«Не обязательно, чтобы кто-то кому-то давал слово, иногда это слово нужно брать». Чем живут особые театры России

В 2016 году, когда появилась студия, нам очень хотелось познакомиться с кем-то, кто занимается таким же театром. Все театры с участием людей с инвалидностью называются по-разному: интегрированный, включенный театр и так далее. Мы знали слово «инклюзивный». Есть термин «социальный театр» — так называют проекты, в которых задействованы люди из исключенных социальных групп. В том смысле, что они обычно не представлены в искусстве: мигранты, люди с инвалидностью, бездомные люди. Под особыми театрами мы подразумеваем все театральные проекты с участием людей с инвалидностью: это может быть инклюзивный театр, где актеры с инвалидностью и без нее взаимодействуют на равных. Или театры, где играют только люди с инвалидностью, с разными ее формами или только с одной — например, театр неслышащих или незрячих.Также существуют проекты с взаимодействием профессиональных актеров и людей с инвалидностью. Под особым театром понимается театр, в котором при отсутствии актера с инвалидностью художественная целостность спектакля нарушается. Методики и формы такого театра могут быть разными, и нам как раз хотелось понять, кто делает такой театр, как они это делают. Как вообще воспринимать особый театр и где его место в системе театральной жизни?

Мы сделали проект «Сообщество особых театров России» при поддержке Фонда президентских грантов. Это сайт, где мы собрали все особые театры, и у каждого из них есть страница с информацией — контакты, возраст участников, формы инвалидности. Поисковая система нужна тем, кто работает в этой сфере: мы столкнулись с тем, что проекты сами по себе и не всегда знают друг о друге. Но можно ездить друг к другу, делиться опытом, скидывать информацию о грантах и фестивалях или найти особый театр в своем регионе, если человек хочет заняться творчеством, а также ищет такую возможность для родственника или ребенка. Иногда нужны партнеры с определенной формой инвалидности, потому что такое условие ставит грантодатель, — это тоже есть на нашем портале.

Планировалось, что у каждого проекта будет доступ к своей страничке для редактирования и обновления информации о себе. Сейчас мы видим, что многие не готовы это делать — театры никак не освещают свою деятельность в соцсетях. Конечно, бывает трудно: в инклюзивных коллективах люди работают бесплатно или за очень маленькие деньги, часто режиссер и администратор — это одно лицо. Но открываться и рассказывать о себе нужно. Мы в «Э-моции» любим описать свою внутрянку: если уезжаем на гастроли или фестиваль, каждый день заставляем ребят развернуто рассказывать в соцсетях, что мы там делали.

Вторая часть проекта — серия фильмов про семь особых театров из разных регионов России, в каждом из них 15 минут об истории театра и 15 минут о методе работы. В финальный фильм «Школа зрителя особого театра» вошли фрагменты интервью со всеми режиссерами.

Каждый режиссер делится мнением: как смотреть особый театр и относиться к этому явлению, стоит ли зрителю готовиться. На фильм нас очень вдохновила практика театра Камала, в 2018 году он сделал школу зрителя «Камал мәктәбе» — серию проектов, где показывали записи спектаклей, обсуждали их как культурное явление. Это интересно и действительно способствует образованию зрителей, пониманию, что такое национальный театр и как к нему подходить. Нам тоже это нужно, потому что каждый человек — потенциальный зритель. Но не каждый готов прийти в театр с участием людей с инвалидностью: некоторым такое дается психологически сложно. «Мы не хотим приходить рыдать и жалеть кого-то» — есть такое мнение, и оно может измениться только при наличии альтернативного опыта. Чтобы он появился, человеку нужно встретиться с особым театром и, возможно, сформировать другое мнение через фильм.

В обществе мы до сих пор находимся в рамках медицинской модели инвалидности, которая гласит, что человека с инвалидностью нужно привести к норме. Но во всем мире поняли, что это очень устарелый взгляд на вещи: не всегда человека можно привести к норме и не всегда нужно. Гораздо важнее, чтобы человек был активен и ему было приятно и комфортно жить в обществе. А оно должно позаботиться о том, чтобы каждому члену общества было комфортно в общей среде. Журналисты, которые пишут про особые театры, часто преподносят все это через благотворительную модель: «Они такие молодцы, вопреки всему!» Они рассказывают о каком-то героизме: «Люди не только нашли в себе мужество утром встать с постели, а еще и на сцену вышли!» А хочется поговорить о театре, о творчестве — без разговоров о том, как кто-то, гремя костылями, приходит заниматься и по 30 минут не может вызвать такси, потому что таксисты отказывают людям на инвалидных колясках. Это наши внутренние проблемы, и зрителей они волновать вообще не должны. В фильме мы хотели поговорить с режиссерами об особом театре и их чувствах, не требуя жалостливых историй. Авторы кино затрагивают тему разных инвалидностей, но не акцентируют на этом внимание. Мне кажется, в фильмах транслируется это отношение: оно не про жалость, не про то, что «давайте мы каким-нибудь несчастным людям поможем и сделаем их жизнь лучше», а про размышление об искусстве, современном театре, разных подходах к творчеству и идее особого театра.

