Олег Ягодин, «Курара»: «Гасить время — это признак старости. И современности»

В конце мая у екатеринбургской группы «Курара» был гастрольный тур — 30 мая музыканты отыграли в Казани, в баре «Соль». Перед выступлением шеф-редактор «Инде» Александр Шакиров и фронтмен «Курары», актер «Коляда-театра» Олег Ягодин прошлись по тогда еще холодной Казани и обсудили стандартный русский бунт, в котором слились пандемия, нелюбовь к условностям и «ненастоящая» мужественность.

Олег, ты часто ездишь по России — что-то поменялось за последние 10 лет? В людях, в том, что их окружает?

Конечно поменялось. Мы живем в сетевом мире. 10 лет назад была заметна разница, если ты увидишь человека, например, из Барнаула и Санкт-Петербурга. Сейчас разницы никакой: все одеваются более или менее одинаково, но Москва, может, впереди — месяца на три. Границы размываются, но некоторые различия остаются. Казань — сразу [видно, что] Европа. Давно меня поражала. Люди здесь порасслабленней. Новгород — суровый, закрытый (Нижний Новгород, где «Курара» выступала до Казани. — Прим. «Инде»)… Водила нас вез. Говорим: «Можно музыку потише?» Он: «Чего?!» Такси подъезжает, говорим: «Можно багажник? У нас чемодан». Таксист: «Чего?!» У нас в Екб было такое лет 15 назад, но потом стерлось. А там люди еще живут в напряжении... Краснодар — город бандитский до сих пор, сколько бы туда ни приезжал, попахивает каким-то врожденным криминалом.

А наше восприятие музыки поменялось? Ты сам сказал, что мир стал сетевой: теперь у нас есть доступ к множеству разных музыкантов, а не только к тем, кого показывают по телевизору. Условно, раньше, если тебя не было в ротации на радио или о тебе не писали, то тебя как будто вообще не было.

Все по-прежнему. Мозг же не любит работать, мозг любит отдыхать. И это нормально — человек принимает то, что ему дают. Любителей музыки, которые копаются, интересуются, — их пять процентов населения, причем на планете. Понимаешь, никто не бегает в поисках вина десятилетней выдержки — все е*шат в «Красное & Белое», и по*й. Так и с музыкой.

А что ты слушаешь? Что ты слушал сегодня?

Сегодня я слушал Nitzer Ebb, это группа с лейбла Mute, где были Depeche Mode. Такая предтеча индастриала, 1980–1990-е, уже неделю слушаю их дискографию.

За трендами тебе следить неинтересно?

Мне любопытно, но если это у всех на слуху, то это перестает быть любопытным. Я не верю, что хорошее может нравиться всем, какому-то огромному количеству людей. У меня есть жесткий диск — что послушаю, туда заливаю. Мне интересна новая русская волна — рока, инди. «Деревянные киты», «Джуна», «Дом престарелых аутистов». Что-то нравится, что-то кажется высосанным из пальца и сильно преувеличенным.

Да, я заметил, что ты слушаешь не на телефоне, а с плеера, — почему так?

Потому что на телефон может кто-то позвонить. И мне звук [на плеере] нравится. Все от руки. Я залил херову гору новинок — только недавно отслушал 2019 год. Тут у меня новый альбом Жана-Мишеля Жарра, Kraftwerk — но это отцы, — новый альбом у Ploho хороший, я только сейчас послушал — у меня все с запозданием.

Тебя спрашивали о политическом подтексте вашего последнего сингла «Стандартный русский бунт»?

Вообще не спрашивали, ты первый спросил. [Она написана] в начале пандемии, когда в самое лютое время — марте, апреле [2020 года] — были пустые улицы, а спустя два месяца всем стало по*й. Или бегали с масками, менты записывали [штрафовали тех, кто не носил маску в общественном месте], а я смотрел и понимал, что у нас насильное надевание масок не проканает.

