Что такое коммеморация и что общего она (не) имеет с действительностью: разбираемся на примере спектакля-променада «Каюм Насыри: мехом наружу»

[Даты юбилея и приезда Дины] совпали случайно. Сначала она купила билет, а потом я поняла, что она будет в Казани ровно 15 февраля. Тогда я сказала: ну, раз вы приезжаете, я вам точно поставлю спектакль. Хоть и осознавала, что это авантюра.

Я попросила Дину дать такие факты из жизни Каюма Насыри, чтобы можно было поставить спектакль-променад в городе. Сначала Дина присылала части диссертации, из которых [сложно] было создать постановку на улицах. Поэтому я просила «жареные» факты. Но Дина отвечала, что не может: «как же так, Каюм Насыри — великий ученый, энциклопедист…» Так что спектакль, который увидели зрители, — результат жесткого отбора фактуры, которую мне хотелось и удалось выудить из Дины. И, конечно, это только десятая часть того, что она знает про Каюма Насыри.

[Готовя текст для спектакля], я изначально мыслила как музейный сотрудник, который составляет выставку или экскурсию к определенной выставке. Для меня город — такой же музей, а дома и улицы — экспонаты, так что первый драфт получился очень научный. Мы поговорили с Энже о том, какие вопросы нужно поднимать, и по ним уже составили концепцию постановки.

С точки зрения «жареных» фактов у Насыри была скучная жизнь: он писал, издавал, был человеком дела. Поэтому мы решили обратиться к воспоминаниям 1912 года, собранным спустя десять лет после смерти Каюма Насыри благодаря [татарскому богослову, просветителю и общественному деятелю] Ризаэтдину Фахретдину — в течение года они издавались [в первом татарском литературном журнале] «Шуро». Современники уже тогда отмечали, что при жизни не осознали его вклада в татарскую науку и культуру.

Когда я начала выбирать [актера на роль Каюма Насыри], решила искать по студентам: бюджета [на профессионального артиста] не было. Мне предложили первокурсника КТУ Абдулахада Алижанова (в итоге он сыграл одного из шакирдов. — Прим. «Инде»), но, когда я увидела этого ребенка, поняла: будет очень странно, что Дина играет его племянницу, — даже если мы максимально загримируем актера. И тут я вспомнила про Ильгизара Хасанова, одного из моих любимых актеров Тинчуринского театра. Кстати, 15 лет назад он уже играл Каюма Насыри в другой инсценировке.

Сначала Ильгизар Галимзянович отказался, потому что не играет на русском, еще и за две недели до показа, без бюджета, без текста. Но реплик было не так много: мы с ним по утрам встречались на [проспекте] Ямашева, в бывшем «Бахетле», и читали русский текст с правильными ударениями и интонациями. Он проделал огромную работу, за что ему большое спасибо.

Для меня город не менее важен, чем Каюм Насыри, который писал про Казань. Он — фокус, через который я смотрела на город и открывала его зрителям. Меня спрашивали: «Как ставить спектакль, если среда не сохранилась?» А сетка улиц? Это схема регулярной застройки города конца XVIII века по екатерининскому плану. Пусть тут и там вырвали зуб, здесь поставили имплант или коронку, но рот остался тем же: в этом смысле мы ходили тропами Каюма Насыри. Шли по улице, где [110−150 лет назад] была куча магазинов с литературой на татарском, персидском и арабском языках, а сейчас это все сжалось до двух-трех мест и типографии братьев Каримовых, оба здания которой до сих пор еще пустуют.

Мы заходим в мою любимую чайную, где больше 100 лет назад люди заключали договоры, сделки, общались. Эта территория сохранила культурные коды того времени, хотя над ней довольно сильно поиздевалась советская власть, а потом еще и ликвидация ветхого жилья, подготовка к тысячелетию Казани и прочие катастрофы, которые случились с архитектурой нашего города [в 1990−2000-е годы]. Но для меня это неважно. Город — не плохая или хорошая декорация, город — действующее лицо.

Один человек написал, что ему из-за автомобилей было сложно перенестись в XIX век, — но не было задачи перенести его в эту эпоху. На Сенном базаре [и 150 лет назад] люди могли расслышать друг друга, только находясь очень близко: это же рынок, [там всегда шумно], а сейчас эту роль выполняли машины. Можно относиться к этому как к техническому проколу, но еще можно интерпретировать как то, что современники тоже не слышали Каюма Насыри. Логично, что хорошо, без помех слышно людей, которые предлагают заняться торговлей, а не человека, который говорит про философские материи. Я не оправдываю [проблемы со звуком в радиогиде], но хочу сказать, что на это можно смотреть и по-другому.

