Медиатеоретик Александр Пшера: «Победить должны не милейшие животные, а важнейшие»

Немецкий писатель и публицист, автор статей о феноменологии интернета Александр Пшера представил на Летнем книжном фестивале «Смены» русский перевод своей книги «Интернет животных», вышедшей этой весной в издательстве Ad Marginem при поддержке ЦСИ «Гараж». Пшера пишет о том, как после столетий отдаления человека от природы, его замыкания на машинах и технологиях именно последние могут помочь вернуться к согласию с фауной и флорой планеты, спасти редких животных от вымирания и превратить бердвотчинг из буржуазного хобби в повседневность. «Инде» обсудил с Пшерой, как интернет животных может отвлечь внимание от гифок со смешными котиками, кому выгодны новые технологии и почему не стоит относиться к массовому чипированию живых существ как к антиутопии.

Как вы пришли к идее «интернета животных», сети коммуникаций, которая заново соединит человека с природой?

Это не столько идея, сколько термин, подобранный мной под описание того, что уже существовало. Я наткнулся в «Фейсбуке» на страницу лесного ибиса по прозвищу Шорти. Честно говоря, он совсем не красавец, но если бы он был каким-то удивительно красивым существом, он бы вряд ли меня так заинтересовал. Кроме того, это очень редкая птица. Популяцию лесных ибисов помог сохранить интернет: как ни странно, на снабженных GPS-датчиками особей браконьеры не охотятся. Да, вы можете в любой момент узнать, где они, но точно так же об этом знает весь мир, и если вы убьете птицу, вас будет легко поймать на месте преступления. Тот факт, что я могу следить за жизнью Шорти в «Фейсбуке», очень меня впечатлил и заставил задуматься о том, что это только начало чего-то большего.

Интернет животных может представлять коммерческий интерес?

Конечно. В первую очередь в данных, полученных от животных, заинтересованы страховые компании, которые страхуют от чрезвычайных происшествий — землетрясений, цунами, извержений вулканов. Например, есть один немецкий проект по обратному страхованию — у них были колоссальные убытки после катастроф в Фукусиме и Таиланде, и теперь они ищут любые способы предотвратить повторение этих случаев. Тут можно использовать морских змей: благодаря особым образом устроенным органам восприятия они чувствуют приближающуюся волну и покидают свои лагуны за сутки до цунами. Если снабдить их датчиками, вы получите инструмент куда более эффективный, чем канарейки в шахтах в XIX веке.

24 часов будет достаточно, чтобы спасти город?

Во многих ситуациях достаточно и одного часа. Если бы в Фукусиме успели полностью остановить реактор, то катастрофа не была бы настолько жуткой. Другой интересант интернета животных — туристические компании, чьи клиенты хотят увидеть животных поближе. На сафари многое зависит от везения — никто вам не гарантирует, что вы увидите львов, потому что никто в точности не знает, где они находятся. Еще один потенциальный инвестор — национальные парки и заповедники. Взять, например, Казань. Кто-то мог бы сделать приложение для слежения за дикими птицами и, скажем, чипировать каждую двадцатую особь. И так можно было бы устраивать экскурсии по городу — смотрите, вот на этом дереве сидит кукушка, допустим, Дмитрий, — вы можете посмотреть его биографию через приложение. Я сразу оговорюсь, что на данный момент в этой идее все еще велика доля выдумки. Но с тех пор как моя книга вышла в 2014 году, все уверенно движется в этом направлении. Главная проблема, в которую упирается развитие интернета животных: никто не знает, кому принадлежат данные — национальному парку, городу, компании, вживившей чипы, владельцу спутника, государству или кому-то еще. Это сложный правовой вопрос, который еще предстоит решить. В Германии, например, этим занимается Общество Макса Планка — они хотят запатентовать технологии для интернета животных. Так что еще одна группа лиц, которым это может принести немалую выгоду, — юристы. Пятая — бизнесмены из Кремниевой долины, которые создают сенсоры и приложения.

Как сильно изменилось «железо» за последние годы?