А почему?

Потому что люди понимают, что это бесполезная х*ня. Можно зеленкой лоб разрисовать или ходить на корточках — чтобы пройти мимо болезни. Это я к тому, что если они [власти] так же продолжат е*шить, то определенно будет бунт. Или когда все закрывают, никто не работает, никому не платят [не возмещают убытки].

Тогда скажи, почему для нас носить маску на лице — это покушение на свободу, а не иметь реальной возможности проголосовать на выборах, не иметь реальных СМИ — это нормально?

Потому что внутри себя все понимают, что это тоже какая-то х*ня, иллюзия выбора.

Объясни, пожалуйста.

Потому что ни одна власть, ни одно государство не сделает человека счастливым. Выборы далеко, это абстракция. Вот уже тебя я знаю, а их, за кого голосуют, я не знаю, что у них в голове, я тоже не знаю. Кто сидит на троне, кто сидит в тюрьме из-за того, что наехал на того, кто на троне, — для большинства это просто люди на экране. А маска — это конкретная х*ня, которую считают унизительной.

А в чем дело? Нам все равно?

Нет. Условно, если бы населению раздавали витамины, это уже было бы другое дело. «Вы сегодня е*ашили витамин B? Нет? Вот вам витамин B». А это же [ношение маски] — условность. Русский человек хорошо чувствует условности. Иллюзии. Нае*ку.

Я так понял, тема пандемийных ограничений тебя взволновала. В песне «Стандартный русский бунт» шутки про «слезные железы не железные» и «они пригодятся тебе в будущем для сдачи анализа на получение теста лояльного уровня любезности» звучат как пророчества.

Да, это п*дец. Классическая антиутопийная х*ня, а почему слезные железы — я сам от себя этого не ожидал.

Ты как человек, который воспел Кафку…

А Кафка все сп*дил у Гоголя!

Ну, это тема для отдельного интервью. Ты как человек, который воспел Кафку, как думаешь, мы и правда рождены, чтоб Кафку сделать былью? Или это все юродство и безответственность, от которых пора отказаться?

Я давно не делю на Россию и не Россию — это проблема всего человечества. Человек хочет жить легче, не хочет тяжести. И чем больше ему требуется легкости, тем больше необходимо ограничений для него. Если он не хочет получить п*ды, на улице поставят камеры и везде будут ходить менты. Но зато ты уверен, что тебе не дадут п*ды. Это абсурд и реальный парадокс. Россия не любит стенок, хотя любит обманываться, любит красивую идеологию, русский человек любит идею.

Я вспоминаю, какое впечатление на меня произвела «Курара», когда я впервые вас услышал: что музыка на русском может быть и такой — абсолютно непохожей, без оглядки. Как думаешь, вы в этом смысле поменялись?

Не поменялись, думаю. В основе по-прежнему грув и кач, мы всегда настроены на движение, на танец, а смысл второстепенен.

Интересное заявление от человека, который пишет тексты «Курары».

Я всегда говорю: «Такая инструментальная часть офигенная, давайте оставим только инструментал!» Мне говорят, нет, давай текст. Но музыка без слов лучше, чем со словами. Честнее. Никто тебя не лечит.

Ваш последний альбом «Сало» именно так появился? Зачем слова, так будет честнее?

А мы давно хотели. По идее, так и делают музыку — просто начинают играть. И потом удачные куски соединяют… Хотелось какого-то хаоса. Выплеснуть ярость.

У нас [в Екатеринбурге] есть бар «Синдром», давно думал о том, чтобы там записаться. И вот, когда ничего не работало, бар стоял пустой, мы записались. Из трехчасовой записи собрали [альбом].

Когда я увидел название вашего нового альбома, подумал: Олег перечитывает Сорокина…

…или пересматривает Пазолини. Я не помню, как точно появилось это название, но мы просто угорали.