Остановки, которые мы делали в ходе променада, и мизансцены, которые там разыгрывали, выбирались на основе воспоминаний и писем. По сути, это субъективное, воспроизводимое нами мнение людей 150-летней давности. Роль племянницы Каюма Насыри, Гульхабиры, нужна для того, чтобы раскрыть героя и объяснить, почему какие-то вещи зафиксировались подобным образом.

Вообще я не актриса — я пыталась использовать эту роль, чтобы объяснить, почему про Каюма Насыри сложились определенные клише: он энциклопедист, издавал календари и учебники, а татары называли его «урыс Каюм», что, конечно же, было насмешкой над его деятельностью и вкладом в татарскую культуру и науку. Весь ХХ век Каюма Насыри изучали именно как просветителя, историка и этнографа, оказавшегося где-то между кадимистами и джадидистами. Советская историография предлагает такую структуру исследования Каюма Насыри: сначала дата рождения, деревня Ширдан, предки, потом его приезд в Казань, работа в Казанской духовной семинарии учителем татарского языка и как он пишет книги всю вторую половину XIX века, отдельно выделяется его работа с календарями.

А в начале XXI века появились исследователи, которые вдруг сказали, что Каюм Насыри — позитивист. Западноевропейские исследователи пишут: он объединил Восток и Запад, а мне кажется, что он пытался западной культуре показать именно татарскую. Читая труды Каюма Насыри по татарской этнографии, заметна его мысль: давайте напишем сами о себе, пока нас не проинтерпретировали иначе.

Чтобы читать тексты Каюма Насыри и Шигабутдина Марджани, необходимо владеть фарси, арабским и татарским того времени. И таких людей, которые владеют этим набором, можно по пальцам руки пересчитать. Литературное и научное наследие ученых до начала ХХ века переводилось исследователями советского периода на современный литературный татарский язык. Когда мы работали над сценарием, Дина в какой-то момент сказала: представляете, а вдруг антагонизм джадидистов и кадимистов — конструкт, придуманный учеными 1930-х годов? Ведь те же самые джадидисты возвысили несколько имен, оставив за бортом других, не менее важных, потому что они не укладывались в их идеи: точно так же, как футуристы предлагали сбросить Пушкина с парохода современности, ведь это был общий культурный процесс того времени.

Деятельность джадидистов продолжалась и в первые годы советской власти, а Каюм Насыри идеально подходил под идеи джадидизма, потому что пропагандировал науки и их практическое применение. Это импонировало большевикам, а религиозные труды Каюма Насыри были забыты, спрятаны, не рассматривались. В 1922 году Галимджан Ибрагимов начал работу по сохранению наследия Каюма Насыри — проводил экспедиции, его команда собирала рукописи, общалась с оставшимися в живых родственниками и сохранила это все в отделе редких рукописей в библиотеке Лобачевского и в Институте языка и литературы Галимджана Ибрагимова. К 120-летию Каюма Насыри в феврале 1945 года эти воспоминания опубликовали. А те, которые собрал Ризаэтдин Фахретдин, исследователи разных направлений интерпретировали всегда по-своему. «Оригинальные» воспоминания транслировались через призму другой исторической эпохи, другого исторического веяния. И, конечно, опускалось все то, что было неудобно для советской власти.

Когда мы с Диной начали готовить спектакль, еще больше задумались о том, что и откуда мы знаем про татар, татарскую историю и деятелей, как сегодня транслируем это наследие. Некоторые зрители спектакля говорили, что мы показали «настоящего Каюма Насыри», но это не совсем так. Это Каюм Насыри с набором фактов из диссертации Дины, которые выбирала я, а после приправили драматургией Миляуша Гафурова и актерской игрой Ильгизар Хасанов. Это наше общее представление, которое, естественно, трансформировалось в процессе и могло не уложиться в горизонт ожидания зрителей с разным бэкграундом. Многие, увидев название, спрашивали: «А что это вы так его показываете? Вы над ним смеетесь, что ли, он же ученый!» «Мехом наружу» показалось нам идеальной метафорой, чтобы показать реальные факты — отношение современников, незачищенные улицы, нутрянку города.