Мы отслеживаем отзывы на свои постановки. После первых спектаклей нам говорили: «Какие вы молодцы, что вышли на сцену!» или «Какие вы сильные, мужественные люди!» Это важно на первом этапе, так как люди с инвалидностью привыкли, что за них цепляется взгляд, а на сцене ты будто под лупой. Но сейчас нам уже нужно другое: я радуюсь, когда люди говорят, что погрузились в медитативное состояние и спектакль наталкивает их на размышления, пробуждает эмоции. Хочется, чтобы было влияние на человека изнутри. Недавно я обсуждала с другом, почему еду в автобусе и пялюсь на чернокожего человека, — пришли к тому, что у нас просто нет насмотренности в этом. Для открытого восприятия спектакля с актерами с инвалидностью нужна насмотренность, привычка к тому, что такие люди есть, они могут играть в театре, и хорошо играть. Нам, со своей стороны, нужно быть открытыми, добавить публичности, рассказывать о деятельности. На мой взгляд, всех героев наших фильмов отличает невероятный исследовательский интерес — они берут в свой коллектив людей с инвалидностью не потому, что им хочется кого-то спасти. Просто они видят в этом возможности. Все наши режиссеры — экспериментаторы, готовые искать, смотреть, исследовать.

Если ты делаешь разовое мероприятие — это хороший отзыв: «Молодцы, что сделали, взяли на себя ответственность». Но если продолжаешь работу, такого недостаточно. Здесь все зависит от амбиций каждого коллектива: какие цели он ставит перед собой, как он себя ощущает и позиционирует. Либо это презентация результатов творческого процесса, либо коллектив работает с претензией на то, чтобы создавать искусство. Искусство очень субъективно — здесь, с одной стороны, есть ответственность нашего коллектива за уровень и качество работы, но с другой стороны, это и ответственность зрителя. Если он приходит с отношением: «Приду, чтобы пожалеть кого-то», ждать, что актеры взмахнут волшебными палочками и в человеке все переменится, бессмысленно. Поэтому человек в определенной степени должен быть подготовленным, открытым новому.

Конечно, зритель никому ничего не обязан. Если человек идет на классику, не зная сюжет произведения, это одно: он будет следить за развитием событий. Если человек подготовленный, ему будет важно, как актеры и режиссер решают произведение на сцене. А если он уже видел несколько постановок по классическому сюжету, ему уже будет с чем сравнивать. Это все разное качество просмотра. А то, каким быть зрителем, в чем твой личный кайф от просмотра спектакля — каждый решает для себя. Сравнивать или не сравнивать постановки, произведение и интерпретацию, способен ли ты это сделать по своему культурному уровню. Мне кажется, идея инклюзии — в принятии индивидуальностей, в том числе зрительских. Поэтому вопрос «Что должен зритель?», на мой взгляд, неуместен, но мы его задаем, потому что это тема для рассуждения.

Еще важно, что особый театр — современный театр. Он смешивает жанры, создает драматургию в процессе репетиций и постановки чаще делаются под актеров, а не актеры подбираются под сценарий. Мне кажется, если особый театр возьмет и поставит классическую драматургию, будет просто смешно. Постановка «Вишневого сада» с актерами на костылях и колясках вызовет вопрос: «А что случилось в этом мире?» Необходимо будет как-то это оправдать. К тому же они непрофессиональные актеры, у которых нет такого навыка перевоплощения. И зачем делать пародию на театр, играть в него, когда можно делать другой театр, находить свое поле, где актеры с особенностями, непрофессиональные, могут проявить лучшие качества? Меня на форуме-фестивале «Особый взгляд» поразило высказывание Елены Ковальской. Она говорила о статье «Могут ли угнетенные говорить» и о «Плюс-минус спектакле», где девушки с инвалидностью рассказывали о своей жизни. Она с таким упоением делилась тем, что благодаря художнику Ксении Шачневой эти исключенные поднялись на сцену и заявили о себе! Мне кажется очень странным так смаковать, что те, кто имеет полномочия говорить со сцены, вывели исключенных, делегировали им свою публичность. История нашей студии началась с желания Инессы и ее подружек сделать театр. И огромная сила Инессы не только в словах «Я хочу», но и во множестве действий на пути к цели. Не обязательно, чтобы кто-то кому-то давал слово, иногда это слово нужно брать.