Скажи, «Курара» появилась бы, если бы ты жил не в Екатеринбурге?

Конечно не появилась. Причем это Екатеринбург того времени. Между ним и Екатеринбургом сегодняшним огромная разница. По мне так все города слились и люди стали одинаковыми. Границы смылись, все про всех знают, кто куда пошел, — мы живем в одной большой деревне.

Это хорошо или плохо?

По мне так плохо. Меня это раздражает. Я не хочу про всех знать, но информация лезет отовсюду. И всему придается огромное значение, и уже неважно — сел Навальный или кто-то записал сторис про свой выпускной. Стираются границы того, что в жизни важно, а что неважно. Но это инструмент, так же как и телик в свое время: если ты не в телике, ты — никто.

Все самое интересное рядом в подъезде, я помню.

Все самое интересное в живом человеке, который рядом. И чем дальше от центра, тем интереснее люди. У меня еще до пандемии исчезло обоняние, думаю, ну все, буду жить так. И вот я выехал за город, где все заброшено, и обоняние вернулось. Запахи — это эмоции. Цветение или когда пекут хлеб. А сейчас все смешалось, и я не хочу гасить свое время на это. Гасить время — это признак старости. И современности... Моя жизнь кардинально поменялась, когда родилась дочь.

Что поменялось?

Все поменялось! Мне деньги не нужны — я старый панк, я могу жить в любой хибаре.

Ты стал еще меньше на себя тратить?

Я и так на себя не тратил — кроме бухла, конечно. Все деньги мои уходили на кайфожорство, пока я жил один.

Сейчас ты не пьешь?

Давно не пью. Я бросал, начинал, срывался, а сейчас просто охладел — абсолютное равнодушие.

Самоконтроль — это подарок Бога к 40 годам?

Да, когда понимаешь, что можешь [контролировать себя], тогда наступает кайф.

А раньше 40 это не приходит или кому как повезет?

Думаю, кому как повезет. И важно, чтобы было ради чего это делать. Вот у меня появилась дочь.

А музыкой ты занимаешься потому, что тебя по-прежнему прет от этого?

Да, прет. Мы уже такие старые, ноем, что уходим в минус, что два года назад 60 человек пришло, что сейчас, но ты приезжаешь — и нас так любят в центральной полосе России или в Сибири, что уже по*й на все остальное. Тебя так начинает подрывать — и это не измеряется в деньгах.

Но благодаря рождению дочери я стал думать о деньгах, зарабатывать, считать, и это очень круто. Хотя на самом деле я не считаю деньги, просто точно знаю, что если я иду в правильную сторону, они будут всегда. Если я сворачиваю, иду по кривой дорожке, то они пропадают сразу.

В смысле, что занимаешься не тем, чем хочешь?

Не тем, чем хочу.

Например, снимаешься в плохом фильме?

Я могу сняться в плохом фильме. Я могу наступить на горло собственной песне, но все равно на безрыбье и рак щука. Материал — это вообще пипец, мне шлют [сценарии] каждую неделю, много-много. Из десяти я выберу один, который хотя бы более-менее. Все равно я не проституирую жестко как актер, все-таки я больше музыкант.

То есть песня «Камера. Мотор. Начали» появилась не на пустом месте?

Не на пустом. Это жесть! Думал: все, я продался! А потом пришли деньги — и мы заплатили за школу дочке, она учится в очень хорошей школе. Во-вторых, в киносреде крайне редки случаи, когда ты просто берешь и снимаешься, и мне в этом смысле повезло. Даже люди, которые снимались у Звягинцева, сейчас снимаются в сериалах, и ничего ты с этим не поделаешь. Если ты хочешь выстрелить с хорошей ролью, ты должен уметь и выбирать, и соглашаться. У каждого своя стратегия. Нужно чтобы люди ходили в «Коляда-театр», и когда ты снимаешься во всякой х*не, людей это притягивает.