Формировать пантеон «базовых» героев — модернистская традиция. В этом смысле советская власть позаимствовала традиции XIX века, уже отработанные механизмы годовщин, юбилейных мероприятий, памятников, чтобы вывести «нужных» людей на первый план и сделать их «скрепами», выстроив вокруг определенной фигуры идентичность целой нации. В этом смысле Каюм Насыри — идеальная «скрепа» для татарского народа, потому что он продвигал знание русского языка, светскость, науки, но существование конкорданса (алфавитный указатель слов, встречающихся в какой либо книге, с приведением цитат, в которых эти слова встречаются. — Прим. «Инде») к Корану, составленному Насыри, не упоминалось. В 2016 году его обнаружили заведующая музеем [просветителя] Рушания Шафигуллина и сотрудники отдела рукописей и редких книг библиотеки имени Лобачевского.

В досоветское время всегда отмечался день смерти [из-за религиозных причин]. Почему мы не знаем точную дату рождения Каюма Насыри? Для мусульманина неважно, когда ты родился, важно, когда ты умер. В первые десятилетия советской власти тоже сначала отмечались круглые даты со дня смерти, потом присоединились и рождения, а после войны — только юбилейные даты со дня рождения. Выработалась практика коммеморации, подразумевающая в юбилей праздник, концерт, научную конференцию. Представляете, даже постамент, на котором стоит памятник Габдулле Тукаю в сквере его имени, устроен таким образом, чтобы два человека могли поднести венок. Памятники с огромным пьедесталом — тоже модернистская традиция XIX века, когда он символически отделяется от тебя в пространстве, чтобы ты чувствовал себя маленькой сошкой. Тогда как памятники Пушкину и Тукаю возле театра оперы и балета не «запрограммированы» под венки, поэтому там подобных мероприятий и не бывает.

Я считаю, что памятники в том виде, в котором они существовали, уже не работают. Улица и музей — еще один вариант работы с коммеморацией, но было показательно, что практически все, кто пришел, не знали о существовании музея Каюма Насыри. А если и знали, то ни разу там не были и не представляли, в каком он чудовищном состоянии. Я бы сказала, что это не живая память, а кладбище. На мой взгляд, сейчас музеи существуют как могильные плиты, как что-то неживое. И, несмотря на свой скепсис, я все-таки попыталась работать с музеем, потому что [подобные форматы, такие как спектакль-променад] могут оживить эти учреждения.

Те, кто занимается исследованием татарской культуры, оглядываются на своих наставников, и я в том числе. Я получала образование в университете с оглядкой на своих педагогов и ученых, которые пишут научные исследования и ставят памятники. Мне, например, было страшно, что скажут мои наставники и учителя, я боюсь, что они меня осудят и я потеряю их уважение и доверие. Этот спектакль — прежде всего работа над собой.

Я не говорю, что постановка только о «другом взгляде» на Каюма Насыри, наоборот, это попытка дать понять, что может случиться, если мы не переведем все его наследие и не выведем в цифру. Так и останутся лишь факты о том, что он ходил в тулупе мехом наружу, а больше у него никаких заслуг будто и не было. У нас даже не осталось подлинного изображения Каюма Насыри, потому что он всей своей жизнью показал, что главная память, которую он может о себе оставить, — это его труды, книги и рукописи, через которые можно получить знания. Видите, я сама хожу в риторику консервативных татарских исследователей: много читая об этом, ты будто и не можешь сказать иначе.

Я хотела, чтобы спектакль-променад закончился песней на стихи татарского народа, которые собрал Каюм Насыри. Этномузыколог Алмаз Асхадуллин, примерно понимая строй стихов, понял, какая могла быть музыка, и написал ее для исполнения детьми. Сами дети после первого показа сказали: «Можно мы пойдем вместе с вами, хотим узнать, что в спектакле было до нашей сцены». Для меня это важно: получается, через свое действие они узнали, кто такой Каюм Насыри, какие стихи татарского народа он собрал. Не уверена, что такой же интерес появился бы после урока в школе.

Я всегда готова к тому, что спектакли могут не понравиться, но должен возникать интерес. И, конечно, хочется повторно провести спектакль. Но без спонсорской помощи или финансирования, к сожалению, сделать показ летом не получится. Если будет возможность оплатить хотя бы часть спектаклей и работу актеров, конечно, мне хотелось бы представить его еще неоднократно.