Прогресс в этой области поражает: когда я впервые увидел сенсоры, они были размером с ладонь. Год назад сенсоры были сантиметр в длину, сейчас они уже в полсантиметра и их можно устанавливать, например, кузнечикам. Расход энергии очень мал, они посылают сигнал только когда спутник находится прямо над ними, а затем переключаются в спящий режим.

Не ухудшат ли эти крошечные сенсоры экологическую обстановку? Обычно отработавшая техника отправляется на свалки и может быть утилизирована, а так животные и насекомые будут заносить устройства туда, откуда их будет сложно достать.

Вы правы, но это вопрос разработки органических — разлагающихся со временем — сенсоров. Я не знаю, когда их наконец сделают, — к сожалению, пока вся разработка направлена на миниатюризацию. Но есть обнадеживающий факт: пока датчики не работают в режиме прямой трансляции, они могут передавать информацию только два раза в день, когда над ними пролетает спутник. Если спутников и антенн будет больше, то датчики будут передавать информацию чаще, и мы сможем следить за животными в режиме прямого включения. Но тогда устройствам потребуется постоянная зарядка. Как это осуществить? Мы могли бы использовать энергию животных, такая Toyota Prius, только на базе зверей. Тут сходятся интересы как технологических компаний, занимающихся аккумуляторами, так и разработчиков датчиков. И вот эти датчики, я полагаю, уже точно будут биоразлагаемыми, так как они будут тесно связаны с организмом реципиента.

Все это немного напоминает футурологические прогнозы, что через 20 лет вся планета станет одним большим мозгом, подключенным к сети.

Все к этому идет. Hewlett Packard уже продвигает идею «интернета всего». Правда, не обязательно воспринимать ее в контексте реймонд-курцвейлевского трансгуманизма и представлять, как мы сольемся с машиной и станем новой формой существования. Хотя, конечно, тот факт, что «умными» становятся даже деревья, только укрепляет уверенность в этом. Сегодня деревья в джунглях Амазонки снабжают датчиками, чтобы проследить за их темпом роста и таким образом определить уровень загрязнения почвы, — человек просто физически не может зафиксировать те изменения, которые замечает датчик.

Вы не думаете, что слежка за животными через «Фейсбук» и приложения может разрушить устройство их мира — они станут блогерами не по своей воле, и выживать будет не сильнейший, а милейший?

Как котики? Наверное, это и есть центробежная сила интернета, его мейнстрим. Но как хозяева положения мы должны думать о том, чтобы победили не милейшие, а важнейшие.

Как вы определяете важность?

Важные животные — это те, что помогают предотвращать катастрофы, потому что в конечном итоге мы должны заботиться о судьбе человечества. И морские змеи, если думать об угрозе цунами, важнее, чем дельфины. К тому же вопрос того, насколько симпатично животное, совершенно нерелевантен для зоологов, которые на протяжении всей жизни исследуют какое-то одно животное, например морскую черепаху. Им датчики открывают совершенно новые возможности, неизвестные прежде.

И все же вы не боитесь, что, когда эти технологии станут публичными, люди будут больше внимания уделять тем животным, которые по мимике и поведению больше похожи на людей, — например пандам? Есть ли у нас шанс на другую оптику в эпоху сайта Icanhascheeseburger?

Благодаря интернету животных могут вскрыться неожиданные факты. Я сомневаюсь, что люди считают насекомых милыми, но когда вы увидите на экране своего смартфона, как бабочки пересекают Тихий океан, вы поменяете свое мнение о них. Мы стоим на пороге совершенно новой эпохи — нам предстоит узнать о животных столько, сколько мы никогда не знали. И с помощью этих знаний можно победить концепцию «милоты». Но, поймите, моя цель не в том, чтобы люди перестали делать что-то в интернете. Первейшая цель интернета животных в том, чтобы помочь им пережить антропоцен, новую цифровую эпоху. Взять, например, антилопу-сайгака, которая была почти уничтожена после распада СССР. На планете нет другого крупного млекопитающего, которое исчезало бы быстрее: за 10 лет браконьеры убили 95 процентов сайгаков. Во многом это было обусловлено изменением границ и сложной политической обстановкой. Обеспечив сайгаков датчиками, ученые из ООН смогли определить маршруты их миграции, области, в которых они бывают чаще всего, и обезопасить животных на этих территориях. Между прочим, сайгаки довольно уродливые, если вас это интересует, но люди со всего света жертвовали на этот проект деньги.