Ты сказал про Звягинцева: у тебя есть профессиональная цель в кино?

Сняться у хорошего кинорежиссера. Со Звягинцевым мы знакомы, он приходит на наши спектакли, когда «Коляда-театр» приезжает в Москву. Конечно, снялся бы у него. Снялся бы у Хлебникова, снялся бы у… кто снял «Бубен и барабан»?

Не знаю.

Ладно, сейчас не вспомню (режиссер Алексей Мизгирев. — Прим. «Инде»). На самом деле у меня нет мечты, если я чего-то хочу — я сделаю, так и будет. В кино у меня такая стратегия: если говнище — я заламываю нереальные суммы, если мне нравится сценарий, то вообще не спрашиваю, сколько, — мне пофиг. Я ни разу не спросил у [Алексея] Федорченко, сколько он мне заплатит, у Хотиненко-младшего снимался, у студента снимался — тоже не спросил, сколько стоит.

Какие у тебя мысли по поводу снимать самому? Клип «Кинематограф» прекрасен.

Я очень устал бегать искать друзей, которые хорошо снимут. Последний был «Кинематограф», и мне так понравилось — я только рассказал историю, мы все вместе с Red Pepper Film сняли. Это первый клип, который я сделал с профессионалами. Оператор просто супер — он сам додумывал, ему ничего не нужно было объяснять.

Но и в других клипах «Курары» — сейчас говорю о вашем прежнем составе — вы очень органично смотрелись. Что называется, если на сцену выйдет кошка, все будут смотреть только на нее.

Ты смотри-ка, а я не думал об этом. Но я точно знаю, что мы личности. И Саша [Вольхин], который ушел, и Володя, который пришел вместо него. Лариса Абашева, одна из режиссеров клипа «Чума и вирт», который скоро выйдет, сказала: «Вы четверо альфа-самцов, как вы живете вместе?»

И как вы живете вместе?

Да нормально, притерлись за столько-то лет. Но очень печально, что разошлись с Сашей.

Что случилось?

Выросли. Грубо говоря, это как развод. И так мы все время существовали на грани — разные взгляды на жизнь. На самом деле он очень крут как музыкант, и я сильно по нему скучаю.

Вы всегда вместе делали музыку — не только ты и Юрий [Облеухов, гитарист «Курары»]?

Юра чаще всего приносит гармошку, рифф или бит — если он за барабан сядет, он там и останется. И мы начинаем дальше джемить.

Ну вот про альфа-самцов: в кино, в текстах продолжаются поиски героя нашего времени — кто он для тебя: чем занимается, о чем думает, чем зарабатывает?

Для меня это человек абсолютно отвлеченный от России, от всего того, что происходит, — человек, живущий в своей башне из слоновой кости. Который занимается простым трудом, может быть, в деревеньке. Чем дальше он от всеобщей движухи, тем больше он для меня героичен.

Честно говоря, я не могу на полном серьезе участвовать во всем том, к чему все серьезно относятся.

Например?

Лайки, просмотры, репосты. Это первое. Второе — свобода, политика, демократия, тирания, диктатура, Евросоюз, Америка, страны третьего мира, Россия. Это все абстракции. Можно серьезно относиться только к экологии, реально нае*нется все скоро, и все вышеперечисленное будет неважно. Хотя у нас, я уверен, и это могут превратить в е*нутую историю с участием советов директоров каких-нибудь предприятий, связанных с нефтью... Нужна и экология духовная — уходит интерес к жизни. Поэтому герой копается в земле и делает что-то не особо значимое. Все, что делаем мы, как группа «Курара», считая значимым, ты, когда берешь интервью у группы «Курара», или другой журналист, который пишет про группу «Курара», или журналист, который пишет о другом журналисте, что тот пишет всякую х*ню и так далее, — все это, если смотреть сверху, развлечение себя. И хорошо, если копнешь поглубже, найдешь настоящие эмоции… А так — нет героя, потому что времени нет.

