«Я поняла, что могу освободиться от стыда, траура по моей потерянной культуре и что-то изменить». Три истории тех, кто выучил татарский во взрослом возрасте

Я татарин. Родился и вырос в Москве, мои родители переехали сюда еще в советское время. В семье на татарском никогда не разговаривали, отдельные слова я слышал от бабушек, но ни в какую структуру они не складывались. С раннего детства постоянно изучал английский в школе и с репетиторами, это было важно для моих родителей. Только пару лет назад, наверное, с возрастом, во мне проявилось национальное самосознание: женившись, я задумался о том, что — кроме имени, отчества и фамилии — передам моим будущим детям из родной культуры. И решил взяться за изучение татарского.

Я сразу решил найти преподавателя и обратился к [переводчице, преподавательнице интенсива «Ярар» в Нацбиблиотеке РТ и ведущей разговорного клуба в Доме татарской книги] Эльвире Зиннатуллиной. Сначала я занимался не очень серьезно, раз в неделю, но через несколько месяцев понял, что один урок в неделю — это смешно и прогресса так не случится. Потому стал учиться два раза в неделю и что-то делать самостоятельно между занятиями. Стараюсь научить свою ленту в Instagram* выдавать рилсы* на татарском, слушаю аудио и смотрю видео, общаюсь на языке с родственниками. Я подписан на telegram-канал Baron журналиста ТНВ Альберта Шакирова, у него настоящий такой литературный язык, как мне сказала Эльвира. Также читаю канал детско-юношеского журнала «Ялкын» и татарские мемы в «Чё казылык». Еще мой двоюродный брат ведет telegram-канал по изучению татарского языка онлайн-библиотеки Başqala.

У нас большая семья и много родственников в Москве, человек 30, наверное. Многие из них уже родились здесь и изначально не говорили по-татарски, кроме моего двоюродного брата, который рос с бабушкой. Мы все внезапно и почти в одно время, около двух лет назад, заинтересовались языком и культурой. Наверное, повзрослели и поняли, как это важно. Хочу организовать семейный разговорный клуб: нас набирается достаточно, чтобы созвониться и пообщаться по-татарски.

Пока при встречах пытаемся начать разговаривать на языке. Это оказалось сложнее, чем я ожидал, в том числе психологически — тяжело перейти на другой язык с человеком, с которым всю жизнь общался только на русском. Труднее сформулировать мысль, выбрать слова, построить предложение, произнести его вслух — есть страх, что я сделаю кучу ошибок, опозорюсь и про меня подумают: «какой же ты татарин вообще». Приходится бороться с этими мыслями.

Я могу описать, как прошел мой день, обсуждать какие-то не очень абстрактные и философские темы. Трудно строить сложноподчиненные предложения с придаточными, а еще различать оттенки глаголов. Если в русском они формируются с помощью приставок, а в английском — послелогов, то в татарском это деепричастия. Например, «авырып киттем», «карап алдым», «китеп кайттым». Трудно, потому что для этого нужно переключить свой мозг с русскоязычного образа мышления на татароязычный. Я учил еще французский язык в школе и могу сказать, что [другие] европейские языки между собой похожи, тогда как тюркские от них отличаются во всем.

Иногда на долгом отрезке ты можешь не чувствовать прогресса — это демотивирует. Когда обучаешься с нуля, сначала прогресс очень заметен: через месяц ты точно знаешь больше, чем ничего. А спустя какое-то время выходишь на плато, которое ошибочно воспринимается как стагнация, изменения и результаты становятся менее заметны. Чтобы отслеживать свой прогресс, я время от времени записываю рассуждения на татарском языке на диктофон — спустя несколько месяцев прослушиваю и сравниваю с тем, как говорю теперь.