Нельзя сказать, что нам никто не помогает: все показы в Казани прошли в залах, безвозмездно предоставленных министерством культуры. Но чтобы выиграть грант, нужно написать и защитить проект, а это огромный труд. Есть разные практики помощи — например, театр «За живое» договорился с сетью кофеен в Екатеринбурге, и теперь с каждой чашки кофе отчисляется рубль в их проект. У нас такого нет, но мы ничего не сделали, чтобы было. То есть это наша недоработка. Вход на спектакли принципиально бесплатный — людей с инвалидностью воспринимают как благополучателей, которым надо постоянно жертвовать и помогать. У нас инклюзивный добровольческий коллектив, и свои спектакли ребята дарят зрителям вне зависимости от статуса — человеку в инвалидной коляске или в дорогом костюме. Театр может быть любым — когда для общества это станет нормальным и люди будут приходить просто на спектакль, продажа билетов станет возможной.

Первым мы сняли нижегородский театр «Пиано» — ему больше 30 лет, он создавался на базе школы-интерната для глухих детей. Обычно в школах-интернатах есть какие-то кружки, но, как правило, это местечковая история, которая не выходит за рамки школы. Театр объездил весь мир и отказывается быть репертуарным. Руководитель «Пиано» Владимир Чикишев говорит, что для ребенка важнее всего пространство игры, песочница, в которой здесь и сейчас что-то происходит. Мы снимали репетицию театра — это было море эстетического удовольствия: два часа актеры импровизировали без режиссера, у них удивительная пластика. Обычно, когда работают с неслышащими детьми, есть человек, который показывает ритм, и, ориентируясь на него, актеры действуют на сцене. Там такого не было, и если не знать, что дети не слышат музыку, в это совершенно невозможно поверить! А еще у них нет основного состава: может прийти любой ребенок из школы, а завтра может не прийти, но, видимо, чаще приходят.

В Петербурге мы снимали «Разговоры» Бориса Павловича и «Питер Шед». С «Питер Шедом» познакомились, когда ездили в Петербург с другим проектом — серией интервью успешных людей с инвалидностью «Человек с». Там узнали и про Ирину с ее театром. Мы сидим, беседуем, ребята разминаются, сами включают музыку, показывают номер, и Ирина говорит: «Вот та девочка вышла в первый раз, она еще не показывала этот номер». А было ощущение, что состав все очень хорошо отрепетировал. Нюанс: там большая часть команды — люди, у которых есть ментальные нарушения. Для меня это было открытие.

Так получилось, что в четырех проектах из семи — «Питер Шед», «Разговоры», «Студия О» из Иркутска, «За живое» из Екатеринбурга — участвуют люди с ментальными нарушениями. И в каждом фильме режиссер рассказывает, как же они это делают. Всех отличает то, что ни один из театров не работает с готовой драматургией. Она всегда создается вместе с участниками коллектива. К работе могут быть привлечены профессиональные драматурги, но все отталкивается именно от состояния группы в данный момент.

В Иркутске есть инклюзивный коллектив «Иноходец». Им руководит хореограф Владимир Лопаев — невероятный профессионал, если говорить о его коллективе «Proдвижение» без людей с инвалидностью. Это же слово «невероятно» относится и к коллективу, где участвуют люди с инвалидностью. В том же Иркутске работает «Студия О» — молодой коллектив, нам было интересно их снять, потому что режиссер учился у Андрея Афонина из московского «Круга II». Эту методику они попытались привлечь в проект, который делается в Иркутске. Интересно, что не обязательно создавать свое, не глядя ни на кого: можно, оказывается, к кому-то обратиться, выучиться и принести чужой метод в свой театр.

«За живое» из Екатеринбурга мы только собираемся снимать, проект находится в Ельцин-центре и работает с людьми с расстройствами аутистического спектра. Очень сложная группа для театра, потому что РАС — очень редко про публичность. Такие примеры, как Грета Тунберг (у активистки диагностирован синдром Аспергера. — Прим. «Инде»), — только про высокофункциональный аутизм. В этом театре очень бережная публичность: ребята с РАС делают спектакли, туда могут прийти зрители, среди которых не только родственники и друзья. Такая ситуация в теории очень некомфортна для людей с расстройством аутистического спектра, но в проекте находят способы взаимодействия между студийцами и волонтерами — это профессиональные актеры, которые работают в паре с людьми с РАС.