Безвременье?

Мне кажется, да. Прематрица такая. Столетний переход к тому, что в реальности будет только хуже… Обрати внимание на водителей такси — самая древняя профессия. Это срез с самых простых людей. Из четырех таксистов один спокойный, остальные — психи, б*дь. Чем крупнее город, тем хуже. Они е*шат, не спят, чувствуют, что что-то будет.

У тебя есть песня «Ненастоящий мужчина» — ты можешь сформулировать, как, по-твоему, это «настоящее» меняется?

Я никогда не понимал, что такое «настоящий мужчина». Как только начинают мусолить тему, она сразу становится неинтересной: когда много говорят про свободу — это уже несвобода. То же самое с мужским-женским. Вроде бы доказано, что мужское-женское существует параллельно, тем более что я никогда не делил людей на мужчин и женщин... К чему это был «Ненастоящий мужчина»… Песня появляется в секунду, когда происходит какая-то ситуация. «Не мое пальто» — это самое показательное, когда я проходил, стоял Филютич: «А вы когда выступаете? Ой, я не успею». «Ну „Сансару“ послушаешь», — говорю. — «Не, не мое пальто». С «Ненастоящим мужчиной» у меня были отходосы от кислотищи* перед концертом — а у нас публика, с одной стороны, любители андеграунда, с другой — любительницы «Курары Чибаны», абсолютно гламурные телки, но мне нравится, когда все смешивается. И вот одна такая девушка искала во мне мужественного, но я говорю: не надо ваших блондинистых чар. Для тебя я ненастоящий мужчина, тебе кто-нибудь другой даст, что-то типа этого... И написано это в то время, когда вокруг все стали е*шить про настоящих мужчин.

Олег, какой ты видишь «Курару» через те же 10 лет?

Сейчас 2021 год — в 2011-м нас спрашивали: «Как вы видите „Курару“ через 10 лет?» И это было как будто вчера. И по сути мы перестали относиться к жизни гедонистически, стали серьезнее, но по характеру, по отношению к работе остались такими же… такими же е*ланами, какими и были. Но стало полегче — раньше искры летали, а сейчас принимаем друг друга.

Но музыку, которую ты написал тогда, — ты по-прежнему ее чувствуешь, когда выходишь на сцену?

Да, конечно. И мы еще специально подгадываем и берем песни, которые для всех не боевики, а для нас боевики. Составляя плейлист, сначала ставим то, что хотим сами. Я люблю впихнуть песню, которую мы не играли лет пять, переделать ее.

А какая песня для группы боевик, а для остальных — нет?

«Человек», например. Вообще огонь песня! Хотя люди на ней выходят покурить, но это нормально.

Ты как-то говорил, что «Пуля» — самая кураровская песня.

Думаю, да.

Почему?

Это такая «Курара», когда она уже отъездила пять или шесть концертов: слетает все наносное, остаются настоящие люди. Она [«Пуля»] очень точная, не унылая, не депрессивная, а напряженная.

Я песню «Глаза» использую в качестве подзарядки.

«Глаза» — это боевик. Кстати, когда я ее писал, вот тогда интересовался политикой — это был 2008–2010 год, — тогда политика никого особо и не волновала.

Тебе вообще интересно, у кого какая любимая песня? Что чаще всего называют?

Мне неинтересно, честно говоря. Но когда вчера (интервью записано 30 мая, перед казанским концертом. — Прим. «Инде») сказали, какая крутая песня «ЖЭМС», мне было приятно. Но обычно говорят: «У вас такая крутая группа, особенно песня „Курара Чибана“»… Ну спасибо, говорю.

* Конечно, вы уже поняли, что это интервью не про наркотики, но мы все равно напоминаем, что наркотики — это дерьмо, которое разрушает жизнь. Не употребляйте.

Фото: Даша Самойлова