Мой дедушка, Тагир Набиуллин, был писателем, издал несколько художественных исторических романов, которые не перевели на русский. У меня есть эти книги, там сложный литературный язык. Я хотел бы знать татарский на достаточном уровне, чтобы понять, о чем они. Или вернуться авылга и пообщаться с родственниками на татарском, чтобы и мои дети знали язык настолько, насколько это возможно, живя в Москве. Хотелось бы их научить, но перед тем нужно самому что-то знать и так подавать пример.

Когда мне было пять лет, мы переехали в Германию: моя мама вышла замуж за немца. С мамой и бабушкой мы говорили на русском, а с отчимом, которого я считаю отцом, по-немецки. Я была ребенком «третьей культуры» (термин, применяемый для детей, проживших значительную часть взросления в странах с другой культурой, не той, в которой росли их родители. — Прим. «Инде»), и вопрос идентичности, принадлежности к какой-то из культур у меня оставался открытым долгое время. Язык тут, конечно, всегда играл ключевую роль. Дома я говорила по-русски, социализация проходила на немецком. Я до сих пор не настолько хорошо знаю русский, как английский и немецкий. К тому же долго сопротивлялась: мама всегда рекомендовала мне пойти в кружок русского языка, а я почему-то не хотела.

Потом я сама поняла, что собственные корни надо ценить, но тут пришло понимание: вообще-то я совсем не русская, а наполовину татарка, наполовину кабардинка. Я задумалась о том, что, если не постараться восстановить свои корни, они исчезнут вместе со мной. Но это было нелегко, так как вокруг не было никакой татарской среды, только русскоязычные подружки и учительницы из кружков. А еще подружки-турчанки, благодаря которым я за год выучила турецкий и позже мне намного легче дался татарский. С другой стороны, это был очередной фактор для возникновения кризиса идентичности. Я все-таки была юной и переживала сильное желание принадлежать к какой-то группе.

Так и проходила моя жизнь: то этап русской культуры, то немецкой, то турецкой. Но я всегда грустила из-за того, что не знаю татарский, и на каком-то глубоком уровне всегда понимала, что являюсь татаркой — пусть мои мама и бабушка, к сожалению, тоже не говорят на татарском языке.

Когда я училась в университете, на моем семинаре оказался один татарин из Уфы. У него были связи с другими татарами по всей Германии. Я с ними тоже познакомилась, и у меня впервые появился круг общения, где можно было поговорить на языке, задать вопросы. Я впервые поняла, что могу освободиться от стыда, траура по моей потерянной культуре и что-то изменить. Так стала ходить на встречи татарча сөйләшү клуба. Я не всегда могу туда попасть — часто перемещаюсь. Но, думаю, это хороший способ выучить язык и построить связь с другими людьми в похожей ситуации, поддержать друг друга: ведь в разговорных клубах тоже много молодых людей, которые выросли в Татарстане, Башкортостане или другом регионе России и не знают татарский.

Я люблю изучать языки: в университете два семестра изучала казахский. По татарскому у меня уже в 2010-м был учебник: иногда я его листала, делала какие-то упражнения. Также занималась онлайн с переводчицей Эльзой Набиуллиной, самостоятельно изучала материал в telegram-канале Learn Tatar. А еще в школьное время проводила в Казани летние каникулы и все-таки слышала татарские фразы и объявления остановок, читала афиши и вывески.

Я могу читать и понимать художественные произведения на татарском. Но при говорении у меня проявляется сильный акцент. К тому же я не привыкла слышать, как татары «по-настоящему» говорят по-татарски — со сленгом, интонацией, опуская слоги. В книге нет аутентичной татарской речи, а она мне сложнее всего дается. Письменная форма языка более формальная. Да, я читаю книги по-татарски и понимаю их. А говорю ли я? Вот это вопрос. Поэтому для изучения бытовых, аутентичных слов я смотрю контент в соцсетях, это помогает.

