Художница из Петербурга Надежда Ишкиняева в декабре сделала выставку в Альметьевске, а сейчас работает над книгой о художниках из психоневрологических интернатов

В декабре в альметьевской мечети на проспекте Тукая открылась персональная выставка Надежды Ишкиняевой «Принцип облака». Художница собрала и выразила в облаке наблюдения, встречи и знакомства, работу над собой и поняла, что этот образ может стать объединяющим для городских сообществ, — и для Надежды, и для местного хазрата Фагима Ахметзянова проект оказался совершенно новым опытом.

Тогда же, в конце года, Надя выиграла грант издательской программы музея «Гараж» и сейчас продолжает в Петербурге работу над книгой о художниках из психоневрологических интернатов «Монолог барсетки». В тексте она описывает свой опыт работы, будни, выставки и творческие практики художников из интерната. «Инде» поговорил с художницей о будущем издании, а заодно том, как пленэр и автофикшен помогают ей осознать реальность.

«Есть большой философский зазор между реальностью и действительностью»

Жители Альметьевска знают тебя как художницу, которая сделала выставку об облаках в мечети. На выставку пришли люди, которые, возможно, никогда не зашли бы в мечеть. Сейчас хазрат Фагим Ахметзянов планирует новую выставку — твоя работа и интерес к мечети изменили восприятие этого пространства.

Ретроспективно всегда кажется, что по-другому быть не могло. Все получилось очень хорошо: и отклик публики замечательный, и выставка классно смонтирована, и последующий процесс запустился. Но в начале было почти ничего не понятно: волнительно и без известного опыта тех, кто делал подобное.

Мне нравится, что это не просто точка, а путь. Подготовка шла через знакомство с городом: пленэр, прогулки, общение с местными жителями, выставка с медиациями. Я много чего узнала про свободу и желание что-то сказать. Само место было необычным, требовало больше внутренних объяснений, зачем это делать.

Как ты себе объясняла?

Это действительно классное совпадение места, времени и собственных ощущений. Наверное, мое желание совпало с желанием хазрата выйти на новый уровень диалога с горожанами вообще, не только прихожанами. Это прецедент с сильным постэффектом. Интересно наблюдать, будет это масштабироваться или нет, будут ли еще выставки. Интересно, почему было нельзя, а потом стало можно. Это переход из одного состояния в другое. Может быть, потом назовут его «альметьевским эффектом».

Пейзаж для тебя — привычный способ высказывания?

Я заинтересовалась пейзажем с точки зрения документалистики, которая пронизывает всю мою практику. Я взаимодействую с действительностью так или иначе, и пленэр — это способ создания документа. Необязательно пейзаж в прямом смысле слова, но взаимодействие с тем, что меня окружает. Ту же практику усидчивого наблюдения я применяю в ПНИ. Если говорить громко, в стиле «для потомков», моя миссия — находить форму для наблюдений за действительностью.

Есть облака, они абстрактные, а я нахожу для них вот такую форму, и она уже имеет статус документа, который говорит: «В Альметьевске облака такие». Я художник, который не может без окружающей действительности. Даже если на пленэре рисую абстракцию, все равно опираюсь на действительность.

При этом ты так мощно перерабатываешь реальность, и зритель видит уже некий условный мир, в котором нужен проводник. В мечети каждый зритель видел в облаке что-то свое, и не каждый мог распознать облако. К этому нужно прийти через внутреннюю работу.

Есть большой философский зазор между реальностью и действительностью. Я в этом не очень разбираюсь, но скажу как понимаю. Реальность необъективна, она трансформируется и у каждого своя. Богатый смотрит на реальность из своего джипа, а бедный хлюпает ботинками по лужам. Москва, по которой они передвигаются, — действительность.

Мне нравится сталкиваться с материальностью действительности и говорить о том, что я тоже в ней существую. Творческий жест разрушает существующий порядок. Я что-то создаю и возвращаю в мир, и он становится уже не таким, как раньше. Бесконечный обмен. Я вижу это как невозможность срисовать объективную действительность, она постоянно меняется в зависимости от того, кто и как с ней контактирует. Чем больше я имею отношение к этой реальности, тем больше она становится действительностью. У альметьевцев была картотека облаков, из которой они брали представление о явлении. Но появились новые облака, и теперь они тоже идентифицируются как облака.

«Пока пишу книгу, вижу, как меняюсь сама, меняется мое отношение к работе»

Какая форма у твоей будущей книги?

Книга о жизни в интернате — тоже способ найти язык описания этой жизни. Канона нет. Уровень журналистских расследований меня не устраивает. Журналисты хотят привлечь публику, рассказать громко и ярко. Моя цель — найти форму для того, что вижу и знаю.