Другой аспект — безопасность людей. Сегодня все волки в США чипированы, мы в Германии тоже медленно идем к этому, потому что волков стало много и люди напуганы. С чипом волк превращается из зверя-убийцы в живое создание со своей семьей и со своей биографией, за которой интересно следить. Когда ты знаешь о ком-то больше, тебе легче его полюбить.

Какая сторона интернета животных, по вашему опыту, вызывает больше всего вопросов у тех, кто впервые об этом слышит?

(Пшера показывает немецкое издание книги, на обложке которой изображена лягушка с датчиком.) Вот это вызывает много вопросов. Люди говорят: «Зачем вы помещаете такой уродливый датчик на такое прекрасное создание?». Именно поэтому мы сделали такую обложку — мы знали, что она вызовет сильную реакцию. Американцы не могли пойти на такое сильное визуальное решение, поэтому американская обложка со стаей птиц и вышкой ЛЭП отсылает к истории Генри Дэвида Торо, автора книги «Уолден». В своих дневниках он описал момент, когда увидел первую телеграфную вышку в Коннектикуте. Он приложил ухо к земле, услышал жужжание и сказал, что это поет муза технологий. Русская обложка... Не хочу комментировать — это фирменный стиль обложек издательства «Гаража» и Ad Marginem.

Вам не говорят, что то, о чем вы пишете, — еще один шаг в сторону антиутопии, построенной на глобальной слежке? Причем не только за людьми, но и за животными и даже растениями.

(Пауза.) Я хотел не пропагандировать это явление, а описать его. Я прекрасно понимаю, что к нему можно отнестись по-разному. Меня зацепило, что те, кто изобрел интернет животных, по сути, никак не оформили это теоретически — у них не было даже названия. И тут я: «эй, это же как интернет вещей, только с животными!» И с названиями пришло понимание, что мы имеем дело с чем-то большим, чем просто чипирование живых существ. Я описал статус-кво и не занимался рефлексией этических моментов. У меня у самого есть кое-какие вопросы.

Если вы обратите внимание на феномен Big Data, вы обнаружите, что термин появился через несколько лет после того, как оформилось само явление. В случае с интернетом животных у нас есть шанс заранее сформировать понимание и язык, на котором можно говорить об ответственности, лежащей на ученых.

Не думаю, что единое и полностью прозрачное мировое сообщество — в самом деле очень хорошая идея. С другой стороны, я вижу необходимость работать с этими инструментами. Мне кажется очень важным быть частью этого явления. Сейчас сотни разработчиков говорят об интернете животных, и никто мне не заплатил и доллара, но я рад, что мой термин прижился и распространяется. Сам я большой поклонник природы, живу в Баварских Альпах, обожаю ходить в походы и кататься на лыжах, при этом во время таких вылазок никогда не включаю свой смартфон. Меня раздражают люди, которые пялятся в экран в лесу, но вместе с тем я думаю, что аналоговому и цифровому надо не бороться друг с другом, а подружиться и взаимно укрепить друг друга.

Интересно, что сами вы из Германии — в том, что касается сферы услуг, не самой технологичной страны. Даже в Берлине порой непросто найти вай-фай или расплатиться картой. Впрочем, мне это показалось скорее плюсом, чем минусом города.

Для вас, может быть, это и неплохо, но для молодых немцев это большая проблема. Они не хотят жить в городах с медленным интернетом, они чувствуют свою неполноценность по сравнению с теми, у кого канал позволяет загружать огромные файлы. Это важнейшее конкурентное преимущество сегодня. Мой сын решил поехать учиться в Сеул, потому что там самый быстрый интернет. Для бизнеса это еще более болезненное явление — в Германии никто не хочет инвестировать в технологии.

Почему?