Я родилась и выросла в Казани. Татарский язык изучала в школе, в составе русской группы, — база, которую я получила, помогла мне в будущем. Но нас не учили разговаривать: давали грамматику и лексику, но не объясняли, как складывать эти слова в предложения и тем более применять их. Еще я ходила в татароязычную музыкальную школу, где музлитературу и сольфеджио преподавали на татарском и никаких поблажек не делали. Музыкалка была рядом с домом, поэтому меня отдали в нее и не переводили. Мне было сложно; к счастью, детский мозг пластичный, а я не придавала значения — ну татарская музыкалка так татарская.

В жизни со мной все пытались говорить по-татарски, но я стеснялась отвечать. Вдруг я наговорю какую-нибудь ерунду и мне будет стыдно. Мне было стыдно и что я не могу ответить: к тому же старшее поколение ругалось на то, что я «не знаю своего родного языка». Я не знаю, есть ли у меня татарские родственники, — если и есть, то где-то в далеком прошлом. Но меня до сих пор точит то, что я не могу отвечать на татарском. Это одна из причин, по которым я взялась за его изучение. А вторая — работа. Изучение языка — это еще и более глубокое понимание народа, потому что мы, как экскурсоводы, презентуем Казань и Татарстан, и понимание языка больше раскрывает культуру народа. К нам все-таки зачастую едут за национальным колоритом, в том числе татары из других регионов, и туристы просят поговорить, прочитать что-то на татарском. В последнее время, например, меня стали просить процитировать несколько строк из «Шурале».

В августе на день рождения мне вручили курс татарского языка. Я попросила о таком подарке, потому что поняла: я достаточно взрослая, чтобы убирать какие-то проблемные штуки из детства. Стыд из-за того, что я не могу говорить по-татарски, был одной из них. Из-за активного сезона работы я несколько раз откладывала прохождение курса, и тут выяснилось, что КФУ проводит бесплатный интенсив по изучению татарского. Я записалась и три раза в неделю с октября по начало декабря ходила в вуз заниматься. Было сложно, нужно было впитывать сразу много информации. Но мы начали изучать язык с самых азов и элементарных вещей, которые я уже знала: местоимения, множественное число. А еще у нас был хороший учитель: мы бежали на новые занятия как радостные дети.

Изучать татарский самостоятельно трудно, потому что это сложный язык. Казалось бы, мы разобрали тему, все понятно, но вдруг вылезают нюансы: например, разные значения у слов и их сочетаний. К тому же в тюркских языках отличное от русского построение предложений и мыслей. Я поняла, что нужно переводить предложение с конца — именно так строятся фразы. То есть, когда начинаешь слушать, не торопись и дослушай до конца, там и будет спрятан весь смысл. Также, например, мне стала понятна игра слов в «Шурале», когда главный герой в татарском варианте представляется как Былтыр, — этот каламбур теряется при переводе на русский, потому что получается длинное «В году минувшем».

Меня мотивирует картинка: как наконец ко мне обращается какая-нибудь бабушка на татарском языке, а я не тушуюсь и спокойно ей отвечаю. Но, конечно, я человек, поэтому у меня часто опускаются руки. Мол, все, я никогда не выучу, ничего не пойму, опять какое-то слово с 33 окончаниями и разными значениями — возникает ощущение, что я тону. Но мне понравилось, как сказала моя знакомая: когда дойдешь до дна, ты плотно встанешь на него ногами, сможешь спокойно оттолкнуться и поплыть. Я постоянно себе напоминаю, что я еще в начале пути и не должна все знать: сложно становится чаще всего именно тогда, когда начинаются нападки на себя.

В этом году КФУ снова проведет интенсив, и я планирую пойти на него, но уже на следующий уровень, а также заняться подаренными мне курсами и обратиться к репетитору. Как говорит моя коллега-экскурсовод, филолог и репетитор Гузель Гиматдинова, язык — живой организм. Его нужно питать, за ним нужно ухаживать, а иначе он уйдет. Память быстренько его затрет.