейн. Но они [рэперы] пытаются играть какую-то мазафаку — это не хорошо и не плохо… Кстати, я никогда не читал под бит со сцены, это так интересно, каково это?
Ты можешь себе представить «Казускому» с электронными барабанами?
Могу представить, но зачем? Макса нельзя оставлять! Я бы лучше влетел к кому-нибудь из рэперов на фит — не ради угара, мне просто интересно, каково это. Никогда об этом не размышлял, и вот только сейчас мы с тобой об этом говорим, и я задумался: ты выходишь, а у тебя — биты.
Тогда скажи мне: куда идет «Казускома», что она хочет делать дальше?
«Казускома» хочет в мировое турне, хочет внести свой вклад в культуру — эта штука не имеет национальности или географической привязки.
Я бы занялся развитием своего внутреннего мира, хотел бы, чтобы люди думали о чем-то важном… Конечно, сейчас кто-то скажет: о чем они могут думать после твоих песен «Твой рот напротив моих глаз»? Хочется оставить после себя память, но не ради памяти, а чтобы изменить что-то к лучшему или просто кого-то обрадовать.
Относительно недавно я понял, что неважно, сколько людей придет на концерт. Хотя я все равно переживаю, но, в принципе, мне все равно: играть перед 30 людьми или перед пятью тысячами. Важно то, что ты несешь людям. Поэтому мы хотим нести только любовь и другие светлые штуки. Но иронизировать мы не перестанем.
Фото: VK