У меня есть теория на этот счет. Я думаю, что, поскольку нацисты интенсивно использовали технологии, у послевоенных поколений сформировалось стойкое отвращение ко всему, что связано с техникой. Антифашизм антитехнологичен по своей природе. К сожалению, это очень глубоко сидит в нашем подсознании. Обратите внимание, как левые пишут о Кремниевой долине: они описывают Google в тех же словах, что и Третий рейх. Я живу к югу от Мюнхена и совсем недалеко от дома у меня перестает ловить телефон. Я не знаю, возможно ли это где-то в России, — наверное, в лесах Сибири, где никто не живет. Но рядом с Мюнхеном — вы можете себе такое представить? Главный оплот технологий в Германии — это автопром. В новеньком BMW вы найдете все самые передовые разработки, которые только сможете себе представить. Машина — это священная корова немецкого народа. Но все остальное — о нет, с этим у нас большие проблемы.

Любопытно, что при этом вы еще и администратор главного сайта о Юнгере (Эрнст Юнгер (1895−1998) — немецкий офицер, писатель и мыслитель, один из идеологов консерватизма, автор большого корпуса дневников, в которых он часто описывает свое увлечение дикой природой. — Прим. «Инде»). Как вы думаете, он бы понял вашу идею интернета животных?

Конечно! Если вы посмотрите на статью Юнгера «Рабочий», то увидите, что его очень занимал вопрос технологий. В книгах «Гелиополис» и «Эмвесвиль» он предсказывает появление смартфонов и интернета.

Но это же антиутопия?

Но не оруэлловского типа! Юнгер одновременно напуган и заворожен открывающимися возможностями, что вообще характерно для человека, который много думает о будущем. «Мне это нравится, но я не знаю, как это может жить вместе с мифами и с богами». Юнгер был заинтересован в том, чтобы поставить технологии на службу человеку, но боялся, что они его поработят. Как и мы сегодня, не так ли? Я сам, честно говоря, больше заинтересован в Юнгере, чем в интернете, поэтому мне было важно ответить на те вопросы, которые он поднимал в свое время. Мне сложно это сделать, ведь я сравнительно одинок — в Германии люди не готовы говорить о технологиях в их хайдеггерианском понимании. Более того, многие писали, что публикацию книги мне проплатили компании из Кремниевой долины.

Как сейчас в Германии относятся к Юнгеру?

Юнгера заклеймили фашистом и практически не читают. Конечно, сейчас ситуация немного выправляется — в академической среде постепенно появляются исследования о нем. Но если вы зайдете в обычный книжный (их тут, как правило, держат левые шестидесятнического толка) и спросите о Юнгере, на вас посмотрят так, будто вы спросили про «Майн кампф». К сожалению, средний тираж книг о Юнгере в Германии — три тысячи экземпляров, в то время как бестселлеры у нас начинаются от 100 тысяч копий. Раньше наши академики уделяли очень много внимания Вальтеру Беньямину, Бертольду Брехту, а Юнгера как одного из ярчайших мыслителей модерна, намного более важного, чем Томас Манн, мы открываем только сейчас. Манн был хорошим писателем, но не был ярким мыслителем. Юнгер же стоит в одном ряду с Кантом, Ницше и Беньямином.

В марте я проводил симпозиум по Юнгеру, и половину участников составляли люди в возрасте 20 с чем-то лет, что удивительно, так как обычно Юнгера читают пожилые. Еще лет 10 назад, если бы в университете провели семинар по Юнгеру, никто бы не пришел, а профессора бы уволили. Германия — это несвободная страна. У нас очень жесткие правила, дискуссии регламентируются. Мы были в Казани в музее Константина Васильева. В Германии ультраправая пресса постоянно использует его картины в качестве иллюстраций, что, конечно же, полный абсурд. Однако многие вещи для нас и действительно выглядят удивительно — особенно автопортрет, где он стоит в униформе. Я не очень разбираюсь в его биографии, но не думаю, что он был нацистом. Тем не менее в Германии такое бы не дали выставить в государственном музее.

Фотограф: Регина Уразаева, изображения: wikipedia, pixabay, Better Canine Health, henry4school, obbligatorio, Nellis Air Force Base, pxhere