Я так придумала, что это будет наблюдение за мной и одновременно выставка. Хочу подсветить художников и их работы. Всегда очень мало информации о художниках из интерната, нет ни биографий, ни интервью. Я представляю как итог книжку-выставку с описаниями работ художников, документацией их жизни, рассказом про наши проекты.

Как ты решилась на книгу?

Понимая, что работа сложная и ведет к выгоранию, я решила упаковать ее в проект. Интернат тотален, мне нужен был свой подпроект внутри этой тотальности.

Изначально была аудиоинсталляция для выставки «Рабочее название» в центре «Рельсы» в Твери. Я собрала тексты, которые писала о себе, чтобы зафиксировать опыт работы в интернате. В воссозданной комнате физиотерапии с кушеткой и оранжевыми занавесками стояла барсетка, из которой тянулись наушники. Зритель заходил, ложился как проживающий на кушетку и слушал тексты о ПНИ. Когда выставка закончилась, я подумала: надо, чтобы это существовало как книга.

На кого ты опираешься в работе?

Проблема в том, что есть понятия «арт-брют», «аутсайдер-арт», и они имеют жесткие временные ограничения, поскольку зародились в 1940-х годах. Там совершенно другая лексика, и все равно фигурируют понятия о пациенте, больном. Сейчас многое поменялось, представления о разнообразии другие, они, по крайней мере, появились. И с этим есть проблема. Каждая выставка сопровождается спорами о том, как писать о художниках: говорить об их статусе, что они проживают в ПНИ, или не говорить, стоит ли рассказывать о болезнях художника в кураторском тексте или не стоит? Это всегда большая дискуссия. Отличаем мы этих художников от общего потока современного искусства или не отличаем? Имеют они привилегии или нет? Как говорить об этом бережно? Сейчас язык только формируется. Мне нравится, что есть автофикшен, который позволяет говорить через себя и свой опыт. Не быть внешним наблюдателем, который выносит вердикты, а рассказывать через себя о других.

На каком ты сейчас этапе?

Когда я работала на пятидневке, я вообще не могла писать. Не было сил и желания делать заметки. Грант «Гаража» позволил уйти на три дня в неделю, и я приступила тогда к сбору материала. Сейчас у меня есть время ездить в интернат, проживать опыт и описывать его. Это перманентно разворачивающийся труд. Я не могу писать ретроспективно. Пока пишу книгу, вижу, как меняюсь сама, меняется мое отношение к работе, помогающим профессиям. Это прямо путь! У меня есть представление о том, какая эта книга, какой она будет, но все время нужно возвращаться в интернат, чтобы продолжать писать.

Что именно изменилось?

Я развиваюсь в области власти и контроля. С каким бы добрыми намерениями ты ни пришла, особенно «отдать свое сердце», «помочь людям», в моей позиции много власти и контроля. Нужно понять и найти их в себе, научиться с этим работать: доверять людям, уважать их свободу и не прикрываться волонтерским позывом, заботой. Ответственность проявляется в микрозадачах. Когда нужно куда-то пойти, но ты говоришь «это небезопасно, человеку будет тяжело», а на самом деле контролируешь ситуацию, не хочешь, чтобы она вышла из состояния спокойствия, возник хаос, которым не сможешь управлять, потому что есть миссия управлять ситуацией. Где я сама для себя не чувствую свободы, я не могу разрешить ее и другим.

Ты продолжаешь взаимодействовать с художниками и ПНИ?

Точечно поддерживаю художников, с которыми у меня случилась связь. Формат сейчас такой: приезжать в гости и делать небольшие выезды в резиденции. Понравилось с художником Лешей Сахновым в Геленджике. Возили писателя Юрия Ярышева в Москву. В таких вылазках появляется возможность узнать друг друга получше. Когда мы жили с Лешей в Геленджике, выяснилось, что он слышит даже шепот! Удивительно, что за 20 лет никто не мог этого понять. Когда вы просыпаетесь, делите туалет и ванную вместе, и выясняется, что человек прекрасно слышит. Есть время понаблюдать. Контекст сильно обуславливает поведение проживающих и сопровождающих.

Хотелось бы, в идеале, первый черновик отдать на редактуру в мае. Но в сентябре едем с Лешей и Таней Черномордовой в Москву, а в октябре с Лешей будем делать большую выставку в Перми. После таких длительных пребываний вместе всегда много инсайтов, было бы здорово добавить это в книгу.

Фото предоставлены Надеждой Ишкиняевой